- О-о, нет!.. Вот на Беренштрассе торгует господин Росбах. Он предложит вам рукопись Калидаса или Магомета. Но избави вас бог соблазниться его раритетами! Это все копии, фальшивки. Хотя надо отдать справедливость Росбаху: копиист у него гениальный. Никакой ученый не отличит его копии от оригиналов. Уж какой дока господин Пфанер, и тот не раз попадал впросак. Справедливости ради надо еще сказать, что Росбах не выдает работы своего копииста за оригиналы. Он кладет перед вами рукопись и говорит: "Вот что я вам предлагаю, хотите купить - покупайте, не хотите - ваше дело". А вот Вернер с Моренштрассе, тот уж чистейшей воды мошенник. Он предлагает вам, скажем, кубок и тоном профессора убеждает вас, что из этого кубка пил Одиссей или один из Рамзесов. А кубок сделал по его заказу ювелир с Розенштрассе. Так что, уважаемый господин барон, к этим мошенникам и не ходите - непременно надуют. Мы с вами пойдем к господину Пфанеру. Если он скажет "рукопись Калидаса", знайте - у вас в руках действительно подлинная рукопись Калидаса. Господин Пфанер знает, кто чем владеет, и покупает только из первых рук…
3
Христиан фон Тимрот ушел из гостиницы до завтрака, чтобы не встретиться с тучным антикваром. К Пфанеру, конечно, он не пошел; его больше устраивал ловкий Росбах.
В магазине шла утренняя уборка. Щуплый, невысокого роста лысый господин в синем балахоне встретил раннего клиента почтительным поклоном.
Магазин был большой, но двигаться в нем можно было только по узеньким тропочкам между шкафчиками, вазами, часами, рыцарскими доспехами, статуями.
- Господин Росбах?
- К вашим услугам. - Он повернулся к женщине, которая метелкой из перьев снимала пыль с гобелена. - Фрау Анна, после закончите.
Женщина ушла. Росбах снял с себя балахон и оказался в длинном, по-пасторски высоко застегнутом сюртуке.
- Вас, по всей вероятности, интересует старинное оружие? - сказал он.
- Увы, господин Росбах, - вздохнув, ответил Тимрот, - я после ранения потерял интерес к оружию.
- Картины?
- Нет. Рукописи.
- Определенной эпохи?
Тимрот не нашелся, что ответить: он даже не подозревал, что рукописи делятся по эпохам.
- Как бы вам объяснить, господин Росбах, - оттягивал он, чтобы собраться с мыслями. - Меня интересуют рукописи Аристотеля.
Росбах сдунул пылинку с рукава своего сюртука и, переведя взгляд на клиента, спокойно сказал:
- Навряд ли сохранились его рукописи. Слишком далеко от нас. - Он подошел к настенному шкафчику, достал оттуда два больших листа зеленоватой бумаги, положил их на стол перед покупателем. - Может, это вас соблазнит?
Тимрот посмотрел на листы: один написан старинным немецким готическим шрифтом, другой - не то по-французски, не то по-итальянски. Подписи на обоих листах с декоративными завитками.
- Неплохое приобретение для коллекции. Письмо Колумба и письмо Лютера, - вежливо, ненавязчиво сказал Росбах.
- Подлинные?
Росбах провел рукой по голому черепу и голосом пастора, читающего воскресную проповедь, промолвил:
- Только бог и авторы этих писем могут судить об их подлинности.
- Или ваш копиист, - вежливо подсказал Тимрот.
Росбах исподлобья взглянул на старика:
- Вы антиквар?
- Нет. И даже не коллекционер.
- Вы не покупатель, а продавец.
- Угадали.
- Что предлагаете?
- Рукопись Аристотеля.
До этой минуты лицо Росбаха было каким-то вежливо безразличным, и вдруг оно стало иронически презрительным. Тимрот это заметил.
- Вы не верите?
- Покажите рукопись.
- После того, как договоримся.
- О чем?
- Об условиях покупки.
Росбах резко поднялся.
- Вы не из Петербурга ли? - спросил он прерывистым голосом.
