В первых рядах арестантской партии выстроены каторжники; их легко узнать по укреплениям (официальное наименование кандалов) и вполовину выбритым головам. Кандалы весят, по норме, от пяти до пяти с половиной фунтов; ходить в них на большие расстояния невозможно. Поэтому, когда идут по России, ножные кандалы за городом несут на помочах на шее. Россия кончается в Тюмени; после нее разрешают прицепить ножные кандалы на поясе к ремню - так идти не в пример легче. В большинстве же партий, однако, уже по выходе из Перми, по хорошо оплаченной просьбе каторжников, цепи все за городом снимают и складывают на повозку; партия дает честное арестантское слово, что побегов из своих рядов не допустит. Слово это всегда выполняется, иначе такие послабления запретят, а виноватых в том задавят в первой тюрьме свои же. Конвойный офицер по итогам года получает на Пасху, в случае отсутствия у него побегов, годовое жалованье в награду и следит потому за своей партией в четыре глаза. Кроме того, каждая партия для него - доходный промысел. Опытный человек берет с арестантов деньги за любую поблажку, а деньги в партии, особенно в начале длинного пути, всегда есть, и не малые. Поступают они, естественно, от подаяния - русский человек искони сочувствовал кандальнику.
Если же найдется вдруг такой бесчестный человек, что решится сбежать после расковки, то партия оставляет офицера с солдатами на дороге и в полном составе сама устремляется в погоню за предателем. Обыкновенно его приводят, сильно побитого, обратно и на пути в Забайкалье доканчивают (опять не конвойные, а сами арестанты). Но когда вдруг погоня возвращается с пустыми руками, что бывает исключительно редко, то арестанты хватают на дороге первого попавшегося путника, отбирают и сжигают его документы, при их наличии, и насильно помещают несчастного в партию заместо выбывшего. Офицер видит это, но не препятствует: ему надо привести к месту перемены конвоя определенное количество голов, не важно, какого качества. Под угрозой смерти случайно попавшемуся человеку запрещают объявлять себя до прибытия в тюрьму, и бывали случаи, когда такой горемыка полгода потом доказывал свою личность, пребывая за решеткой.
Еще можно отличить каторжника от, скажем, поселенца, по бубновому тузу и буквам "ск", нашитым на спину халата: "ссылно-каторжный" (сами арестанты расшифровывают это иначе: "сильно каторжный"). Тузы бывают разного цвета: красный - за убийство, желтый за воровство, и так далее.
Поселенцы идут в колонне следом за каторжными. Их тоже сковывают на людях, но только за руки, по четверо в ряд. "Спиридоны", а так же сопровождающие арестантов родственники (нередко за осужденным следует вся его семья) помещены в самый хвост партии. Замыкают колонну всегда несколько повозок. На них везут вещи этапируемых, котлы, провизию, необходимый инвентарь, а еще больных, женщин и детей. Если в партии есть привилегированные арестанты, они нанимают кибитку и едут в Сибирь с комфортом.
Глава 13
Путь в преисподнею
Лыков с Недашевским сидели в грязной, заплеванной, кишащей клопами камере временного содержания Спасской части. Яков пребывал в некоторой прострации: час назад их взяли в притоне в Апраксином переулке с просроченными видами Нерчинской ремесленной управы. Привели в часть, обыскали, отобрали все деньги, какие были, и посадили в эту "чижовку". Челубей еще получил две банки в спину от городового за то, что медленно выворачивал карманы.
Камера, рассчитанная на тридцать человек, вместила в себя более семидесяти. Люди сидели на полу, жались по стенам; самые везучие успели захватить скамейки. Лыкову с Челубеем сидячих мест уже не досталось, но Алексей бесцеремонно спихнул на пол двух оборванцев, и силачи уселись вполне комфортно. Поглядев внимательно на Лыкова, бедолаги молча отошли подальше.
Несмотря на поздний час (половина первого ночи), в "чижовке" никто не спал. Разбитной люд галдел не переставая, причем из десяти произносимых слов семь были матерными. В одном углу дрались, в другом пели; рядом с ними без стеснения распивали "сороковку" брандахлыста.
Алексей на ухо вполголоса инструктировал Якова:
- Здесь все по Дарвину: выживает сильнейший. Мы с тобой, по легенде, "спиридоны", низшее сословие; наш номер в тюрьме последний. Но крепкого и смелого человека, кем бы он ни был, задирать тут не будут, побоятся. Завтра ты увидишь, как я стану "прописываться". Поступай так же: бей со всей мочи при каждом случае, и дело наладится…
- При каком таком случае? Сидит человек, я подхожу и молча, без повода его бью?
