* * *
Путиловский быстро довез Берга до вокзала. По пути поручик сладко спал, положив голову на плечо начальника.
"Устал, бедолага", - ласково подумал Путиловский, но по прибытии на вокзал спящего не пожалел, безжалостно разбудил и выгнал на холод, пожелав счастливой охоты.
Войдя внутрь Финляндского вокзала, Берг потянулся всем телом, откровенно зевнул и осмотрелся с видом светского льва на балу для дебютанток.
Старший филер под видом носильщика подошел к нему и тихо сообщил, что подозреваемых супругов Бибергаль пока никто не наблюдал, но основной поток пассажиров на поезд еще не проходил. Этого было достаточно, чтобы успокоиться и пройтись гоголем по главной зале.
Прохаживаясь с независимым видом, Берг с радостью отметил совсем иную реакцию на себя самое. До сегодняшнего дня девицы и молодые дамочки не сильно отягощали себя рассматриванием совсем не дурной фигуры поручика, чем огорчали его до печальности. А сейчас все перевернулось! Две или даже три просто в упор обозрели его как диковинное животное с ног до головы, а еще одна призывно улыбнулась и состроила классические глазки - в угол, на нос, на предмет! Это указывало на революционную перемену участи в отношениях с женщинами.
Пройдя в буфет и отметив сегодняшний любовный успех большой рюмкой водки и волованом с икрой, Берг ожил окончательно и приступил к заключительной фазе операции - поимке подлого Генриха. То, что Генрих и Амалия не пройдут мимо, было аксиомой, то есть не требовало доказательств, и поэтому Берг занял самую удобную выжидательную позицию у дверей, выходящих на перрон. Туда, как горная речка в ущелье, стекался весь пока еще редкий поток пассажиров.
Для маскировки Иван Карлович вставил в глаз монокль, отчего его лицо приобрело чрезвычайно скептическое выражение. Этот маневр придумали они вдвоем с Медянниковым, ища минимальные средства коренного преображения рядовой Берговой внешности. Мать родная и та прошла бы мимо Ванечки, не признав его в насмешливом господинчике.
Монокль позволил ему беспардонно рассматривать подходящие пары. На одиноких мужчин Берг не обращал никакого внимания. Рюмка водки приятно согрела внутренности и придала мыслям решительность в достижении намеченной цели.
Хорошо известно, что сильное желание способно реализовываться гораздо чаще, нежели слабое. А Бергу так хотелось вернуть свой любимый, до царапинок знакомый револьвер! Не говоря о том, что еще более сильно ему хотелось холодно взглянуть в глаза обманщицы.
Опознание затруднял тот факт, что многие дамы носили чрезвычайно плотные вуали, так что приходилось вглядываться, а проклятый монокль только смазывал всю картину. Но его величество случай на стороне сильных: не прошло и пары минут, как сердце Берга внезапно дало сбой. В нескольких шагах от него стояла Амалия!
Берг даже зажмурился на секунду, но когда открыл глаза, все сомнения исчезли, как воск пред лицом огня. Амалия прятала свои рыбьи глазки за практически непрозрачной вуалью, однако челюсть Берг признал безошибочно. Рядом с ней вился ужом плотный господин с чрезвычайно противным лицом, по-видимому тот самый кузен Генрих.
Берг глубоко вздохнул, приводя спертое дыхание в норму, и двинулся навстречу судьбе. По дороге он прошел сквозь нескольких пассажиров, сметая все и всех, не ощущая толчков и не слыша оскорбительных намеков в свой адрес. Лицо его застыло в презрительной гримасе и должно было внушать ужас.
Приблизившись к Амалии, стоявшей боком к траектории Бергова движения, Иван Карлович быстрым и изящным движением руки сдернул вуаль вместе со шляпкой и париком с головы аферистки, пустившей по миру своих бедных муттер и фатера. И застыл, как жена Лота, обращенная в соляной столп… Это была не Амалия!!
То есть челюсть была точь-в-точь как у Амалии, но выше все было иным, еще более гнусным, нежели у аферистки. Все здание будущей достойной мужской жизни, выстроенное Бергом за прошедший день, рухнуло в мгновение. Он увидел себя со стороны: жалкий, одинокий, трусливый, глупый, полупьяный субъект с замашками парвеню и фатовским моноклем… Так ему и надо!
Истошный вопль скальпированной лысеющей дамы огласил своды величественного зала. Все взгляды пассажиров и провожающих внезапно обратились на Берга. Он стоял, понурив голову, а вокруг него плясал, багровея от злости, плотный господин с противным лицом и визжал не менее противным голосом на весь вокзал:
- Что вы себе позволяете, милостивый государь?! Щенок! Молокосос! Да я вас! Жандарм! Полиция! Грабят!
