* * *
Письмо министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена премьеру Уинстону Черчиллю.
"Дорогой Уинстон. Только что я получил сведения из Москвы о том, что Сталин предпринял серьезные шаги по реабилитации православной церкви. Подтверждаются наши прежние сведения о том, что отношения Сталина с русской церковью не столь однозначны, как этого хотели основоположники большевистского государства. После 1939 года, когда Сталин своим постановлением остановил преследование служителей церкви, он предпринял новые шаги к ее сохранению. Он разрешил возрождение традиционного органа управления – Синода, избрание патриарха, восстановление учебных заведений, а главное – освобождение из мест заключения находившихся там священников. Это очевидное и большое послабление для русской церкви.
Я полагаю, что причины такой политики заключаются не только в патриотической деятельности церкви в период оккупации. Для большевиков, уничтожавших церковь по идейным соображениям, это не могло быть причиной столь решительного поворота, ведь идейные антагонизмы остались.
Убежден, что мы являемся свидетелями проявления реального отношения к религии Иосифа Сталина, который никогда не был рьяным участником ленинского геноцида священников, и, думаю, скрывал свои истинные убеждения. На самом же деле сегодня становится очевидным, что он не принадлежит к группе врагов русского традиционного общества. Теперь, когда после длительной и жестокой схватки он полностью уничтожил эту группу и укрепил свой авторитет в результате достигнутых военных побед, он решил более не скрывать своего истинного отношения к церкви. Мы понимаем, что после периода геноцида, который он также формально возглавлял, Сталин не сможет на весь мир заявить о повороте своей политики. Но со свойственной ему хитростью он будет разворачивать ее шаг за шагом. Думаю, в его представлениях о том, как должна выглядеть большевистская Россия, есть место церкви.
Кроме того, введение Сталиным новых образцов военной формы, похожих на форму царской армии, отказ от Третьего Интернационала, как центра сионизма и космополитизма, активное возвращение в Персию и на Балканы, планы прямого подчинения Польши и Финляндии русским интересам, говорят о том, что он видит себя продолжателем традиций Царской Империи.
Дорогой Уинстон, я хотел бы еще раз подчеркнуть: наши представления о И.Сталине как большевистском вожде мировой революции не совсем корректны.
Думаю, в ближайшие годы нам предстоит убедиться, что он строит традиционную русскую империю под коммунистическим руководством и собирает вокруг нее страны-сателлиты.
Я не удивлюсь, что однажды он объявит об объединяющей роли православия под красным флагом в Европе, в первую очередь на Балканах. Это будет чрезвычайно опасно.
Искренне Ваш А.Иден"
58
Севка в госпитале
Севка впервые пришел в сознание в санитарном поезде. Он почувствовал, что кто-то положил руку на его лоб и открыл глаза. Сквозь плававшие в глазах желтые круги увидел внимательный взгляд пожилой женщины с изможденным лицом.
– Ну, вот и очнулся – усталым голосом произнесла она – а мы боялись, что ты так там и останешься. Раны то у тебя не шуточные.
Севка с трудом напряг память: был бой, потом его накрыло взрывом. Все, больше ничего. Он едва пошевелил пересохшим языком: пить. Женщина улыбнулась – конечно, конечно, миленький. Пей. Теперь можно.
Она поднесла к его губам жестяную кружку с кипяченой водой. Севка сделал глоток.
– Как я ранен?
– Серьезно ты ранен, лейтенант. Одиннадцать осколков в тебе было. Один из них в мочевом пузыре, а еще один в печени. Полевые хирурги их вытащили¸ а теперь ты в эвакгоспиталь едешь. Назначением в Пензу. Считай, жить будешь. Но выправляться тебе долго предстоит.
– А Вы кто?
– А я санитарка в этом поезде. Хожу за вами, болезными. Тетей Марусей меня зови. Если что, всегда помогу.