- Да, если потребуется. Или бьешь ты, или бьют тебя - выбирай! На первых порах это необходимо, как презервативная мера; потом, когда ты уже подтвердил свой высокий статус, можешь отдыхать на кочке. Но кочку надобно захватить, быстро и жестоко.
Лучшие места в камере находятся напротив входа, подальше от парашки; их и занимают аристократы. Они отстаивают свои привилегии яростнее, чем бояре в Думе, и готовы биться за них вусмерть. Так вот, запомни: на этих местах, отсюда и до самой Читы, должны сидеть мы. И придется за это изрядно подраться. Достаточно один раз испугаться, дать слабину, и большинство тебя затопчет. А я не собираюсь жить под нарой… Поэтому прикрывай мне спину, как я тебе, и ничего не бойся. Никогда и ничего не бойся - это главное правило в тюрьме для сильного человека.
Далее. Здесь сходятся четыре основные группы, почти как партии в английском парламенте. Это: фартовые, пустынники, шпанка и брусы. Слушай их "Табель о рангах".
Брусы - люди, попавшие в тюрьму случайно, и делятся они на легавых и шпановых. Первые, выйдя на свободу, постараются никогда более здесь не оказаться; вторые, наоборот, развращаются и становятся уже закоренелыми. И те, и другие - наиболее угнетаемая часть тюремного населения; общее их прозвище - "от сохи на время".
Шпанка - уголовная шушера; она дает основную массу арестантов. Преимущественно, это воры низших разрядов: "мойщики" - ворующие у спящих, "халамидники" - базарные тырщики, "сонники" - обирающие пьяных, и "марушники" - карманники по церквям и на кладбищах. К шпанке же относятся мелкие аферисты, "субчики" - сутенеры, "маргаритки" - мужеложцы, ну, и вся та сволочь, что сидит по кабакам. Есть еще особая подгруппа, близкая к шпанке - "общественники", выгнанные крестьянским обществом за дурное поведение и ссылаемые за то на поселение; поганый весьма народ… Элита шпанки - так называемые храпы и глоты - поставляют кадр для фартовиков, но этот титул надо еще заслужить.
Пустынники - бродяги, не помнящие родства - уже серьезная сила. Их много и они спаяны, стоят друг за друга горой. Ими переполнена каторга, они же дают основной процент беглых. У пустынников собственный язык и отдельные правила. В тайге, по необходимости, они могут и убить, особенно "братских" - бурятов; между ними старые счеты. Но, в целом, пустынники люди без четких преступных профессий, желающие жить кое-как, лишь бы праздно и никому не кланяться. В Сибири преимущественно из них вербуются дикие золотоискатели-"горбачи", а на поселении - содержатели подпольных притонов.
В отличие от пустынников, фартовые все узкие профессионалисты, но не как шпанка, а - престижных уголовных специальностей. Тут выделяются три группы. Первая самая опасная, те, кто портняжит с дубовой иглой: "мокрушники" - убийцы, "дергачи" - уличные грабители, "скокари" - взломщики, "хомутники" - душители, и "шопенфиллеры" - налетчики на ювелирные магазины. Вторая, наиболее многочисленная, - это воры: "самородки" - по сейфам, "скрипушники" - по вокзалам, "маровихеры" - по карманам, и "шниферы" - по домам. Они не менее авторитетны, чем самые страшные убийцы, потому, что в тюрьме смотрят, не сколько ты зарезал людей, а сколько взял при этом добычи. Ежели кто убил троих за рубль, то станет в "цинтовке" объектом насмешек, а не уважения… Поэтому воры, которые без шуму и крови часто добывают десятки тысяч рублей, пребывают в полном и всеобщем почете. К тому же, у опытного и умелого "красного" всегда имеются деньги, а это в тюрьме считается поважнее даже силы. Опять, и люди там не бесталанные: попробуй залезть ночью в дом, переполненный жильцами, вынести оттуда вещи, обобрать при этом самих жильцов, и так, чтобы они не проснулись!
Наконец, третья группа фартовых - это "счастливцы". В нее входят "чистяки" - лжеторговые агенты, "блиноделы" - фальшивомонетчики, "мельники" - карточные шулеры, "блатер-каины" - скупщики краденого, "давальщики" - наводчики воров, и "черные маклеры" - биржевые аферисты, самая новая преступная профессия. По влиянию эта группа находится в самом низу фартовых, но выше шпанки.