Уже бежали со всех сторон, придерживая сабли, дежурные городовые. Уже вокруг скандала собралась толпа сочувствующих и галдящих зевак, уже чьи-то две услужливые руки вцепились в воротник и рукав пальто Берга… Весь вид страдальца только убеждал окружающих в правоте противного господина, продолжавшего позорить без пяти минут отставного поручика:
- Да он пьян! Подлец! Негодяй! Держите меня, я убью его!
Теперь уже четыре руки крепко держали несчастного, так что он даже не мог выдернуть револьвер и застрелиться, чтобы кровью смыть позор. Монокль вылетел из глаза, упал на пол и превратился под ногой зеваки справа в стеклянное крошево.
Подняв взор к небу, Берг готов был взмолиться, чтобы только пропало это дьявольское наваждение, но краем глаза заметил изумленное лицо, чье выражение резко контрастировало с окружающим Берга общественным презрением. Он с трудом (проклятый воротник!) поворотил голову - то была Амалия безо всякой вуали! Она стремительно уходила в дверь, ведущую к поезду.
Спокойствие снизошло на Бергову душу, он вновь превратился в настоящего хладнокровного мужчину, способного просчитывать ходы своих противников на несколько шагов вперед. А превратившись, он начал активно действовать соответствующим образом.
Первый короткий удар левой коленкой он нанес в пах беснующегося противного господина, отчего в вокзале стало удивительно тихо. Затем одним движением правого локтя Берг отворил в носу левого зеваки кровяной фонтанчик, после чего тот потерял всякий интерес к руке Берга и занялся исследованием внезапно открывшегося месторождения теплой красной жидкости.
Освободив таким образом половину туловища, Иван Карлович резво развернулся на сто восемьдесят градусов, оказался в тылу правого зеваки и локтем все той же беспощадной руки резко ударил его в затылок. Зевака ткнулся носом в опилки, застилавшие пол вокзала, и стал к ним тщетно принюхиваться.
Такие решительные действия вызвали обратную реакцию толпы: все в страхе отпрянули от беспощадного бойца, тем самым открыв путь к выходной двери. И Берг им хладнокровно воспользовался!
Несколькими прыжками, сделавшими бы честь самому прыгучему кенгуру, он покрыл расстояние до двери и выскочил на перрон. Впереди он увидел знакомую до боли в сердце спину. Рядом с ней семенил какой-то коротышка, в руках у него был черный чемодан.
- Стоять! - громовым голосом прокричал Берг.
Но парочка, чуть присев от ужаса, только ускорила свой бег, прикрываясь плотным слоем пассажиров.
Тогда Берг выхватил револьвер и выстрелил в воздух. Дикая паника охватила перрон, люди стали прыгать на рельсы и бежать по шпалам. Коротышка остановился, обернулся, и лицо его исказилось гримасой отчаяния. Он сунул руку в карман, неуклюже достал оттуда любимый револьвер Берга и, судя по движениям, стал пытаться лишить Берга жизни из его же собственного револьвера!
Такого позора не перенес бы никто, тем более кадровый военный. Берг ловко уклонился, ушел под правую руку коротышки и выбил так и не сработавшее оружие из рук преступника. От неожиданного удара Генрих свалился на перрон и снизу жалобно смотрел на Берга.
Амалия, решившая, что возлюбленного убили, подскочила к Генриху, упала рядом с ним на колени и обняла за голову. Кстати, лицо у Генриха действительно оказалось прыщавым. Берг стоял над ними, а снизу доносился злой хрип Амалии, обращенный к нему:
- Подлец! Подлец!
Но это оскорбление Берг перенес с холодной усмешкой. Переступив через поверженного Генриха, он спокойно поднял свой старый добрый револьвер, повернулся к набежавшим городовым и, указывая на поверженную криминальную парочку, произнес давно заготовленную фразу:
- Взять их!
Глава 8
Свидание с информатором
о назначенного свидания оставалось минут двадцать, и Путиловский, отпустив служебный экипаж на Невском, неторопливо пошел пешком по Большой Морской. Ярко горели желтые электрические светильники, освещая ряды модных магазинов. Он остановился у ювелирного Фаберже полюбоваться на пасхальные яйца, уже сейчас выставленные к продаже.
Самые большие и великолепные были ему явно не по карману. Однако одно поменьше привлекло внимание Путиловского. Шесть лепестков драгоценной темно-синей эмали были украшены множеством маленьких золотых звездочек, в центре каждой сверкали разноцветными огнями крохотные прозрачные бриллиантики. Лепестки были полураскрыты, показывая темно-вишневую внутренность яйца, где в изящной колыбели из синей бирюзы светился золотой младенец, будущий Спаситель.
