- Ценность?! - ответил Казембек с негодованием. - О какой ценности вы, генерал, говорите? Денежной? Не знаю. Может быть, десять тысяч, а то и все сто. Но разве ее ценность может быть исчислена рублями? Рукопись - звено в золотой цепи развития человеческой мысли.
- И очень важное звено! - подхватил Хвольсон.
- Именно, Даниил Абрамович! - Григорьев вскочил на ноги. - Господин генерал! Доверьте эту рукопись нам. Хотя бы на короткое время. Мы дополним перевод Эль-Хасана.
Поднялся и Дубельт. Он сухо ответил:
- Я доложу государю вашу просьбу, господа. - И протянул руку. - Не смею задерживать вас. Еще раз прошу прощения за грубость моих слишком усердных служак.
8
Ровно в семь к Зимнему дворцу подъехал Дубельт со своим адъютантом Оржевским, известным в литературном Петербурге под кличкой "Дароносец". По своей должности в цензурном комитете Дубельт пользовался услугами этого находчивого и приятного в обхождении жандармского поручика: через него он передавал выговоры редакторам, цензорам и издателям.
От Невы веяло свежестью талого снега. Чистым серебром светились деревья Летнего сада.
Дубельт глянул в высокое небо, вздохнул и направился к подъезду; за ним - Оржевский, размахивая в такт шагам синим сафьяновым портфелем.
Они разделись в гардеробной, поднялись по белой мраморной лестнице, а на полукруглой площадке, где два парных караула семеновцев охраняли подступы к коридорам, Дубельт оправил перед зеркалом мундир и пригладил редкие волосы. Убедившись в том, что рукопись Аристотеля на месте, в портфеле, который поручик держал на весу, начальник III отделения направился строевым шагом в сторону царского кабинета. За ним, нога в ногу, следовал Оржевский, зажимая портфель правым локтем.
Перед Синим залом, где помещались офицеры дежурной роты, Дубельт остановился.
- Поговори-ка с офицерами, узнай подробнее о вчерашней истории, - сказал он поручику на ухо и тем же строевым шагом направился дальше.
Оржевский постоял немного, провожая взглядом удаляющегося начальника, и, переложив портфель в левую руку, правой раскрыл тяжелую дверь.
В Синем зале было серо от табачного дыма. Вдоль стен стояли кожаные диваны. В углу, где два дивана образовали букву "Г", за круглым столом играли в карты. Человек восемь офицеров следили из-за спин сидящих за игрой.
На приветствие жандармского поручика ответили корректно, не обнаруживая, однако, желания вступить в разговор. Оржевский не удивился: он знал, что гвардейцы недолюбливают жандармов.
Не выпуская из рук портфеля, он подсел к поручику фон Тимроту, который, сидя на диване, наблюдал за игрой.
- Весело было вчера? - спросил Оржевский своего соседа.
- Сначала да, - ответил фон Тимрот сухо, - а вот потом…
- Слышал… Бояринов отличился. Но почему он вспылил?
- Пьян был.
Один из игроков поднялся из-за стола.
- Голова трещит, - сказал он.
- Поручик Оржевский, - официальным тоном обратился к жандарму банкомет, - место очистилось. Не угодно ли за четвертую руку сесть?
- Меня могут скоро позвать.
- Вы разве этикета, поручик, не знаете? Вы нужны будете своему патрону ровно через тридцать минут.
Дворцовые порядки Оржевский знал хорошо. В кабинет к императору можно было входить только с пустыми руками. Сначала шел устный доклад, и лишь после него Николай давал разрешение допустить адъютанта или секретаря с портфелем.
- Где наше не пропадало! - лихо ответил Оржевский. - Сдавайте, капитан, а я отлучусь на одну минуту. - Взял под мышку портфель и вышел из комнаты.
Вскоре вернулся, прислонил портфель к спинке дивана.
- Поехали на курьерских! - сказал он и взял со стола уже сданные ему карты.
Игра сразу оживилась; ставки росли. Оживились и стоявшие сзади наблюдатели: каждая удача за круглым столом вызывала гул одобрения, промах - взрыв возмущения.