- Оттуда.
- И эта рукопись…
Тимрот не дал ему закончить фразы:
- Та самая.
Росбах удивленно посмотрел на спокойно сидящего в кресле посетителя.
- И такую рукопись вы предлагаете к продаже?! - После минутного молчания он добавил: - Смело! Очень смело. Но не советую. Могут быть неприятности.
- А вы продайте ее без неприятностей.
Росбах отнес в шкафчик письма Колумба и Лютера, долго возился с замком, наконец уселся в кресло и внезапно спросил:
- Кто вас направил ко мне?
- Никто. Ваша вывеска.
- Вам, очевидно, очень нужны деньги.
- Не ошиблись.
- С кем я имею честь?
Тимрот протянул свой паспорт.
И уверенность, которая чувствовалась в барственном жесте "фон Тимрота, офицера в отставке", убедила Росбаха, что перед ним человек, с которым можно иметь дело.
- Деньги будут, господин барон. Но не за рукопись. С нее надо стричь купоны, как с государственных займов.
- Не понимаю.
- Сейчас вы поймете. Раньше древности покупали только ученые - они нужны были им для работы. А теперь? Коллекционируют люди, которым некуда деньги девать. Они собирают древности из тщеславия, от скуки. Эти горе-коллекционеры приобретают все - и рукописи, и ночные горшки, только скажите им, что рукопись писал Конфуций или палач Людовика Святого, а горшком пользовалась Екатерина Медичи или Мария Стюарт. Не сама вещь их прельщает, а тень, которая лежит на этой вещи. Но беда в том, уважаемый господин барон, что профанов с каждым днем становится все больше, а подлинных старинных вещей все меньше. Что прикажете? Закрыть лавочку? Никоим образом! Раз есть спрос, то нам, антикварам, приходится самим создавать древности.
- Понятно, господин Росбах, но при чем тут моя рукопись? Ведь она подлинная!
- И хорошо, что подлинная. Мы с этой подлинной рукописи сначала снимем две-три копии. Есть у меня человек, который это делает мастерски. А мои постоянные клиенты-профаны будут драться за честь быть обманутыми. Потом, когда разделаемся с копиями, продадим и оригинал в какой-нибудь заокеанский музей. Устраивает это вас?
- Не очень. Это долгий путь, а мне, господин Росбах, деньги нужны сегодня, завтра.
- Покажите рукопись.
Тимрот достал из кармана завернутую в носовой платок небольшую книжку. Росбах развернул платок, откинул верхнюю деревянную крышку. Розовая краска залила его уши, сухое лицо все собралось в морщины. Но когда пальцы Росбаха перекинули последнюю страницу, его уши и лицо были уже густо-красного цвета, а лысина в испарине.
Он закрыл книжку, подержал ее меж ладоней, бережно, как держат птичку, наконец сказал:
- Это трактат Аристотеля, но писал его не сам Аристотель. И это неважно. Подлинная древность… Подлинная… Восьмого или девятого века… Я вам дам деньги. Я буду платить копиисту… Все беру на себя. - Он завернул рукопись в платок, вернул ее Тимроту. - В час дня будет здесь мой копиист. Соблаговолите и вы прийти с рукописью.
4
Тимрот явился ровно в час. За столом рядом с Росбахом сидел тощий, узкий в плечах человек лет сорока, с тонким острым носом и глубоко ушедшими под лоб серыми глазами; на длинной шее помещалась большая голова с растрепанной рыжей шевелюрой. На нем был надет добротный сюртук, скорее всего с чужого плеча: неимоверно широкий и с шелковыми отворотами, из-за которых белела грубая холщовая рубаха не первой свежести. Обе руки он держал на столешнице и выбивал дробь длинными нервными пальцами. Перед ним лежали два листа серой шероховатой бумаги.
На Тимрота он посмотрел исподлобья и тут же отвел взгляд.
- Познакомьтесь, господин барон. Это Фосс.
Фосс даже головы не повернул в сторону Тимрота.
- Покажите, - сказал он.
У этого сурового с виду человека голос неожиданно оказался низкий, звучный, ласкающий.
Тимрот передал ему рукопись.
Фосс ушел в глубь магазина и скрылся за шкафами. Тимрот заметил, что он ходит неуверенно, пошатываясь.
Минут двадцать просидел он за шкафами, а когда вернулся, промолвил взволнованно:
- Сделаю… только плата понедельная… десять марок… десять…
- Хорошо, Фосс, договоримся. Вечером зайдете.
- А вы, господин Фосс, уверены, что копии получатся хорошие? - спросил Тимрот.
Фосс не ответил: положил рукопись на стол, повернулся и неуверенной походкой направился к двери.
- Вы его обидели, - сказал Росбах, когда они оказались вдвоем. Он показал на листы серой шероховатой бумаги. - Его работа.
- Что это? - спросил Тимрот.
- Письмо Эразма Роттердамского к английскому королю Генриху Восьмому. Оригинал и копия.
Письма были так похожи одно на другое, как лицо человека на свое зеркальное изображение.
- Ну и артист!
- Поверили? Вот и хорошо.
5
Старый Христиан вернулся из Берлина - вернулся с деньгами, и вскоре благородная семейка раскололась на два лагеря: мужской и женский. Отец и сын скрывали от обеих девиц историю с рукописью, но девицы, почуяв, что случилось необычное, стали следить за мужчинами, подслушивать их разговоры. И узнали если не все, то основное - Тимроты разбогатели.
Тихие и скромные в годы малоденежья, девицы вдруг захотели наверстать упущенное. Не перешивать старые платья, а одеваться у хороших портних, не сидеть дома и выпытывать у карт, явится ли к ним король бубен (обе мечтали о блондинах), а выезжать в свет, искать этого "короля бубен". Обе были уже в том возрасте, когда мужчины при первом знакомстве теряются, не зная, как их величать: "мадам" или "мадемуазель". И барышни Тимрот мирились с этим: знали - без денег жениха не достать. А тут появились деньги!
Старый Христиан больших денег в Берлине не получил. Богатство было впереди, но дочери не хотели с этим считаться. И мужчинам пришлось раскошеливаться на туалеты и даже на приемы.
Все вообще переменилось в жизни семьи. Поручика Вильгельма фон Тимрота произвели в капитаны, и тут он решил разом покончить и с отцом и с сестрами. После продажи первой копии он вытребовал от Росбаха оригинал рукописи, а спустя месяц женился на воспитаннице какого-то сановного старца.
Утром, отослав с денщиком свои вещи на новую квартиру, которую сановный старец обставил для своей воспитанницы, капитан Вильгельм фон Тимрот, доставая с вешалки шинель, обратился к отцу:
- Катишь сказала, что вам будет очень хорошо уехать из Петербурга. Катишь знает красивый русский городок, который стоит на речке. Касимов называется этот городок. Там много помещиков, и у моих милых сестер отбоя не будет от богатых женихов…
- Вилли! Во имя бога!
- Вы меня не изволили дослушать, отец. Я буду вам пятьдесят рублей каждые три месяца посылать. Это с согласия Катишь. Для бедных людей это большой капитал…
Старик Христиан пытался пробудить совесть в сыне, сестры рыдали, но Вильгельм надел шинель и ушел.
Часть третья
ВОР ИЗДЕВАЕТСЯ
14 июня 1853 года русские войска перешли границу Турецкой империи. По бездорожью, плохо снабженные, чуть ли не с дедовским оружием, двигались русские к Молдавии, к Балканам, чтобы добыть свободу братьям славянам - ту свободу, которой сами были лишены.
За Турцию вступились Англия и Франция - началась Крымская война.
Свободу славянам!
Свобода! Это слово, загнанное глубоко в подполье жандармствующим Николаем I, вырвалось на волю: оно замелькало на столбцах газет, зазвучало на собраниях, во время уличных шествий. Во имя свободы стар и млад записывались добровольцами в уходящие на фронт части, а негодные к строевой службе шли в госпитали, в обозы. Многие офицеры в отставке приезжали из-за границы, чтобы вновь вступить в свои полки.
