- Не путайте. Бухгалтеры и доктора экономики - естественные враги: одни видит деревья, другие - лес, и их точки зрения обычно не сходятся. К тому же отец у меня не просто канадец, а франко-канадец. Я думаю, он счел, что я предала Версаль. Но он смягчился, когда я сказала ему, что одно из условий этой стипендии - контракт на работу для правительства сроком минимум на три года… Он сказал, что я могу "изнутри лучше послужить делу". "Vive Quebec libre - vive la France!"
Они оба рассмеялись.
Трехлетний срок службы в Оттаве продлевался естественным образом: только она собиралась уехать, как ее повышали в должности, давали больший кабинет и расширяли штат подчиненных.
- Конечно, власть развращает, - улыбнулась она, - и никто не знает это лучше, чем высокопоставленный бюрократ, к которому обращаются за рекомендациями банки и корпорации. Но, кажется, Наполеон сказал об этом лучше: "Дайте мне достаточное количество медалей, и я вам выиграю любую войну". В общем, я осталась. Мне страшно нравится моя работа. И потом, я с ней хорошо справляюсь, а это помогает.
Джейсон смотрел на нее, пока она говорила. За внешней сдержанностью в ней угадывалась какая-то ребяческая удаль. Она была человеком увлеченным, но обуздывала свою увлеченность всякий раз, когда чувствовала, что она становится слишком заметной. Конечно, Мари превосходно справляется со своей работой, Джейсон подумал, что она, вероятно, любое дело выполняет с полнейшей отдачей.
- Не сомневаюсь - я имею в виду, что вы хорошо справляетесь, - но у вас, наверное, не остается времени на другие вещи?
- Какие?
- Ну, обычные. Муж, семья, домик с садиком.
- Когда-нибудь они будут, я их не исключаю.
- Но еще нет.
- Нет. Пару раз дело шло к тому, но обошлось без обручальных колец.
- Кто такой Питер?
Улыбка исчезла.
- Я забыла: вы прочли телеграмму.
- Простите.
- Ничего, дело прошлое… Питер? Я его обожаю. Мы прожили вместе около двух лет, но из этого ничего не получилось.
- Похоже, он не таит на вас зла.
- Попробовал бы только! - Она снова засмеялась. - Он заведующий отделом и ожидает назначения в кабинет. Если он будет плохо себя вести, я скажу в казначействе, чего он не знает, и он окажется там, откуда начал.
- Он собирается встречать вас в аэропорту двадцать шестого. Вам надо бы послать ему телеграмму.
- Да, я знаю.
О ее отъезде они раньше не говорили, обходя эту тему, словно отъезд был просто некой отдаленной перспективой. Он не имел отношения к "тому, что произошло", он был неизбежен, и все. Мари сказала, что хочет ему помочь, он согласился, полагая, что ложная благодарность вынуждает ее остаться с ним на день-два, - и был ей признателен. Это все, что ему было нужно.
Поэтому они и не говорили на эту тему. Они обменивались словами и взглядами, смеялись; неловкость прошла. Иногда на них накатывали первые волны приязни, оба угадывали ее и отступали. О большем они не помышляли.
И потому они снова и снова возвращались к изначальной ненормальности "того, что произошло". И прежде всего - произошло с ним, поскольку он был неумышленной причиной того, что они оказались вместе… вместе в номере маленькой провинциальной гостиницы. Ненормальность. Она не вписывалась в разумный, упорядоченный мир Мари Сен-Жак и дразнила ее строгий, аналитический ум. Иррациональные вещи должны быть проверены, разгаданы, объяснены. Мари была неутомима в захвативших ее поисках, настойчива, как Джеффри Уошберн на острове Пор-Нуар, но без его терпения. У нее не было времени, она знала это и иногда бывала настойчива до жестокости.
- Когда вы читаете газеты, что вам бросается в глаза?
- Бардак. Похоже, повсеместный.