Повинуясь внутреннему импульсу, Путиловский зашел в еще открытый магазин и справился о цене. Потом подумал секунду, достал чековую книжку и выписал чек на петербургский филиал банка "Лионский кредит", где хранился его выигрыш. Яйцо уложили в синий сафьяновый футляр, отделанный изнутри черным бархатом. На черном фоне со сложенными лепестками оно казалось настоящим яйцом невиданной синей птицы, птицы счастья. Футляр обернули шелковой китайской бумагой и прихотливо украсили ленточкой.
Путиловский сунул его во внутренний карман своего любимого английского пальто и вышел из магазина, облегчив свой счет более чем на шестьсот рублей. Но сожаления не испытал.
В номере гостиницы его ждали. Как только он вошел, предварительно церемонно постучавшись и испросив разрешения, навстречу ему из кресла поднялась Мириам, одетая в темно-оливковое вечернее платье, что было на ней в балете. Намек был ясен: вечер продолжается с того памятного, резко оборванного момента.
Две корзины с цветами украшали гостиную: в одной белели, источая дурманящий аромат, лилии; во второй контрастом чернели темно-красные розы.
- Сейчас подадут ужин. Мириам села в кресло, приглашая Путиловского последовать ее примеру. - Скажите, кто стрелял в Победоносцева? Русский или еврей?
- Вам это важно? - удивился Путиловский. - Какая разница, перед законом все равны!
- Если стрелял русский, это плохо. Если еврей - плохо вдвойне, потому что будет плохо и всем евреям. А русским ни в том, ни в другом случае ничего не будет.
- Блестящая логика! - опять подивился Путиловский. - А если бы убили кого-нибудь, что хуже: убили русского или еврея?
- У мертвого нет национальности. Там, куда он попадает, никто на национальность не смотрит! - Видно было, что на эти вопросы Мириам для себя давно нашла ответ. - Национальность есть только у живого преступника.
- Тогда наполовину можете успокоиться. Это русский. Лаговский Николай. Земской статистик. Одиночка. Кстати, очень верующий человек. Первое, что потребовал, - Евангелие и священника.
Мириам закурила папироску.
- Сейчас подадут ужин. Кто его поймал?
- Мой подчиненный.
- А вы где были? Расскажите.
- Рядом…
Путиловский замолк, вновь переживая случившееся, когда секунды становятся ощутимо длинными и все чувства обостряются так резко, что потом от этого подступает тошнота. Как в детстве, когда перекачаешься на качелях.
Они обсуждали эту проблему с Франком, и тот сказал, что в момент опасности в кровь выбрасывается адреналин. А потом, когда все проходит, количество адреналина уже не соответствует реалии, на что организм и реагирует тошнотой. Точно так же, как в случае избытка спиртного, не соответствующего моменту, - тошнит, и ничего тут не попишешь! Поэтому, сделал неожиданный вывод Франк, нужно сразу выпивать больше, нежели того требует обстановка, то есть быстро переходить границу дозволенного. И все будет в порядке. Сказанное было тут же подтверждено экспериментально, отчего ужин, замышлявшийся Путиловским как простой холостяцкий, перешел в попойку, из которой вышли дня через два с потерями, но безо всякой тошноты.
Он пытался за что-то зацепиться в своих воспоминаниях, но все было очень просто.
- Я выстрелил ему по ногам и промахнулся. Но меня подстраховали - и все.
- А как вы узнали, что это тот самый террорист? Он сразу начал стрелять?
- Нет. Очень просто: минут за десять до акта он все свои деньги отдал нищенкам. Те стали благодарить, целовать руки.
- Ну и что? Я тоже часто даю нищим!
- А последнее вы отдавали?
- Нет.
- А он отдал все, и много! И это сразу вызвало интерес. Дальше - просто.
В дверь деликатно постучали и вкатили тележку с ужином.
- Его убьют? - спросила Мириам.
- За что? За стрельбу по окнам? Дал работу стекольщикам! К тому же он признан невменяемым. Будут лечить. У нас милостивое государство.
- А что вы сделаете с Юлией?
- Фу-у, - выдохнул Путиловский. - Ничего. Она тоже сумасшедшая, как и Григорьев. Лечить.
Но это уже ваше, семейное… У вас в семье все такие?
- Какие?
- Сумасшедшие!
- Нет. Только две: Юлия и я. Но я стрелять ни в кого не буду.
- Верю, вы убиваете просто взглядом! - ответил Путиловский. - Знаете, ведь я голоден. Вот прямо сейчас понял, что сегодня не обедал!
- Тогда прошу к столу.
И они мирно перешли к накрытому столу, точно специально собрались сегодня вечером плотно поужинать, и только.
Впрочем, ужин плотным назвать было нельзя: рыба в белом соусе, артишоки, паштет из гусиной печенки с мягкими орехами и бутылка вина. Путиловский взглянул на этикетку:
- О, "Лакрима кристи"! Слезы Христа. Это ведь некошерное?