Из Петербурга уже выступила вторая гвардейская бригада. Народ провожал ее от ворот казармы до заставы.
- Свобода! Свободу братьям славянам!
Выступает в поход и Семеновский полк - не целиком, а два батальона. Остающиеся офицеры дают прощальный обед уезжающим.
Среди остающихся - капитан Григорий Кушелев-Безбородко. Да, он дослужился до этого чина! Его рота уходит на фронт, но сам он только сегодня утром был переведен в штаб начальника петербургского гарнизона.
Офицеры сели за стол, и Кушелев-Безбородко увидел против себя Николая Олсуфьева в форме поручика Семеновского полка.
Безбородко шел на этот обед, как идут по вызову к начальнику, зная, что там ждет тебя разнос. Что и говорить - получилось нехорошо. Все просятся в действующую армию, даже из-за границы приезжают, а он…
Да, Безбородко не желает остаться без головы или даже без ноги ради свободы братьев славян! Он пустил в ход все свои связи. Просьбу его удовлетворили, но так неуклюже, что слово "трус", хотя и не произнесенное, повисло у всех на кончике языка.
И вот перед ним Олсуфьев в походной форме.
Безбородко обрадовался: сама судьба наградила его громоотводом.
Месяца три назад была напечатана в парижской газете коротенькая заметка:
ВОР ИЗДЕВАЕТСЯ!
Господин, не пожелавший себя назвать, предложил национальной библиотеке приобрести у него рукопись Аристотеля, которая при таинственных обстоятельствах исчезла в 48 году из дворца русского императора. Запрошенная продавцом цена была так велика, что для ее выплаты потребовалась санкция господина министра. Министр санкционировал расход, но продавец не появился больше в стенах библиотеки.
Рукопись Аристотеля опять ушла в подполье!
Эту заметку перепечатали и петербургские газеты.
Старший по столу, полковник Елагин, произнес первый традиционный тост за здравие царя; дальше следовали тосты за царицу, наследника… и круг здравиц замкнулся тостом за тех, кто не вернется.
Офицеры были уже порядком навеселе.
Безбородко знал, что вот сейчас, когда кончились здравицы, развяжутся охмелевшие языки: посыплются колкие намеки, насмешки и, конечно, в первую очередь, примутся за тех, кто увильнул от похода. Надо, пока еще возможно, воспользоваться громоотводом.
Безбородко поднял бокал и вызывающе обратился к Олсуфьеву:
- Выпьем за того господина, который пытался в Париже продать мою рукопись!
- Пей, если ты с ним знаком, - пренебрежительно ответил Олсуфьев.
- Неужто не хочешь выпить за свое здоровье?
Олсуфьев, хотя и был уже изрядно пьян, понял смысл безбородкинского тоста. Он схватил со стола бутылку, замахнулся…
Тут раздался властный окрик Елагина:
- Встать, господа офицеры!
Офицеры вскочили.
- Отвечать всем! - предложил Елагин. - Какой день наступает после понедельника?
- Вторник! - ответили офицеры хором.
- После вторника?
- Среда!
- После среды?
- Четверг!
- Садитесь, господа!
Когда все сели, полковник продолжал:
- Капитан Безбородко, что вы хотели сказать поручику Олсуфьеву?
- Только то, что рукописью, которую он взял у меня, торгуют… тор-гу-ют, - с ехидством закончил он.
- А при чем тут поручик Олсуфьев? - не повышая голоса, продолжал Елагин. - Кто-то украл рукопись…
- Кто-то на ней наживается, - подхватил Безбородко.
- Вот оно что, - растягивая слова, произнес Елагин. - Поручик Олсуфьев, вы слышали? Капитан Безбородко, видимо, нуждается в деньгах. Он ведь в Петербурге остается, а здесь жизнь не дешевая. - Последние слова Елагин произнес откровенно издевательским тоном.
- Понимаю, господин полковник, - отозвался, смеясь, Олсуфьев. - Господа! Я уплатил капитану Безбородко десять тысяч рублей за рукопись. Этого мало, оказывается. Сколько еще выдать? На прокорм. Учитывая дороговизну!