- Серьезно. Что вам кажется знакомым?
- Почти все, но не могу сказать почему.
- Например.
- Сегодня в утренних газетах была заметка про американские военные поставки в Грецию и последующие дебаты в Объединенных Нациях. Советы выразили протест. Я понимаю, что это вещи важные: соперничество держав в Средиземноморье, вспышка на Среднем Востоке.
- Еще пример.
- Была статья про восточногерманское вмешательство в деятельность Центра связи боннского правительства в Варшаве. Восточный блок, западный блок - это я тоже понял.
- Вы видите связь, не так ли? Вы политически, геополитически восприимчивы.
- Или же у меня совершенно обычная профессиональная осведомленность о текущих событиях. Я не думаю, что когда-нибудь был дипломатом. Деньги в "Гемайншафтбанке" исключают любую государственную службу.
- Согласна. И все же вы осведомлены в политике. А как насчет карт? Вы просили меня купить карты. Что вам приходит в голову, когда вы в них смотрите?
- В некоторых случаях названия вызывают определенные образы, как это было в Цюрихе. Здания, гостиницы, улицы… иногда лица. Но имена - никогда. Лица без имен.
- И все же вы много путешествовали.
- Думаю, да.
- Вы это знаете.
- Хорошо, я путешествовал.
- Как вы это делали?
- Что вы имеете в виду?
- Самолетом или на автомобиле - не в такси, а за рулем?
- И так и так. А что?
- Если самолетом, то скорее всего - на большие расстояния. Вас кто-нибудь встречал? Вспоминаете какие-нибудь лица в аэропортах, в гостиницах?
- На улицах, - ответил он непроизвольно.
- На улицах? Почему на улицах?
- Не знаю. Лица вспоминаются на улицах… и в тихих местах. Темных.
- Рестораны, кафе?
- Да. И комнаты.
- Гостиничные номера?
- Да.
- А кабинеты? Служебные кабинеты?
- Иногда. Изредка.
- Отлично. Вас встречали. Вы вспоминаете лица. Женщины? Мужчины? Те и другие?
- Чаще мужчины. Иногда женщины, но чаще мужчины.
- О чем они говорили?
- Не знаю.
- Постарайтесь вспомнить.
- Не могу. Не помню голосов, не помню слов.
- Встречи назначались? Вы встречались с людьми, стало быть, договаривались. Они ждали вас, а вы их. Кто назначал эти встречи? Кто-то должен был это делать.
- Телеграммы. Телефонные звонки.
- От кого? Откуда?
- Не знаю. Они как-то ко мне попадали.
- В гостиницы?
- Кажется, да. По большей части.
- Вы говорили, помощник управляющего в "Карийон" сказал, что вы получали извещения. Значит, они доставлялись в гостиницы.
- "Что-то-там-такое-семьдесят один"?
- "Тредстоун". Это, должно быть, ваша компания?
- Не знаю, что это значит. Не могу вспомнить.
- Сосредоточьтесь.
- Стараюсь. В телефонной книге этой корпорации нет. Я звонил в Нью-Йорк.
- Вы думаете, это такой уж необычный случай. Ошибаетесь.
- Почему?
- Это может быть самостоятельное подразделение внутри какой-нибудь компании или же "слепая" дочерняя компания, то есть корпорация, делающая закупки для родственной компании, имя которой могло бы повлиять на обсуждаемые цены в сторону повышения. Так делают сплошь и рядом.
- Кого вы стараетесь убедить?
- Вас. Вполне возможно, что вы разъездной агент американских финансовых интересов. Все указывает на это: фонды, специально созданные для распоряжения наличным капиталом, тайный вклад для корпоративного использования, который так и не был востребован. Эти факты, плюс ваш собственный интерес к политическим событиям, указывают на доверенного агента-покупателя и, вполне вероятно, крупного пайщика или совладельца родственной компании.
- Вы страшно торопитесь с заключениями.