- Сегодня можно.
- Его делают в монастыре у подножия Везувия. Я там был.
- Один?
- Нет.
Путиловский вдохнул аромат вина, он был таким же, как и в подвалах монастыря, куда они с Анной зашли остыть от полуденного зноя. Вино подавали прохладным, в больших ретортах, а на закуску - солоноватые пластинки овечьего сыра на доске оливкового дерева…
Мириам вернула его на землю, поняв причину внезапного молчания гостя:
- Пьеро, я ведь ревную!
- Nunc est bibendum! - спрятался за латынь Путиловский. - Теперь пируем, как сказал Гораций в честь победы императора Августа над объединенным флотом Антония и Клеопатры.
Поскольку все пошло по годами накатанным рельсам ужина на двоих, стало легче и свободнее.
Они говорили об общих знакомых, о балете, о петербургских нравах. Мириам рассказала несколько польско-еврейских анекдотов, чем немало повеселила Путиловского: анекдоты были рассказаны мастерски, с неподвижным лицом и настоящим местечковым акцентом, который, по всей видимости, вначале был родным для Мириам.
О себе она не рассказывала, на безмятежный вопрос Путиловского о семье ответила коротко, что детей у них нет, и тут же переменила тему. И вообще, она тяготела к проблемам фундаментальным, основополагающим, вопросам бытия и жизни. Тогда она мгновенно становилась серьезной и начинала говорить лаконично и точно, словно чеканя каждую фразу.
- Из вас получился бы отличный лектор! - искренне сказал Путиловский.
Комплимент порадовал Мириам:
- Спасибо! Я мечтала об академической карьере. Даже прослушала курс химии у мадам Склодовской-Кюри в Сорбонне. Но я больше философ. Мне нравится думать о жизни.
- Тогда вперед! Займитесь философией. Это редкий дар, особенно у женщин.
- Мне нечего сказать людям, в отличие от моего братца. Пьеро, я хочу выпить за вас, - она приподняла бокал и с тайным смыслом посмотрела Путиловскому в глаза.
Взгляд был долгим и печальным, точно она собиралась оплакивать его судьбу. Путиловский постарался ответить тем же, но не получилось. Слишком живая и красивая женщина сидела напротив него.
- Сейчас принесут кофе, - прервала томительную паузу Мириам и выпила до дна.
Кофе пили, утопая в креслах.
- Что вы сделаете с Григорьевым? - Видно было, что судьба возможного родственника не сильно волновала Мириам.
- Пока ничего. Как поведет себя. Если будет сотрудничать, все останется по-старому. Будет хитрить, вести двойную игру - пожалеет. Я еще могу понять вашу Юлию - часто встречающийся тип женщины, не приемлет любви без игры в смерть. А Григорьев дал воинскую клятву в верности престолу. И должен играть по правилам!
- А вы давали клятву государю?
- Я присягал закону и верен лишь ему…
- …и по моей просьбе нарушили свою клятву! - Мириам явно испытывала Путиловского.
- Вы не понимаете смысла тайной полиции. Она должна знать. Я знаю - и я вооружен. Лесной пожар можно остановить только в зародыше. Я все знаю про вашу Юлию, и она это знает. И уже ничего сделать не сможет. Если мы ее арестуем за намерение, на ее место придет другой, мне неизвестный. Если она останется на свободе - ее место уже никто не займет. И все.
- А если вспыхнет много-много пожаров? Чем вы будете гасить? Кровью?
Путиловский замолчал. Он тоже задавал себе этот вопрос. И не находил ответа.
- Я часто думаю о таком развитии событий. Есть способ тушения разгоревшегося пожара.
- Водой?
- Нет. Никакой воды не хватит. Большой пожар тушат встречным пожаром. Когда они встречаются, полчаса геенны огненной - и все.
- Выгоревший дотла лес? Смотрите, - для доказательства Мириам устроила маленький мгновенный пожар в пепельнице. Оба как зачарованные следили за лепестками пламени. - Пусто. Пепел.
- Ничего страшного. Лес не пепельница, через двадцать лет возродится. В Америке растет сосна, у которой шишки открываются только при лесном пожаре.
- И России тоже нужен огонь?
- Не исключено.
- А у вас в роду были сумасшедшие?
- Я один такой.
В номере стало покойно и хорошо. Была пройдена внешне незаметная граница, за которой простиралась неведомая, но притягивающая к себе пустыня страсти. И оба стояли на краю, вглядываясь в нависшую над этой безбрежной пустыней грозовую черноту.
- Тогда мы с вами пара безумцев. - Мириам встала и направилась к двери в спальню. - Захватите корзину с фруктами…