- Хватит с него!
- Прибавь сотню на бедность!
Громоотвод не сработал: офицеры смеялись над ним, над капитаном Безбородко! Даже Тимрот, который также был в походной форме, хотя все знали (от Елагина.) что Тмин-в-рот едет на фронт не воевать, а штатным наблюдателем III отделения, - даже этот жандарм в гвардейском мундире издевательски орал:
- Прибавь сотню!
Кушелев-Безбородко, пошатываясь, вышел из-за стола.
Часть четвертая
ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
1
В старом Берлине Кенигрецерштрассе была застроена только с одной стороны; с другой стороны шумели деревья Тиргартена. Дома на этой улице были такие же серые и скучные, как и во всем околотке, но добротнее, и стояли они привольно: не плечом к плечу, а с разбивкой, отделяясь друг от друга цветниками и зарослями сирени.
Берлин еще не был в то время столицей Германии, но заносчивые пруссаки уже считали себя рулевыми немецкой нации.
На этой Кенигрецерштрассе обитали истые пруссаки - те особые "человеки", которые выводились в имениях Восточной Пруссии точно так, как в инкубаторах выводят мясистых и яйценосных леггорнов, те "человеки", которым с детства внушали, что они рождены господами.
В майский полдень 1858 года перед домом номер двенадцать на Кенигрецерштрассе остановилась карета. Из нее вышла молодая женщина, за нею - Григорий Кушелев-Безбородко. Он стал полнее, густые усы сообщали его лицу солидность не по возрасту. Последним вышел из кареты мальчонка лет четырех.
Из дома выбежал старик в лакейской ливрее.
- С приездом, ваши сиятельства, - произнес он предупредительно. - Ее сиятельство графиня ждет ваши сиятельства с нетерпением. И особенно вас, граф Александр, - добавил он еще более теплым голосом, отвесив особый поклон мальчику.
Впрочем, старый лакей из вежливости или из чрезмерного усердия сильно преувеличивал: графиня Блохвиц встретила гостей более чем сдержанно - едва улыбнулась племяннице, а на мальчика посмотрела с удивлением и сказала на плохом французском языке:
- Граф Александр пошел ростом в Блохвицев. Анмари, - перешла она сразу на немецкий, - комнаты для вас приготовлены.
На этом церемония встречи приехавших из Петербурга родственников и закончилась. Лакеи вносили вещи. Анмари с сыном направились в сторону винтовой лестницы.
- Наш друг граф Альвенслебен очень интересуется вами, - сказала графиня, оставшись наедине с Безбородко.
- Альвенслебен? - Безбородко удивился. - Ваш начальник полиции? Что ему от меня нужно?
- Этого я не знаю, но после того, как я сказала ему, что вы будете здесь проездом в Париж, он дважды к нам заезжал специально из-за вас.
- Непонятно, тетушка. Зачем я мог понадобиться начальнику вашей полиции?
- Мы с Дитрихом гадали тоже, но ни до чего додуматься не смогли. Дитрих уверен, что граф Альвенслебен действует по требованию вашей жандармерии. А впрочем, поговорите с Дитрихом сами, он будет скоро дома.
Кушелев-Безбородко был озадачен: ушел из жизни Николай I; закончилась Крымская война; безгласная, мертво лежавшая Россия начала постепенно оживать; ушел в небытие и Дубельт; но на здании у Цепного моста осталась вывеска со зловещей надписью: "III отделение собственной Его величества канцелярии", - и русская жандармерия тут как тут!
Политических грехов Безбородко за собой не знал, но мало ли что может взбрести в голову наследникам Дубельта!
По квартире разнесся резкий звон колокольчика. Безбородко вышел в коридор. Лакей открыл дверь, появился генерал граф Дитрих фон Блохвиц. Он вошел, гремя шпорами, затянутый в перехваченный широким серебряным поясом зеленый мундир, а на голове черная, лакированная каска с острым наконечником и огромным орлом поверх сводчатого козырька.
- Рад вас видеть, милый дядя, в добром здравии.