- Я не сказала ничего такого, что противоречило бы логике.
- Есть одно-два слабых места.
- Где?
- Этот счет не показывает никаких убавлений. Только вложения. Я не покупал, я продавал.
- Этого вы не знаете, не помните. Выплаты могли производиться по краткосрочным депозитам.
- Я даже не знаю, что это такое.
- Казначей, осведомленный об известных приемах налоговой политики, должен бы знать. Где другое слабое место?
- Не принято убивать человека, который пытается подешевле купить. Агента можно вывести на чистую воду, но убивать незачем.
- Такое возможно, если произошла колоссальная ошибка. Или если кого-то приняли за другого. Я стараюсь убедить вас в одном: вы не можете быть тем, кем не являетесь. Кто бы там что ни говорил.
- Вы так в этом убеждены?
- Так убеждена. Я провела с вами три дня. Мы разговаривали, я вас внимательно слушала. Чудовищная ошибка действительно произошла. Или же тут что-то вроде заговора.
- С какой целью? Против кого?
- Это вам и предстоит выяснить.
- Благодарю.
- Скажите мне одну вещь. Что вам приходит на ум, когда вы думаете о деньгах?
Стойте! Не надо! Неужели непонятно? Вы не правы. Когда я думаю о деньгах, то думаю об убийстве.
- Не знаю, - ответил он, - я устал. Хочу спать. Посылайте утром вашу телеграмму. Передайте Питеру, что вы возвращаетесь.
Было далеко за полночь, начинался четвертый день, а сон все не приходил. Борн смотрел на потолок, на темное дерево, отражавшее свет настольной лампы. По ночам свет продолжал гореть. Мари просто не выключала его, Джейсон не спрашивал, а она не объясняла - почему.
Утром она уедет, ему предстояло решить, что делать дальше. Он пробудет в гостинице еще несколько дней, позвонит в Волен врачу, чтобы снять швы. После этого - Париж. Деньги были в Париже, и было что-то еще - он это знал, чувствовал. Какой-то окончательный ответ. Он был в Париже.
Вы не беспомощны. Вы найдете дорогу.
Что ему предстояло найти? Человека по имени Карлос? Кто такой Карлос и какое он имеет отношение к Джейсону Борну?
На кушетке у стены послышался шелест простынь. Он взглянул туда и с удивлением увидел, что Мари не спит. Она смотрела на него, смотрела не отрываясь.
- Знаете, вы не правы, - сказала она.
- Насчет чего?
- Насчет того, о чем вы думаете.
- Вы не знаете, о чем я думаю.
- Нет, знаю. Я замечала это выражение ваших глаз, когда вы видите то, чего, возможно, и нет на самом деле, и боитесь, что это может быть.
- Но это было. Объясните мне, откуда взялась Штепдекштрассе. Откуда толстяк в "Трех альпийских хижинах?"
- Я не могу, но и вы не можете.
- Они были. Я видел их, и они были.
- Выясните почему. Вы не можете быть тем, кем не являетесь, Джейсон. Ищите.
- Париж, - сказал он.
- Да, Париж. - Мари встала с кушетки. Она была в легкой ночной рубашке светло-желтого, почти белого цвета с жемчужными пуговицами у шеи. Ткань струилась на ней, когда она босиком шла к нему. Она остановилась около него, глядя на него сверху, потом подняла руки и стала расстегивать пуговки на рубашке. Дав ей соскользнуть, она села на постель и склонилась над ним. Потянулась к нему и осторожно коснулась лица. Ее глаза, как это часто бывало за прошедшие несколько дней, смотрели в его глаза пристально и твердо.
- Спасибо за мою жизнь, - прошептала она.
- А вам - за мою, - ответил он, чувствуя желание и зная, что она испытывает то же. Ему хотелось знать, чувствует ли она при этом какую-то боль, как это было с ним. Он ничего не помнил о женщинах, и, возможно, поэтому в ней заключалось теперь все, что он только мог себе представить. Все и даже больше, гораздо больше. Она рассеяла для него темноту, остановила боль.
Он не решился сказать ей об этом. А она говорила ему теперь, что все будет в порядке, хотя бы на какое-то время, на какой-нибудь час, на остаток этой ночи. Она дарила ему память, потому что сама хотела высвободиться из тисков насилия. Напряжение отступило, теперь, хотя бы на час, их ждала безмятежность. Большего он не просил, но Бог свидетель, как же она была ему нужна!
Он коснулся ее груди и нашел губами ее губы. Влага ее поцелуя возбудила его, прогнав все сомнения.
Она приподняла одеяло и прильнула к нему.
Она лежала в его объятиях, положив голову ему на грудь, стараясь не задевать раненое плечо. Потом осторожно приподнялась, опершись на локти. Он посмотрел на нее, взгляды их встретились, и они улыбнулись друг другу. Она прижала палец к его губам и тихо заговорила:
- Я хочу кое-что тебе сказать, только ты меня не перебивай. Я не буду посылать телеграмму Питеру. Пока.
- Постой, минутку. - Он снял ее руку со своего лица.
- Пожалуйста, не прерывай меня. Я сказала "пока". Это не значит, что я ее не пошлю совсем. Но только не теперь. Я остаюсь с тобой. Поеду с тобой в Париж.
Он заставил себя произнести:
- А если я не захочу этого?
Она склонилась к нему, коснувшись губами щеки.
- Чепуха. Компьютер этого просто не принял.
- На твоем месте я не был бы так в этом уверен.
- Но ты не на моем месте. Я сама на своем месте и знаю, как ты обнимал меня и пытался столько сказать и не мог. Такого, что, я думаю, мы оба хотели сказать друг другу в последние несколько дней. Я не могу объяснить, что произошло. О, наверняка на этот счет есть какая-нибудь туманная психологическая теория: два более или менее умных человека вместе попадают в страшную передрягу и выбираются из нее… вместе. И, может быть, то, что произошло, лишь тем и объясняется. Но это произошло, и я не могу от этого убежать. И не могу убежать от тебя. Потому что я тебе нужна и я обязана тебе жизнью.
- Почему ты думаешь, что нужна мне?
- Я могу то, чего сам ты не можешь. Последние два часа я только об этом и думала. Ты каким-то образом замешан в большую денежную операцию, но сомневаюсь, что ты отличишь дебет от активов. Может быть, раньше и отличил бы, но теперь нет. И еще одно: у меня заметное положение в канадских правительственных службах. Есть доступ ко всякого рода информации. И есть покровительство. Мировые финансы - дело грязное. Канаду ограбили. Мы приняли предохранительные меры, и я в этом участвую. Для этого я и приехала в Цюрих. Чтобы наблюдать за происходящим и сообщать, а не обсуждать абстрактные теории.
- И твой доступ к информации может мне помочь?
- Полагаю, может. И покровительство посольства тоже, оно может оказаться важнее всего. Но даю тебе слово, что при первом же признаке угрозы насилия я пошлю телеграмму и отчалю. Помимо моих собственных страхов, я не хочу в таких условиях быть тебе обузой.
- При первых же признаках, - повторил Борн, глядя на нее изучающе. - Где и когда такие признаки появятся, определять буду я.
- Хорошо. Мой опыт в этом невелик. Спорить я не стану.
Он все смотрел ей в глаза, молчание делало его взгляд еще более долгим. Наконец он спросил:
- Зачем ты это делаешь? Ты только что сказала: мы - два более или менее умных человека, которые выбрались из страшной передряги. И все. Стоит ли тогда?
Она спокойно ответила:
- Я сказала еще кое-что, ты, кажется, забыл. Четыре дня тому назад человек, который мог бы спастись бегством, вернулся, готовый умереть вместо меня. Я верю в этого человека. Думаю, больше, чем он сам. Вот единственное объяснение, которое я могу предложить.