Явился Олсуфьев. Он увидел жандарма, подошел было к нему, но свернул с полпути и прилег на первый рядом с дверью диван.
- Козлик! - позвал капитан. - Ко мне в долю!
Олсуфьев не откликнулся. Его то знобило, то в жар бросало. Приближалась минута, когда он падет на колени перед царем… Ночью, думая об этой минуте, он был уверен, что нужные, горячие и убедительные слова появятся сами собой, а вот сейчас, когда маленькая стрелка на часах неумолимо приближалась к цифре "8", исчезли даже те слова, которые были заранее подготовлены…
- Поручика Оржевского в приемную! - плацпарадным голосом объявил камер-лакей, появившийся в дверях.
Оржевский бросил карты на стол, сгреб свои деньги, вытер руки платком и, взяв портфель с дивана, поспешил в приемную.
Там уже ждал его Дубельт.
- Мог бы поторопиться, - сказал он укоризненно, принимая портфель из рук раскрасневшегося поручика.
Дубельт вернулся в царский кабинет.
- Ваше величество, вот рукопись, - сказал он, подойдя к письменному столу.
Он раскрыл портфель, пошарил в нем рукой и… обмер. Его лицо окаменело, в глазах застыл такой ужас, словно рука его угодила в пасть тигра.
Николай понял, что рукописи в портфеле нет, но в это мгновение его больше занимал Дубельт, чем рукопись. Император Николай старался внушить страх всем, с кем сталкивался по делу, но такого глубокого, беспредельного страха он еще не видел ни в чьих глазах.
- Что случилось? - спросил он после долгого молчания.
Придя в себя, Дубельт еще раз проверил содержимое портфеля - рукописи не было.
- Вчерашнее происшествие, видимо, разволновало меня больше, чем я предполагал, и в волнении я забыл положить рукопись в портфель.
Дубельт знал, чем и как можно отвлечь внимание своего государя от опасной темы: Николай, распространяя вокруг себя страх, сам вечно жил в постоянном страхе.
- Какое происшествие?
- Семеновцы чествовали вчера господина Пиетри. Как известно вашему величеству, господин Пиетри был в очень недавнем прошлом якобинцем. В искренность его раскаяния мои парижские агенты не верят. С первого дня его приезда в вашу столицу меня интересовало, что он ищет у нас. И вот вчера у семеновцев господин Пиетри попытался вести неблаговидные, в ущерб вашей державе, разговоры…
- И мои офицеры слушали?
- Ваши офицеры преданны своему государю. Семеновец Бояринов выплеснул бокал шампанского в лицо якобинцу.
- Ду…бельт? - пренебрежительно сказал Николай, предполагая, что про бокал шампанского тот присочинил.
Дубельт густо покраснел. Не пренебрежительный тон Николая обидел его; к этому тону он давно привык. Но Николай впервые назвал его "собакой": фамилию Дубельт он произнес с немецким акцентом и раздельно так, что получилось "Ду бельст".
- Ваше величество…
Николай не дал ему закончить фразу:
- Вручи завтра же подорожную господину Пиетри.
- Смею просить повременить два дня.
- Зачем?
- Я еще не закончил деловой беседы с господином Пиетри. Он будет служить вам, ваше величество, но состоять будет не при господине Тьере, а при принце Луи Наполеоне. У принца высокая цель: через президентство - к императорскому трону, а эта высокая цель совпадает с замыслами вашего величества: побольше королей в Европе.
Николай окинул шефа жандармов пристальным взглядом: вот каков он, рыжий Дубельт! Сложную французскую проблему он низвел к чему-то весьма простому: принц-президент - нелепость, но принц-король - традиция, и эта традиция может привести Луи Наполеона к трону.
Николай прошелся по кабинету, затем резко остановился и сказал отрывисто:
- Меня беспокоит состояние здоровья Мордвинова. Не посоветовать ли ему выехать в деревню на свежий воздух?
Дубельт хотел произнести несколько сочувственных фраз в защиту Мордвинова, но воздержался: такого явного лицемерия даже Николай не стерпел бы.
9
Олсуфьев зря промаялся в коридоре до девяти часов: в этот вечер Николай на прогулку не поехал.
На следующий день, как было условлено, Олсуфьев явился в III отделение. Его принял старший адъютант.
- Его высокопревосходительство очень занят, - сказал он, нажимая на слово "очень".
- Я подожду.
- Не имеет смысла. Его высокопревосходительство не скоро освободится. Очень не скоро.
Олсуфьев понял, что адъютант получил на этот счет указание от Дубельта.
- Могу я поговорить с поручиком Оржевским?
- Вряд ли, - вежливо ответил адъютант, - во всяком случае, не в ближайшие недели.
- Не понимаю.
- Что же тут непонятного? Поручик Оржевский отбыл вчера ночью в Сибирь.
Олсуфьев ошалело посмотрел на адъютанта:
- Что случилось?
- Случилось? Ничего. Просто поручику Оржевскому скучно в Петербурге стало. Вот и попросился в Сибирь.
В словах адъютанта послышалась такая ирония, что Олсуфьеву при всей его взволнованности нетрудно было догадаться: вчера произошло что-то чрезвычайное и это чрезвычайное имеет отношение к нему, Олсуфьеву. Случайности совпали одна с другой неспроста: царь не поехал на обычную ежедневную прогулку, хотя он здоров; Дубельт, назначив ему прием, не желает его принять; поручик Оржевский, который принес во дворец рукопись, скоропалительно сослан в Сибирь…
- Могу я посетить своего родственника, полковника Владиславлева?
- Пожалуйста, - согласился адъютант. Он вызвал ординарца. - Проводите поручика к полковнику Владиславлеву.
Поблагодарив адъютанта, Олсуфьев направился вслед за ординарцем.
Владиславлев обрадовался, увидев его.
- Само провидение тебя направило ко мне! Садись, кури и рассказывай!
- О чем?
- Что ты видел и что слышал вчера на дежурстве? - Он взял со стола список с фамилиями. - Видишь, Николай Олсуфьев под номером седьмым. Я должен и твоей особой, стало быть, заняться! Объясни мне, почему два поручика первой роты, ты и Тимрот, оказались вчера в карауле в составе третьей роты? И почему именно ты? Что тебе - дворцовые караулы полюбились? Зачем ты в эту кашу полез?
- В какую кашу?!
- Несчастный! Дубельт рвет и мечет.
- Владимир Андреевич, - взмолился Олсуфьев, - прошу тебя, скажи, что произошло?
- Произошло то, что государь приказал допросить всех вас с пристрастием! Вот что произошло! Но ты? Зачем пошел ты вчера в караул?
Дальше не имело смысла скрывать. Олсуфьев рассказал Владимиру Андреевичу, почему он вчера оказался в карауле, рассказал подробно обо всем - от беседы за царским ужином до последнего разговора с Дубельтом.
Прошло несколько минут. У Владиславлева был вид человека, оглушенного ударом; он смотрел на Олсуфьева застывшими, слепыми глазами.
- Бедняга Николай, - сказал он наконец, - рукописи нет… украли ее… Дубельт подозревает офицеров караула… И тебя в их числе…
Олсуфьев зажал рукою рот, чтобы не крикнуть.
10
О скандале в Зимнем говорил весь Петербург. Царь неистовствовал. III отделение и дворцовая полиция занимались поисками вора. Арестовали многих. От офицеров, дежуривших во дворце в тот злополучный вечер, Дубельт потребовал письменного заверения, что они "к известному инциденту не причастны". Из двенадцати офицеров подписку дал один только поручик фон Тимрот - остальные, возмущенные тем, что их подозревают в краже, не только отказались дать подписку, но в тот же день передали командиру полка прошения об отставке.
Пострадал и поручик Кушелев-Безбородко. Именно в нем царь увидел начало всей неприятной истории.
- Убрать из гвардии сопляка!
И если б не граф Адлерберг, укатали бы Григория Безбородко в какой-нибудь Белебей или Повенец для "прохождения службы в местном гарнизоне". Адлербергу удалось убедить Николая, что Безбородко действовал из благородных побуждений: хотел выручить своего друга Олсуфьева.
- Кстати, ваше величество, Олсуфьев приходится близким родственником моей жене…
Этот довод решил дело: "сопляка" оставили в Семеновском полку.
Поручик в опале! Смешно, но и трагично. Двери сановных гостиных закрылись перед ним, и, в первую очередь, захлопнулась дверь во дворец графа Адлерберга. Честолюбивого поручика спихнули с заветной лестницы, с первой ее ступеньки.
Безбородко написал письмо Олсуфьеву, злое и резкое, хотя понимал, что тон письма был вызван не столько пропажей Аристотелевой рукописи, сколько положением, в котором он, Кушелев-Безбородко, очутился. Ведь он лишился надежд на хроменькую Елену и не столько на нее, сколько на ее всесильного отца.
Ответа на это письмо Безбородко не получил. Тогда он написал Тересе, что Олсуфьев поступил с ним "неблагородно", что Олсуфьев человек ветреный, легкомысленный, а ей, неопытной девушке, нужен серьезный и верный друг.
И на это письмо он не получил ответа.
Прошло около месяца. Безбородко отправился на Охту, а там узнал, что Тереса и освобожденный из-под ареста старик Финоциаро переехали куда-то.
"Конечно, к Олсуфьеву!" - решил Безбородко.
- Подлец! - сказал он вслух. - Мне карьеру сломал, а сам радуется жизни… Это так с рук тебе не сойдет!.. Не сойдет!
Часть вторая
БЛАГОРОДНАЯ СЕМЕЙКА
1
Наконец-то улыбнулось счастье благородной семье фон Тимротов, и глава рода, Христиан, не спал всю ночь, думая, как лучше использовать это счастье. У фон Тимротов имелся на этот счет печальный опыт: дважды могли они разбогатеть и оба раза упустили фортуну. Далекий предок, как гласит семейная хроника, тот, который служил конюшим у какого-то герцога, не сумел надежно спрятать украденный ларец с дукатами и угодил на виселицу. Дед Христиана, управляющий имениями барона Ливена, оказался слишком нетерпеливым: вместо того чтобы по-божески делиться доходами со своим хозяином, брал себе с каждого рубля 90 копеек, и в конце концов Ливен его прогнал. Ни отцу, ни ему, Христиану, не представлялось случая разбогатеть. Отец служил экзекутором и дослужился до тридцатирублевого пенсиона, а он, Христиан, мечтавший о военной карьере, дослужился всего лишь до первой звездочки прапорщика и, раненный под Смоленском, вынужден был выйти в отставку. Единственного сына Вильгельма ему все же удалось устроить в лейб-гвардии Семеновский полк.
Но и Вильгельму не везет: ни красоты, ни талантов, ни умения нравиться людям. Правда, Вильгельм делает все, чтобы добиться хоть какого-нибудь благополучия: скромен, угодлив, старается быть полезным Мордвинову из III отделения. Однако то ли угомонилась гвардейская молодежь после разгрома на Сенатской площади или по другой причине - Вильгельму не удается ничего "раскрыть", а за мелкие донесения Мордвинов отделывается мелочью. А расходы большие - семья! Две дочери, давно их замуж надо, но капиталов не было и нет.
И вот повезло: по долгу службы у Мордвинова Вильгельм подслушал разговор Дубельта с Олсуфьевым. Из этого разговора он понял, что рукопись может возместить ларец с дукатами далекого предка, а добыть эту рукопись не представляет большого труда, надо только позаботиться надежно ее скрыть.
Вильгельм понял, почему Олсуфьев попросился в караул вне очереди, понял, что именно в этот день Дубельт вручит рукопись царю. Вильгельм также попросился в караул вне очереди и, зная дворцовые порядки, ожидал в Синем зале прихода Оржевского.
Изъять рукопись из портфеля было весьма несложно: офицеры были так возбуждены и увлечены карточной игрой, что не только рукопись, но и диван можно было вынести из комнаты.
Как обратить рукопись в деньги?
Вот об этом сейчас отец с сыном и рассуждают.
- Кому продать? - спрашивает Вильгельм. - Ведь в Петербурге нельзя ее и показывать.
- Верно, сын, в Петербурге не продашь. И продавать не следует. Уляжется шум, поеду в Берлин.
2
Шум в Петербурге улегся; Христиан фон Тимрот поехал в Берлин.
В солнечный майский день он прибыл на вокзал Фридрихштрассе. Крупный, осанистый, седоусый, в синей венгерке и синих штанах с серебряными лампасами, в сапогах с твердыми лакированными голенищами, с маленьким саквояжем в руке, Тимрот остановился на перроне, чтобы отстать от толпы, хлынувшей из вагонов к выходу в город. Дежуривший на перроне полицейский подошел к нему и, не отнимая руку от козырька, подобострастно спросил:
- Могу я чем-нибудь помочь господину офицеру?
- Далеко до Краузникштрассе? Вопрос прозвучал сухо, по-военному.
- По Фридрихштрассе налево до Ораниенбургер Тор и первая улица налево.
У старика Тимрота было рекомендательное письмо к хозяину гостиницы "Цум шварцен Адлер" - письмо от господина Бруммера, петербургского негоцианта.
В этот час было людно на Фридрихштрассе. Из магазинов и контор, которые только что закрылись на обеденный перерыв, хлынули на тротуары тысячи приказчиков и служащих. Со стороны Шоссейштрассе, из тесных и грязных переулков Норда, района, где обитает ремесленный люд, шли девушки с корзинами и коробками - они сдавали в магазины продукцию своих мастерских именно в обеденный перерыв. По булыжной мостовой громыхали телеги, груженные бочками и ящиками. В обгон телег мчались кареты и длинные, как лодки, ландо.
После шумной и людной Фридрихштрассе Тимрот попал в тихую и узкую щель, где пятиэтажные дома, точно солдаты, выстроились в две ровные шеренги. Это и была Краузникштрассе. На ней не было ни магазинов, ни контор, не было и людей.
Тимрот нашел 21 номер - серый, многооконный дом, ничем не отличавшийся от своих соседей, кроме маленькой вывески: "Цум шварцен Адлер".
Появление осанистого старика в военной форме вызвало переполох. Женщина, к которой обратился Тимрот, сбегала за управляющим, тот послал за принципалом.
Хозяин, прочитав рекомендательное письмо, сказал растерянно:
- Навряд ли тут будет удобно господину барону. У нас живут купцы, коммивояжеры - народ шумный.
- Меня это не стеснит, - успокоил его Тимрот. - И я приехал по торговому делу.
Слух о том, что какой-то важный господин приехал из России по торговым делам, быстро облетел жильцов гостиницы.
Не успел Тимрот отдохнуть с дороги, как начались визиты. Явились к нему купцы, явились коммивояжеры, и все выпытывали, что интересует господина барона.
- Древние рукописи, - ответствовал барон.
Один из визитеров - антиквар из Регенсбурга - Иоахим Бауэр после ужина пригласил барона Тимрота на кружку пива.
Пивная помещалась в подвале. Длинные дубовые столы, дубовые скамьи. С потолка свисали разноцветные флажки. Зал был скупо освещен; по стенам метались черные тени. Стоял шум.
Бауэр был огромный и тучный. Он дышал тяжело и говорил с трудом, но после третьей кружки его речь стала более плавной, а дыхание более ровным.
- Господин барон, я, к сожалению, не могу ничего стоящего предложить для вашей коллекции. Сам приехал в Берлин за товаром. Но считаю своим долгом предостеречь вас: будьте осторожны! К нашему делу примазались недобросовестные люди, а то и просто мошенники. Имейте дело только с господином Пфанером. Только у него вы сможете приобрести настоящие древности и с гарантией за подлинность. Он торгует только настоящими вещами. В этом я могу вам поручиться.
- А другие?