- Я сам в том же положении, что был Абрам Кунце, - сказал шулер. - Я выбрал опасное ремесло, отдал ему много лет и хочу наконец жить спокойно. Я хочу жениться. Я уже немолод, я устал, я встретил женщину, с которой проведу осень своей жизни в тишине и покое. Мне не нужны женщины, с которыми я буду странствовать, покупать им дорогие платья, заводить сомнительные знакомства, то купаться в деньгах, то скрываться по трущобам от людей, готовых меня убить. Я устал, понимаете, герр Крылов? И Абрам Кунце устал. И вы, Бог даст, устанете…
Маликульмульк хотел было сказать, что это уже случилось, да промолчал, глядя на коричневый блестящий кружок. Потом отпил - и понял, что сыт шоколадом по горло. Такое с ним случалось очень редко.
- Абрам Кунце был бродячим торговцем. Чем он торговал - теперь уже никто не скажет. Но велики ли доходы у человека, который бредет от деревни к деревне с коробом за спиной? Он даже не может по-настоящему обманывать своих покупателей - речь идет о сущих грошах. И вот этот бедняга добывает рецепт бальзама. Ему кажется, что теперь-то он выбьется в люди. Он приходит с рецептом в Ригу. Почему в Ригу?
- Здесь у него были какие-то родственники. Но он с ними не поладил и поселился в крепости у Карловских ворот, в доме кого-то латыша… Вот что странно - как это немцы позволяют латышам жить в крепости?
Фон Димшиц рассмеялся.
- А что бы они делали без латышей? Кто бы служил в дворниках и сторожах? Кто бы тушил пожары? Этим занимаются парни из латышских братств. Так вот - Абрам Кунце с годами моложе не становится, а бальзам приносит не ту прибыль, на которую он рассчитывал. Абрам Кунце начинает тосковать по дому - ведь где-то и у него есть дом. Может быть, есть жена, дети, и дети уже выросли, может быть, он уже знает, что родились внуки. Он не может вернуться с пустыми руками. И он говорит: "Господи, я старался жить честно, я если мошенничал - то наживал на этом гроши, я стар и болен. Господи, я прожил жизнь, а все, что имею, - рецепт бальзама, который здесь называют моим именем. Господи, я впервые в жизни совершу дурной поступок!.. Я должен о себе позаботиться, Господи, иначе мне впору помирать под дождем и снегом на большой дороге! Я хочу домой, Господи…" И он - что он делает, герр Крылов?
- Он продает рецепт Лелюхину, который уже устроил фабрику, и кому-то из аптекарей. Это как раз понятно! Непонятно, как их теперь, когда бальзам прославился, помирить, чтобы кончились эти вечные жалобы в Сенат!
- Вам совсем не жаль бедного Абрама Кунце? - спросил шулер. - А я представляю, как он идет пешком, через Курляндию, через Польшу - домой. Он идет домой, одетый в рванье, несет зашитые в пояс деньги, и тихо радуется. Не будет больше углов в чужих жилищах, жена простит его, потом простят дети, приведут к нему внуков, и он будет сидеть жарким летним днем во дворе, кормить кур, беседовать с таким же старым соседом о несуразности нынешних времен, покрикивать на внуков, чтобы не дрались и не шумели. Мне очень хочется, чтобы он дошел до дома, герр Крылов…
- Мне не жаль его, - тихо ответил Маликульмульк. - Не знаю, как это объяснить, но жалости нет, хотя… не знаю…
- Нехорошо один рецепт продавать двум покупателям. А ты что скажешь, любовь моя? - спросил шулер свою невесту.
- Мне его жаль, - ответила фрау Векслер. - Его ведь все обманывали. У него брали товар за гроши и клялись, что больше дать не могут. А он же не у себя дома. Если он не продаст - ему нечего будет есть. И он отдавал товар себе в убыток. Мне жаль его, Леонард. И Лелюхин его обманывал - продавал бальзам по всей Риге, отправлял в Курляндию, в Дерпт, а что платил бедному Кунце? Наверно, уговорился, что это будет процент с прибыли. Но как проверить прибыль? Купец же никого не подпустит к своим бумагам. Купец скажет: прости, мой милый, в этом месяце прибыли нет, со мной не рассчитались еще за прошлый месяц. Как проверить? Это невозможно, герр Крылов! Я бы недолго терпела и сделала то же самое, что Кунце, - продала рецепт всем, кто согласен платить! И убралась бы прочь поскорее! И моя совесть была бы чиста!
- Любовь моя, - ласково сказал фон Димшиц и поцеловал невесте руку. - Это так по-женски… Видите, герр Крылов, мы представили себе, что произошло в Риге примерно тридцать лет назад. Даже больше… Скажите его сиятельству, что разобраться в этом споре невозможно.
- А я полагаю, что возможно. Иначе зачем бы убивать старого Илиша, который многое помнил о том времени? - спросил Маликульмульк. - Кто-то знал, что князь Голицын хочет разобраться в склоках вокруг бальзама, и боялся, что Илиш расскажет лишнее. Значит, есть доводы в пользу Лелюхина или аптекарей, просто нам они неизвестны!
- А что, если Илиш был последним хранителем этих доводов?
Маликульмульк насупился.
История и впрямь выглядела безнадежной. Герр Струве ведь не назвал больше ни одного имени - только Илиша.
- Герр Крылов, не надо огорчаться, - сказала фрау Векслер. - Жизнь проще и приятнее, чем кажется в молодости. Если Господь вам чего-то не дает, подумайте - может, это вам и не нужно? Если Господь не дает распутать эту загадочную историю с бальзамом - так, может, и незачем? Вы потратите время, деньги, душевные силы - и у вас не останется их для того, чтобы принести радость себе и своим близким. Аптекари и Лелюхин все равно не помирятся. Даже если вы узнаете правду - имейте в виду, им эта правда совершенно не нужна.
- Почему, мое сердечко? - спросил шулер.
- Потому… это же торговля, милый, и у нее свои законы. Правда в том, что рецепт куплен и кем-то из аптекарей, и покойным Лелюхиным. Если герр Крылов это докажет, они будут писать в Сенат о том, что соперник исказил драгоценный рецепт и не имеет права производить свое пойло. Разве нет?
Маликульмульк невольно улыбнулся - пожалуй, так и нужно объяснить Голицыну, чтобы понял: эта склока - бесконечна. И не тратить время… а на что ж его тогда тратить?..
Он ехал домой и думал, что в словах фрау Векслер есть какая-то правда. Она немолода, ей больше тридцати, она была замужем, похоронила мужа… судя по тому, что детей у нее нет, они умерли в младенчестве… видимо, она знает, что такое смирение перед волей Божьей. Смириться - а не сидеть в углу, надувшись, не прятаться в берлогу, не укладывать душу в постельку на долгий зимний сон; смириться и делать что-то несложное, совмещая приятное с полезным… как это по-немецки!..
По-немецки, а совершенно не по-русски. Вот в чем беда. Хотя воля Божья - она для всех.
Вот никак не начнется пьеска "Пирог". Пока Тараторка и Демьян в голове беседуют - все прекрасно, начинаешь переносить на бумагу - карандашные каракули жалки и беззвучны. Никак не прорвется на волю та речь, что широким и живым потоком неслась в "Подщипе". Как же было весело писать шутотрагедию! С каким азартом играл главного комического злодея - принца Трумфа! Роль была - как водопад Ниагара, летела, искрилась, грохотала! А Господь решил, что хватит рабу Ивану развлекаться, отнял эти потоки… и что - смирение? Что - смирение?.. Чему оно учит, к чему готовит? Учит не гоняться за славой? Какая уж там слава - повеселил их сиятельства со всей честной компанией, и будет с тебя! Как разгадать Божий замысел о себе?
Фрау Векслер, желая успокоить, разбередила душу. Маликульмульк вошел в свою комнатку и увидел на столе тарелку, покрытую салфеткой. Хозяйка пекла пироги с капустой, принесла самые удачные, ровненькие, с румяными блестящими боками. Это она хорошо придумала…
Маликульмульк раздевался быстро и сердито, оборвал две пуговицы. Жаркая комнатка - вот идеальная берлога! Здесь не нужно ничего лишнего. Все, все - на пол! И - пирог в зубы! Челюсти заняты, язык занят, нажеванная каша соскальзывает в желудок, брюхо опять наполняется тяжестью, брюху хорошо! Можно пройтись босиком, можно встать у окна, глядеть поверх занавесок на пустую улицу, можно увидеть начало эспланады, также пустое. Мир бел и ровен, мир пуст. И обретается в полной гармонии с головой сочинителя. Что за дивное время для тех, кто утратил свой дар, - зима!
Но голова не может долго пребывать пустой. В голове заводятся, как таракашки, мысли - откуда-то приходят по щелям, располагаются, и не прогонишь - мысли-то дельные. Нужно с утра послать человека на Клюверсхольм к Егорию Лелюхину - может, что-то стало известно про Анну?
Вот тоже особа, неспособная смириться! Сестра по духу!..
Нужно также утром надеть чистую рубашку. Иначе ее сиятельство наверняка устроит нагоняй - велела бы принести одну из старых, но выстиранных и отутюженных рубашек князя, но они не сойдутся на груди и на брюхе - не сойдутся по меньшей мере на пол-аршина. Нужно также с самого утра зайти в девичью - на сюртуке опять пятно. А после обеда у священника, после посещения школы - заехать сперва к Дивову, уговориться окончательно. Придется записать…
Маликульмульк завертелся в потемках - где-то на столе был карандаш, где-то лежала стопка бумаги, все куда-то пропало. Брюхо подало голос.
- Какой дурак заедает горячий шоколад капустными пирогами? - спросило брюхо.
- Цыц! - ответил Косолапый Жанно.
Потом он повалился на кровать и сказал себе, что это и есть блаженство - единение чересчур разумного человека с матушкой-натурой, а прочее - от лукавого.
И заснул.
Глава четвертая
Спасти Лелюхина
События развивались именно так, как были задуманы, и в третьем часу дня Маликульмульк оказался в Цитадели. Он полагал, что четверти часа хватит на то, чтобы объявить бригадиру Дивову решение ее сиятельства и дойти до Рижского замка. С утра он успел немного поработать, теперь следовало убедиться, что подчиненные выполнили все задания.
Сторожа знали его и впустили без рассуждений.
Маликульмульк полагал найти Дивова в тюрьме, на первом этаже, где работали арестанты. Но даже не пришлось заглядывать в их помещение, откуда доносился стук молотков вразнобой и пение, невыносимое для музыкального уха. Дивов как раз вошел следом за ним, собираясь подниматься по лестнице, на которой отчаянно пахло капустой и подгоревшей кашей.
- Здравствуйте, Петр Михайлович, - сказал Маликульмульк. - Я пришел уговориться с вами. Завтра я заберу детей и отвезу их в школу, там их проэкзаменуют…
- Благодарствую, незачем, - отрубил отставной бригадир.
- Это как же?
- Внуки будут жить при мне.
- Мы же уговорились, ее сиятельство берет на себя заботу о внуках ваших… Княгиня была сегодня в школе, сама говорила с учителями, сделала пожертвование и изволила распорядиться…
- Благодарствую. Они не совсем сироты. Пока я жив - буду о них заботиться сам.
Старик был мрачен и всем видом показывал - долее разговаривать не намерен.
- Что же мне сказать ее сиятельству?
- Именно это и скажите. А сейчас мне недосуг. У арестантов обеденное время. Недосмотришь - будет непорядок.
Дивов повернулся и стал подниматься, придерживаясь за перила.
- Постойте, Петр Михайлович! Еще вопрос! - воззвал Маликульмульк к бригадировой спине. - Анна Дмитриевна не давала о себе знать?
Но на бригадира напала глухота - даже не обернулся, а не то чтобы вразумительно ответить.
Маликульмульк остался стоять внизу, ломая голову, как теперь быть: увозить детей, мало беспокоясь о новой придури бригадира, или жаловаться на него князю?
Жаловаться он не любил, третьего выхода из положения не видел, а потому отправился искать Сашу с Митей - и будь что будет.
Обнаружил он их на подступах к тюрьме. Они бежали от комендантского дома, ни на кого не обращая внимания. Маликульмулька они тоже не заметили и ворвались в свое жилище, даже не сбив снега с валенок.
Караулить, пока они пообедают и спустятся вниз, Маликульмульк не стал - решил, что завтра тоже Божий день, и школа за ночь никуда не пропадет. Его сиятельство вызовет к себе старого упрямца, прикажет - и мальчики поедут в школу как миленькие.
Он поспешил в замок. А там ждал неприятный сюрприз.
- За вами присылали из управы благочиния, - сказал Сергеев. - Кажись, дело о смерти аптекаря они раскрыли. Хотят, чтобы вы, Иван Андреич, пришли и убедились, что все сделано правильно. После той головомойки, которую вы им там устроили, они вас побаиваются.
- Не было головомойки, - буркнул Маликульмульк. - Я просто требовал, чтобы они исполняли обязанности свои…
- А вот наш Шульман слыхал от каких-то приятелей, что вы изволили кричать на пристава.
- Не кричать - я просто именем генерал-губернатора требовал, чтобы выслушали Гринделя. И был прав - это же оказалось отравление, как он и думал. Хорошо, я схожу туда и сразу вернусь.
В управе благочиния Маликульмулька сразу узнали и препроводили к частному приставу, с которым он третьего дня сцепился. Но тогда пристав был суров и даже груб, теперь же - как горячий шоколад фрау Векслер, нежен, сладок, текуч, липок…
- Отравитель, можно считать, найден, - сказал пристав. - Это или сам купец Лелюхин, или близкий ему человек, возможно, его жена.
- Этого только недоставало! - воскликнул Маликульмульк. - Но как вам удалось столь быстро?..
- При всякой части есть свои осведомители, герр Крылов. Имеется такой человек и на Клюверсхольме. По его донесению мы произвели на бальзамной фабрике Лелюхина обыск и нашли несколько посудин, необходимых для изготовления отравы, со следами оной.
- Это невозможно!
Старый мудрый пристав смотрел на него блекло-голубыми глазами, чересчур выпуклыми, и качал головой.
- Герр Крылов, извольте доложить его сиятельству, что купец Лелюхин имел все основания убить Илиша - и убил его. К тому же еще его отец нанял для работы на фабрике каких-то аптекарских учеников и мог от них знать особенности именно этого яда, имеющего свойство быстро улетучиваться. Я до сих пор не имел возможности отблагодарить вас за вашу помощь в расследовании убийства - поверьте, я от всей души вам благодарен!
- Но отчего Лелюхин вздумал убивать аптекаря?
- Об этом вам расскажут в любой рижской аптеке. Дело в том, что этот загадочный еврей Кунце - я бы назвал его мистическим или даже мифическим Кунце, потому что никто о нем ничего достоверно не знает, - продал рецепт бальзама одному из наших аптекарей, которого уже нет в живых. Тот приобрел рецепт из чистого милосердия, чтобы поддержать голодного человека. К тому же рецепт был писан по-латыни, и Кунце сам толком не понимал, что это такое. Тот аптекарь не хотел, чтобы его собратья знали об этой сделке, ведь у аптекарей, было бы вам ведомо, имелся обязательный список лекарств, которые могли ими изготавливаться и продаваться. Бальзама Кунце в этом списке быть не могло. Так вот, тот аптекарь стал делать бальзам и давал его Кунце на продажу. Маленькая коммерческая хитрость, - пристав поднял указательный перст, словно бы говоря этим: мы, полицейские, различаем хитрости опасные от безопасных. - Аптекарь хотел проверить, будет ли спрос на снадобье, и немного заработать на этом, о, совсем немного!
- Я все же не понимаю, при чем тут Лелюхин, - строго сказал Маликульмульк. Чего греха таить - тут он передразнил Паррота, можно сказать, сыграл кусочек из роли под названием "Паррот".
- Сейчас и до него дойдем, герр Крылов. Когда стало понятно, что рижане согласны покупать бальзам Кунце, снадобьем заинтересовался Лелюхин - тоже покойный, отец теперешнего хозяина фабрики. И он исхитрился похитить рецепт.
- Лелюхин говорит, что Кунце сам пришел к нему с рецептом.
- Мне, право, неловко предлагать вам - но попробуйте вообразить себя нищим евреем, который приплелся из какого-то германского княжества. Пойдет ли такой человек к русскому купцу? К немецкому - пойдет, потому что с немцами ладить он кое-как выучился. А русские для него, простите, дикие люди, которые разъезжают летом на санях, запряженных медведями, и жарят на завтрак маленьких детей. Лелюхин подкупил кого-то из подмастерьев и украл рецепт. Это пытались доказать, но не удалось, а потом, когда бальзам Кунце вошел в моду и Лелюхин стал получать за него большие деньги, то тем более не удалось - он заплатил подмастерью и отправил его прочь из Риги, чуть ли не в Санкт-Петербург. Частично всю эту историю знал бедный Илиш. А теперь, когда его сиятельство решил наконец покончить с давним спором, Лелюхин испугался, что многие его проказы выйдут на свет Божий. Все видели, что вы собираете сведения. Так что главным для него было - не допустить вашей беседы со старым Илишем.
- То есть как это - все видели? - возмутился Маликульмульк.
- О мой Бог! Рига настолько мала, что тут трудно сохранить в секрете даже расстройство желудка - весь день после того добрые горожане будут осведомляться о твоем здоровье и предлагать старинные прабабушкины средства. Постарайтесь объяснить все это его сиятельству, а моя благодарность вам - поверьте, безмерна.
Пристав замолчал, выжидающе глядя на Маликульмулька. А что тут можно было сказать? Тут можно было лишь откланяться.
Менее всего Егорий Лелюхин был похож на убийцу… Но который из убийц похож на злодея? Хрупкая дама с хрустальным голоском может оказаться отравительницей, а сколько таких, что оставляют людей погибать, не оказывая им помощи, и убийцами себя не считают?
Маликульмульк в сквернейшем настроении возвращался в замок. Ему совершенно не нравилось, что полицейские сыщики обвиняют Лелюхина. Хотя… пристав говорил об украденном рецепте, а герр Струве, помнится, - о взятке, данной тому, кто вовремя подсунет кунцевский бальзам покойной императрице. Но кто в сем мерзком и продажном мире не дает и не берет взяток? Разве что сам Маликульмульк, и то…
Тут он понял загадочное молчание пристава и завершил мысль вслух:
- …и то - по глупости!
Полицейский чиновник хотел отблагодарить его с далеко идущим намерением - чтобы Маликульмульк преподнес эту историю князю Голицыну именно в таком виде, в каком услышал ее в управе благочиния. Сие соблазнительно - сам он выглядит в деле об отравлении Илиша чуть ли не героем: ворвался в управу, вопил, призывал к действиям, способствовал обнаружению яда в мертвом теле, - и князь, и вся Рига будут о нем наилучшего мнения! Останется только, назло заносчивым бюргерам, поделиться этой славой с Гринделем - и все довольны, сущий апофеоз!
Но что, коли Лелюхин невиновен?
Будь он виновен - пристав, наверно, вел бы себя иначе, не изображал восторженного ангела и не лил сладко-шоколадных речей! Пристав просто сказал бы: мы благодарны вам, герр Крылов, а теперь уж справимся сами.
Маликульмульк остановился, осознав вторую свою глупость: отчего он не спросил, где Лелюхин? Если купец арестован - добиться встречи с ним! Расспросить! Выпытать правду! А теперь бежать назад как-то нелепо.
Рассудив, что ночь в камере лелюхинское здоровье не погубит, Маликульмульк быстро зашагал к замку. Следовало обо всем доложить князю.
Голицын сперва выругался, потом задумался.