Севка повел взглядом по вагону. В полумраке виднелись полки, занятые перевязанными и загипсованными людьми. Сквозь стук колес были слышны стоны и кашель, сильно пахло мочой и карболкой.
– Тебе теперь укрепляться надо – продолжала тетя Маруся – как повара ужин притащат, не отказывайся. Еда не больно аппетитная – перловка. Но хорошо, что хоть она имеется. С продуктами у нас плохо. Вот ждем, может, на остановке чего подбросят.
Она ушла и вернулась, когда в вагоне появились раздатчики еды и жизнь немного оживилась. Севка не мог есть самостоятельно. Обе его руки были пробиты осколками и перебинтованы. Любая попытка подвигать ими приносила боль.
Тетя Маруся кормила его с ложечки и приговаривала:
– За папу, за маму, за товарища Сталина..
После сильного наркоза Булай аппетита не чувствовал. Во всем его теле властвовала боль, но он заставлял себя жевать безвкусное месиво.
Потом снова забылся. Его сознание уплывало в темноту, но в душе брезжила радость – он снова выжил.
Под утро поезд прибыл в Пензу. В первых бликах рассвета часть раненых сгрузили из вагонов, перенесли на санитарные полуторки и повезли в госпиталь.
Севке не приходилось раньше бывать в этом городе, но он видел через щель в брезенте привычные картины. Все такие же, как и везде, деревянные домики за палисадниками, клены и тополя, кривые тротуары и разбитые дороги.
Затем появились первые пятиэтажные здания в центре города, и в лучах восхода машина остановилась у бывшей средней школы, на что указывала сохранившаяся у дверей вывеска.
Его определили в палату на 10 человек. Обитатели проснулись при размещении новичка и стали знакомиться с ним. Все молодые ребята, все с Курской дуги. Кто-то лишился конечности, кому-то залечивали ожоги, кто-то восстанавливался после чрепно-мозговой травмы, но здесь не было безнадежных как в других палатах и это улучшало настроение.
В семь утра в госпитале началось движение. Зазвучали голоса, послышалось звяканье жестяной и стеклянной посуды, запахло кухней. Когда солнце поднялось над деревьями, Севка увидел через открытую дверь палаты, как по коридору выносят тех, кто скончался ночью. Потом во дворе фыркнула полуторка и увезла свой скорбный груз на кладбище. Один из соседей по палате сказал, такие рейсы совершались каждый день. Госпиталь большой – на полторы сотни человек, народу умирает много.
В десять начался обход и в палату пришел пожилой военврач в сопровождении двух врачей помоложе. Посмотрев медицинскую карту Булая, доктор сказал:
– Если вы из породы Булаев, которых я знаю, то вы еще Гитлеру хвост прижмете. Скажите, Ваш отец, случаем никогда не работал на железной дороге?
Севка такого за своим отцом не помнил, но ему пришло в голову, что его двоюродный дядя, Алексей Булай, известный в городе революционер, работал как раз на железке.
– Кажется, дядька мой еще до революции подпольщиком на железке был.
– Вот, вот. Кажется, Алексеем его звали. В Орше мы с ним познакомились. Хорошо его помню, из железа и огня был человек. Вулкан, да и только. И какова же его судьба?
– Во время кулацкого бунта погиб, еще в двадцать первом году. Я под его фотографией и шашкой в школе сидел.
– Ну, что ж. Таковы судьбы революционеров. А Вас мы долго будем лечить. Думаю, полностью здоровым вы станете не раньше сентября.
– Простите доктор, а как Вас зовут?
– Проще простого, Петр Михайлович.
– Петр Михайлович, можно мне сюда родителей вызвать? Они в Горьковской области живут.
– Что ж, Горьковская область – не крайний свет, доберутся. Пишите им письмо. Пусть приезжают, а я, если потребуется, помогу им устроиться на постой.
Через три недели, когда Севка уже начал подниматься из постели и потихоньку ходить, дежурный по этажу разыскал его и сообщил:
– Лейтенант Булай, пляшите. Вас внизу родня ждет.
Опираясь на костыли Сева поспешил по лестнице вниз. Там, у столика дежурного, в вестибюльчике, он увидел своих стариков, ожидавших его с видом какого-то испуганного напряжения.
– Батя, мама – крикнул он и, не замечая боли, устремился по лестнице.
Родители обняли его с двух сторон, и замерли, как памятник великой народной войне.
59
Булай и Даски
Данила Булай и Дмитрий Титов сидели в зале ожидания аэропорта Шереметьева. Им предстоял вылет в Братиславу, где было запланировано сразу несколько оперативных мероприятий.
За стеклами аэропорта синело летнее небо, садились и взлетали самолеты, в зале шумели толпы туристов и звучали объявления диспетчеров. Но все это веселое оживление не отражалось на их настроении. Как это бывает почти всегда перед рискованными делами, в головах мужчин начинают возникать мысли о главном. Для Булая и Титова эти мысли были очевидными. Оба были сотрудниками спецслужб, оба много знали о происходящем в стране и обоих это происходящее не восторгало. Поэтому, вопрос, ради чего голову сложить, не мог обойти их стороной.
– Данила, мы создали паталогический правящий класс. Вот говорят: процесс первичного накопления капитала был неизбежен. Хорошо, мы с тобой не экономисты чтобы спорить. Но почему это накопление было поставлено на блатные рельсы? Ведь кучка еврейских мальчиков вокруг Чубайса плевать хотела на последствия залоговых аукционов. Дербанили промышленность, заваливали предприятия, выгоняли на улицу рабочих. Мол, оптимизируем производство. Что из этого получилось, всем видно. Ну и что? Может, они поняли ошибочность сделанного, исправляют перекосы?
– Дима, ты задаешь себе вопрос, а нужно дать себе ответ. Он очень простой – эта порода людей не может возглавить оздоровление экономики. Они кто? Выросшие на практике руководители производств? Люди, знающие процессы изнутри или хотя бы психологию трудового поведения масс? Откуда? Кого из них ни возьми – либо бывший фарцовщик, либо кабинетный чистоплюй вроде Гайдара.
– Егор еще и пьяница, вдобавок ко всему.
– Ну, в нашей стране это не диво. Главное, что у них свой мир, а у народа – свой. В результате накопление капитала превратилось в оргию, которая никак не закончится.
– Ты думаешь, мы катимся в тупик?
– Все зависит от В.В. Мы идем в тупик, потому что нас туда ведет олигархат. Ему в этом тупике будет удобно страну обобрать до нитки и свинтить на Запад. Ведь что такое тупик? Это полная коррупция, непрозрачность операций и бесконтрольность над всей сворой жуликов.
– И чем дело кончится?
– Кто же знает. В самом худшем случае, нас разденут догола, оставят нам трубу для обслуживания, и мы превратимся в еще один Ирак. Ничего кроме сырьевого придатка нам не светит.
– Но мы же хотим стать международным конкурентом и в промышленности и в сельском хозяйстве.
– Ты в Китае был?
– Нет.
– Смотри, в Китае двести тысяч безработных. Это значит, что труд очень дешев. К тому же у него плодородный юг. То, что там растет, пока идет на внутреннее потребление. А когда поступит на внешний рынок, будет очень дешево. На Западе продукты тоже дешевле наших, потому что государство вкладывает в производство продуктов огромные дотации. Скажи, это случаем, не социализм у них там? Или может, пол-социализма? Поэтому киви из Израиля у нас идут по цене помидор.
А мы к тому же северная страна. Себестоимость продукции очень высокая. Без государственной помощи никак нельзя. А государство ее не очень щедро дает. Поэтому тут надеяться не на что.
– А постиндустриальные сценарии?
– Вся интеллектуальная сфера сохнет от безденежья. Она разгромлена еще больше, чем индустрия. Выходит, нам только и остается стать сырьевым придатком. Но для этого требуется всего 10 миллионов рабочих рук, чтобы трубы обслуживать. Еще 20–30 миллионов – сервис. А куда девать других? 100 миллионов лишних людей? Значит, пока они еще не умерли, их будут подкармливать скудными пособиями за счет сырьевых доходов. А если цены на нефть рухнут? Значит, лучше от лишних ртов освобождаться.
Кстати, та интеллигенция, которая произвела перестройку, тоже окажется лишней. Для обслуживания периферийного капитализма она не нужна.
– Ну и картину ты рисуешь. После этого жить не хочется.
– Хочется, Дима, хочется. Какие бы правители у нас ни были, они страну из русла истории не вытолкнут, понимаешь? Наш народ сформировался как народ империи, и пока не пришло время его распылять. Он держится вместе. В это понятие все вошло – и русскость, и вера, и культура, и традиции. Чтобы стать частью периферии, мы должны отказаться от своей имперской сути. Стать по жизни обслугой, рабами. Отказаться от самих себя. Но ты ведь знаешь, что этого не случится. Отказаться от своей принадлежности к этому народу могут только выродки. А нам надо работать не покладая рук, потому что гроза закончится и тучи развеются.
Ну а выродки будут работать против нас. Мы с тобой их знаем. Кстати, один из них тоже прибывает в Братиславу. Не сомневаюсь, что будем с ним иметь самый плохой вариант.
– Вариант номер два?
– Типа того.
* * *
Булай с Титовым и "Микроб" раздельно прилетели в Братиславу. Планировалось, что "Микроб" поедет на встречу с английским резидентом в Прагу и затем вернется для отчета снова в Словакию. От этого зависели дальнейшие ходы. Как и много лет назад, наша разведка решила пойти на создание в Москве легендированной организации, предназначенной для того, чтобы выявить истинные устремления врага. Если противник примет эту организацию за чистую монету и начнет ею "управлять", то многие его планы прояснятся. А то, что такие планы имеются, не вызывало сомнения. Структура "организации" была уже создана и первые исполнители подготовлены. Но главное действующее лицо – агент "Микроб", без которого нельзя было обойтись на первом этапе, был крайне не надежен. Он мог предать в любой момент и за ним требовался особый контроль. В силу ненадежности Бобра, в замысел операции его не посвящали, а напротив, прорабатывали варианты на случай его измены.
Инструктируя агента перед выездом в Прагу, Булай и Титов провели с ним следующий разговор:
– Михаил, дело предстоит сложное. Сислей – опытный волк. Если почувствует в твоем поведении фальш, то мы не знаем, какова будет его реакция.
– А чего тут знать. Заведет в кусты и ткнет отравленной авторучкой. И привет Мишенька Бобровский, отправляйся на тот свет во славу Отечества. Которое тебя тяжело обидело.
– Прекрати паясничать, Михаил. Родина тебе не меньше десяти лет лагерей задолжала, а может и больше. Теперь слушай внимательно. Нам нужно одно: чтобы ты добросовестно отчитался перед англичанами о выполнении задания и указал на появившиеся трудности. Давай повторим урок.
– Перечислю ему четверых подвербованных душегубов. По каждому расскажу отдельно и подробно.
– Не собьешься?
– С вами собьешься. Первый – Глущук Андрей, выходец с черниговщины. Состоял в банде Бадаева.
– Это не банда, а отряд милиции.
– Ну да, милиции. Занимался рэкетом, убил человек пять непокорных. Сейчас в Москве без дела. Чеченцы его к себе не берут, видно в чем-то не поладили. В чем – не говорит. У хохлов широкого подполья в Москве нет, а мелкие банды его не знают. Согласился на меня работать за копейки. Задания я ему пока не давал, но нет сомнений, что придушит любого.
– Оружием владеет?
– Не хуже других.
– Следующий.
– Харлампиев Сергей Анатольевич, русский, москвич, выпускник МАДИ, работает автослесарем в мастерской.
– Чем хорош?
– Подрывник-любитель. На власть обозлен до предела. Хотел к русским фашистам записаться, но потом понял, что они – фуфло. Хочет бороться с оружием в руках.
– На теракт пойдет?
– Как чаю попьет.
– Более подробные данные на него помнишь? Адрес, место работы и так далее?
– Помню, помню…
– Ладно, я вижу, ты подготовился. Теперь ко второй части.
– Во второй части я потребую вознаграждения за мои усилия.
– Не путай Михаил. Вознаграждение полагается требовать в конце встречи.
– Ладно. Во второй части я скажу, что больше никого не нашел и никаких возможностей не вижу.
– Что скажет Сислей?
– Что может сказать Сислей? Скажет, ищи, а то глаз на жопу натяну.
– Кончай дурака валять.
– Предложит к отморозкам идти, чего же еще. А я, между прочим, служащий Думы, мне это западло.
– Он тебе предложит с бандитами поработать, от которых ты народным избранникам деньги таскаешь. Ты эту братву хорошо знаешь. Определишь, кто на что способен.
– Ох, полковник, трудно же мне с тобой. Все ты наперед видишь. Ну, скажем, сговоримся мы с Сислеем, что я ему наводочки на бандюков принесу. А дальше что? Он мне вербовать их прикажет. Их повербуешь… неизвестно, кто первый пульку схлопочет.
– Миша, не нагнетай страстей. Каким должен быть итог встречи?
– Итогом первой встречи должны стать обозначившиеся трудности в вербовке душегубов, и получение задания по их выявлению. При этом я должен "вспомнить", что у меня есть знакомый доцент, который скрипит зубами на власть и выражает нецензурные намерения. При этом он работает в закрытом ящике и получает гроши. И у него такие же коллеги.
– Что еще?
– Все.
– Фамилия доцента?
– Пикулев, Геннадий. Познакомились случайно в поезде. Я ехал в командировку и он тоже. В Саров.
– Телефон остался?
– А то.
– Хорошо. Технику для звукозаписи тебе не даем. На тот случай, если англичане бдительность проявят и тебя осмотрят. Потом на детекторе лжи тебя проверим.
– И это доверие к невидимому герою!
– Ты пока еще не герой, а отрабатываешь свои грехи. И мы очень хотим, чтобы ты больше не нагрешил. Хорошо?
– Кому хорошо…
– Миша, не вздумай дать деру. На той стороне тебя используют, как презерватив и выкинут. Ты там никому не нужен.
– Не учи ученого. Я этих конопатых лучше тебя знаю.
– А если на денежки свои припрятанные надеешься, то мы тебя объявим в розыск как финансового афериста, каковым ты и являешься на самом деле.
– Обрыдли вы мне со своими страшилками. Я не раз через разрыв жопы проходил и ничего не боюсь. А коли сегодня с вами играю, значит это мне для души надо. Душа моя плачет по содеянным необдуманным поступкам.
Сразу после прилета Бобер сел в автобус и отправился в Прагу. Ему предстояло встретиться с Сислеем вечером, а утром вернуться назад для доклада. Данила ждал его возвращения, чтобы поехать на встречу Даски, вооруженным свежей информацией. Он подготовил арендованный Рыковым джип и фальшивые документы. Встречу страховал Титов, который спрячется в задней части автомобиля под пледом и сумками. Сама встреча планировалась в придорожном кафе на полпути между Прагой и Братиславой.
В условленное время "Микроб" в Братиславу не вернулся, но Булай решил выезжать на операцию, несмотря на это.
– Рискуешь, Данила – сказал ему Титов – там у них что-то закручивается.
– Перетрем, не сорок первый – ответил Булай, хотя сердце его сжалось в тяжелом предчувствии.