- Я согласен, - ответил он, обнимая ее, - я не должен бы этого делать, но делаю. Мне страшно нужна такая вера.
- Теперь можешь меня прервать, - прошептала она, прижимаясь в нему. - Люби меня, мне тоже кое-что нужно.
Прошло еще три дня и три ночи, заполненные теплом безмятежности и трепетом совершенного открытия. Они жили наполненно, как люди, знающие, что все изменится. И изменится скоро. И потому нужно было говорить о том, разговора о чем уже нельзя было избежать.
Поднимавшийся над столом сигаретный дым смешивался с паром от горячего горького кофе. Консьерж, кипучий швейцарец, чьи глаза говорили больше, чем он выражал словами, ушел несколько минут тому назад, доставив le petit déjeuner и цюрихские газеты на английском и французском языках. Джейсон и Мари, сидя за столом друг против друга, просматривали новости.
- У тебя есть что-нибудь? - спросил Борн.
- Этого старика, сторожа с набережной Гизан, позавчера похоронили. У полиции пока нет ничего конкретного. Они говорят "следствие продолжается".
- Здесь немного подробнее, - сказал Джейсон, неловко отложив газету забинтованной рукой.
- Как рука? - спросила Мари.
- Лучше. Пальцами владею уже свободнее.
- Это я заметила.
- Каждый понимает в меру своей испорченности. - Он свернул газету. - Вот здесь. Они повторяют то, что говорили тогда. Чешуйки, следы крови были подвергнуты анализу. Но появилось нечто новое. Остатки одежды - раньше о них не упоминалось.
- Могут возникнуть сложности?
- Для меня нет. Моя одежда была куплена в каком-то универмаге. А как насчет твоего платья? Какой-нибудь особый покрой или ткань?
- Ты вогнал меня в краску: нет. Вся моя одежда была сшита одной оттавской портнихой.
- Стало быть, происхождение ее установить нельзя?
- Не вижу, как это можно сделать. Шелк отрезан от одного рулона в нашем отделении. Он поступил из Гонконга.
- Ты ничего не покупала в магазине гостиницы? Что-нибудь такое, что могло быть на тебе. Платок, булавка, в этом роде?
- Нет, такие покупки я делаю редко.
- Хорошо. А твоей подруге не задавали вопросов, когда она уезжала из гостиницы?
- У стойки - нет, я же тебе говорила. Только двое мужчин, с которыми ты видел меня в лифте.
- Из французской и бельгийской делегаций.
- Да. Все было отлично.
- Давай еще раз проверим.
- Да нечего проверять. Поль - тот, что из Брюсселя, - ничего не видел. Его свалили с кресла на пол, там он и лежал. Клоду - помнишь, он пытался нас остановить, - показалось, что это я была на сцене. Но он не успел поговорить с полицией, был ранен в толпе, и его забрали в лазарет.
- Но за это время он мог что-нибудь сказать, - перебил ее Джейсон, вспомнив ее слова о том, что "он не был уверен".
- Да. Но я думаю, он знал о главной цели моего присутствия на конференции, и то, как я представилась, его не обмануло. Если так, это должно было подкрепить его решение остаться в стороне от событий.
Борн взял кофе и сказал:
- Объясни-ка мне еще раз. Вы искали… союзников?
- Ну, скажем, прощупывали почву, так вернее. Никто не выйдет и не скажет прямо, что у его страны есть финансовые интересы, совпадающие с интересами вашей страны, и они готовы заплатить за доступ сырья на канадский рынок или какой-нибудь другой. Но можно приметить, кто с кем встречается за выпивкой или обедает. А иногда какой-нибудь тупица, вроде делегата из Рима, о котором известно, что ему платит Аньели, подходит и спрашивает тебя, насколько серьезно смотрят в Оттаве на законодательство о декларациях.
- Я опять не уверен, что понимаю.