Вот такое здесь сословное построение общества. И учти - это именно общество, со своими законами, обычаями, причем повсюду обязательными: от этой камеры Спасской части и до каторжного солеварного завода на Камчатке…
В Российской империи 76 090 арестантских мест, в которых содержится постоянно около 98 000 арестантов. Скученность, таким образом, большая, особенно в крупных городах. Вдалеке от столиц другие проблемы - общая бедность тюремного ведомства. Смотрители и надзиратели не получают казенного довольствия не только провиантом, но даже и одеждой! Форменное обмундирование они обязаны построить из своего невеликого жалования, и из него же купить оружие и свисток. Недавно в Тобольской пересыльной ревизоры обнаружили надзирателя, одетого в арестантский, с бубновым тузом на спине, халат, перепоясанный шашкой. Еще бы в таких условиях тюремная администрация не продавалась…
Петербург снабжен казематами изрядно, лучше всех в России. Во-первых, арестантские камеры имеются в каждом из 38 участков, на которые разбит город. Помещения побольше есть и во всех 12 полицейских частях. Далее идут уже серьезные пенитенциарные заведения: Исправительное арестантское отделение на Крюковом канале (знаменитый Литовский замок), Краткосрочная тюрьма на Выборгской стороне (отдельно мужская и женская), Военная тюрьма на Компанейской улице, Пересыльная в Демидовом переулке, Городской арестный дом на бывшем Александровском плацу. Есть еще Дом содержания неисправных должников в первой роте Измайловского полка, Работный дом на Пряжке у Сухарного моста, и Воспитательно-исправительное заведение для несовершеннолетних на Поселковой улице. (Петропавловскую крепость вынесем за скобки нашего рассказа).
Особняком в этом списке стоит Петербургский Дом предварительного заключения. Расположен он на Шпалерной, в квартале от служебной квартиры Лыкова. Огромное шестиэтажное здание насчитывает 63 камеры общего содержания и 317 одиночек: 285 для мужчин и 32 для женщин. Сюда и привезли Лыкова с Челубеем.
Знакомство их с домзаком началось с очень тщательного обыска. Надзиратели проверили даже прическу, бороды и уши. После этого прибывших переодели в короткие серые бушлаты и серые штаны, выдали по паре толстого белья и босовики - то же, что в других тюрьмах называется "коты", полукалоши из войлока. С собой из собственных вещей дозволили взять постели (в российских тюрьмах арестованным казенного постельного белья не полагается), ложки и деньги. Всё это им передал накануне, на свидании в части, Чулошников. Алексею этого вполне хватило, а Яков прихватил ещё головную щетку, зубной декодот, несколько фунтов персидской ромашки от блох, флакон фиксатура и три дюжины подусников… Сильно жалел, что отобрали папиросник, но Лыков его успокоил, сказав, что на деньги в домзаке можно купить что угодно.
Переодетые, с узелками в руках, они в сопровождении субинспектора пошли наверх. Чугунные лестницы, сетки в пролетах, тусклый газовый свет, суровые надзиратели - всё это гнело малоопытного Челубея. Но Лыков спокойно и уверенно шел впереди, накинув халат на одно плечо (примета опытного арестанта), и Челубей, глядя на него, начал утешаться.
Их завели на четвертый, уголовный этаж. Лязгнула огромная дверь и Яков, к своему удивлению, увидел, что коридор кишит сидельцами в серых, как и на них, робах. Режим в Пересыльной был мягкий, днем все общие камеры отпирались и заключенные свободно общались между собой.
Не успели они сделать и двух шагов, как раздался сигнал на вечернюю поверку. Толпа засуетилась, вскипела, как стайка мальков при появлении окуня. Через минуту посреди коридора выстроилась покамерно изогнутая шеренга обитателей этажа. Парашечники быстро и привычно сосчитали своих, доложили старостам, те коридорным, а коридорные - старшему старосте. Последний проверил счет сам и доложил надзирателю. Тот еще раз лично пересчитал вслух всех арестантов, пройдя вдоль строя и ткнув пальцем в грудь каждого. У всех получалась одна и та же цифра - сто двадцать три человека.
Строй надолго застыл в ожидании начальства, вполголоса переговариваясь; многие с любопытством косились на новичков у входа. Наконец, минут через двадцать, появился помощник смотрителя, высокий молодой человек в пенснэ, с холодными глазами. Принял рапорт, прошелся вдоль шеренги. Ему указали на вновь прибывших. Поручик бросил на них быстрый взгляд, и Алексей узнал его: встречались ранее у Коковцова. Что сейчас будет? Секунда - и помощник смотрителя заторопился дальше, бросив небрежно через плечо:
- Пасюк! разместить…
Арестанты шумно расходились по камерам. Старший надзиратель Пасюк, царь и бог четвертого этажа, ражий, как гвардейский унтер, подошел к новеньким. Глянул опытным оком на позу и повадки Лыкова, посмотрел в статейные списки, и недобро усмехнулся:
- В четыреста третью. Там энтому быстро мозгу вправят. Всего "спиридон", а стоит, что твой "дергач"…
И ушел, равнодушный.
Давненько же Алексей не был в камере! Открылась дверь с цифрой "403", и он шагнул внутрь и осмотрелся. Небольшое помещение три на две сажени. По стенам - нары в два яруса, слева от входа печка, справа - "парашка". К стене приделаны откидывающиеся стол и два табурета. У двери газовый рожок, рядом кнопка звонка. На стене обязательная скрипка, в красном углу - такая же обязательная икона. И двенадцать пар глаз смотрят на вошедших с нехорошим любопытством.
Не успели они сделать и шага, как на них налетел из угла долговязый жилистый мужик в тиковой рубахе, с шалыми глазами:
- Ну-ка, живо по абасу за прописку!
- На!
Лыков небрежно махнул рукой. В воздухе мелькнули грязные пятки, и долговязый улетел к "парашке". Все ахнули вполголоса. Мазурик тут же вскочил с матерной бранью, но Алексей, не обращая на него более внимания, прошел к лучшим местам. Там под иконой на втором ярусе вальяжно развалился крупный детина, плечистый, с огромными волосатыми кулаками и с тремя регалками , как с орденами, на могучей волосатой груди. Одет он был в одни лишь ослепительно белые коленкоровые кальсоны. Рядом на стене висели знаки высокого тюремного положения - полотенце и гребешок на суровой нитке. На нарах возле детины притулился початый флакон хинной настойки и стояла коробка с доверовым порошком - человек отдыхал…
Жиган посмотрел на Лыкова сверху вниз с насмешливым превосходством и обратился к соседу:
- Во, смотри! Бойцовский "спиридон" приехал к…
Договорить он не успел: Алексей молча схватил его за лодыжки и сдернул с нары. Даже не сдернул, а сошвырнул, запустив, как метательный снаряд, к двери. Верзила, не успев опомниться, перелетел по воздуху все три сажени, ударился со стоном о порог и остался лежать там, потрясенный.
Сосед немедленно набросился на Лыкова, но тот умело увернулся от удара ногой и попотчевал в ответ кулаком. Бандит проехался на спине, как на салазках, долетел до своего предводителя и затих, уткнувшись в него. Третьим в ту же кучу угодил последний жиган из правящей верхушки, посланный туда Челубеем.
На этом битва и закончилась, причем остальные обитатели камеры наблюдали ее, не проронив ни звука. Алексей так же молча залез на освободившееся лучшее место, сбросил на пол вещи поверженного противника и расположился поудобнее; Яков поместился рядом.
Через минуту побитые жиганы, кряхтя и постанывая, поднялись с пола и стали вполголоса оценивать свои повреждения. Старший - кличка его была Барон - отделался переломом ребра и ушибами, проехавший по полу лишился двух зубов; жертва Челубея удовольствовалась только помятыми боками.
Переговорив шепотом у самой двери, бандиты споро собрали с пола свои вещи, боязливо поглядывая снизу на Лыкова. Тот величественно сказал им с высоты:
- Размещайтесь, как хотите.
И жиганы заселились на места второго сорта, передвинув арестантов попроще вниз по иерархии. Лица у них были подавленные, но было понятно, что они лишь дожидаются утра…
К Алексею почтительно приблизился староста и спросил, какие будут таперича нововведения. Никаких, ответил тот; мы с товарищем в начальство не метим, пусть все остается по-прежнему. Так же он представился камере сам и представил Челубея.
После этого их уже никто не беспокоил, и они долго сидели в своем красном углу, разговаривая вполголоса. Яков нервничал по поводу предстоящего им объяснения; он понимал, что фартовые со всех камер соберутся завтра, сколько их ни есть на этаже, и явятся к ним разбираться. Алексей ему ответил:
- Я же тебе говорил: никогда и ничего не бойся. Просто не бойся - и все! Наше положение утром решится раз и навсегда. Мы победим и здесь, и в Москве, и в Нерчинске; наша слава должна сопровождать нас на этапах и даже опережать. Мол, едут такие ребята, что кому хошь вставят трубочиста… Только так мы сможем выполнить поручение Лобова и навести порядок в "Этапной цепочке".
Челубей слушал его, а сам отводил глаза.
- Эй, напарник! - рассердился Лыков. - Ты чего это?
Потом посмотрел внимательно на Недашевского, положил ему на плечо руку и сказал, еще более понизив голос: