60
Севка Булай снова на фронте
Расчеты Булая выйти из госпиталя осенью не оправдались. Изрешеченному осколками организму потребовались повторные операции. И только ближе к Новому году он был выписан с заключением "ограниченно годен". Провожая Булая в отпуск по ранению, зам. начальника госпиталя сказал ему:
– Теперь Вас, товарищ лейтенант тыловая служба ждет. На фронте Вы навоевались. С такими ранами в окопах не побегаешь. Выписываю Вам документ для дальнейшего распределения. После отпуска обратитесь в областной военный комиссариат. Там Вас определят по новому месту службы.
Дома, в тихой и мирной глубинке дни текли медленно и счастливо. Севка потихоньку начал ходить на лыжах на охоту, стрелял куропаток, вел долгие разговоры с мужиками, помогал старикам по хозяйству. Тело его, исполосованное шрамами, постоянно болело. Но настроение было бодрым – он выжил в невероятной мясорубке. Значит, есть у него ангел – хранитель, значит, еще потопчет он грешную землю.
Теперь он часто бывал у матери Насти в Окоянове. Тетка Анна читала ему Настины письма, которая находилась на Втором украинском фронте, где-то в районе Кривого Рога. Потом им пришла в голову мысль написать Насте совместное письмо. Письмо получилось теплым и бестолковым, но главное – счастливым.
Настина мать рассказывала ему о житье-бытье в городе, о судьбах Севкиных ровесников-окояновцев. Житье-бытье было серым и полуголодным. В городе работал эвакгоспиталь, шерстобитная фабрика по изготовлению валенок, еще несколько мелких фабричонок, и мастерских. Прилавки магазинов были пусты, жители получали скудное пропитание и одежду по карточкам. Своих мужчин из города забрала война и на улицах можно было лишь изредка увидеть занесенных сюда военной судьбой незнакомцев в шинелях.
Окоянов и до войны не отличался особой ухоженностью, а теперь и вовсе поник. Зимой его вид был особенно печален. Маленькие деревянные домики словно съежились и нахохлились от холода. Их оконца напоминали помутневшие глазки замерзающих птиц, заборы покосились, тротуары не чистились, и ходить можно было лишь по укатанным санями дорогам. Над городом висела тишина, нарушаемая карканьем ворон. Но как ни печален был вид родного города, Севке было в нем хорошо. Он отдыхал душой, забыв на время о пронесшихся в его жизни вихрях войны.
Месяц прошел и Булай получил в военкомате направление на артиллерийские курсы в Гороховецкие лагеря, неподалеку от Горького.
По прибытии на новое место службы, Всеволод стал преподавать курсантам искусство стрельбы из полевых орудий, в том числе и из своих любимых ЗИС-3. Жизнь в этих старых лагерях была налаженной и текла по привычным рельсам. Война отодвинулась сначала к границам, а потом перекатилась и через них, напоминая о себе лишь сводками Совинформбюро да постоянными разговорами сослуживцев. Севка стал привыкать к новой жизни, а раны его мало-помалу затягивались. Молодой организм брал свое и ближе к весне он уже ощущал в себе способность снова воевать. Связи со своей батареей он не прерывал и из редких писем знал, что она воевала где-то в Карпатах.
Летом желание вернуться на фронт его одолело. Он написал сначала один рапорт, затем второй и неожиданно получил разрешение. Как он узнал позже, наши войска понесли большие потери при освобождении Венгрии и потребовались опытные командиры.
Снова застучали колеса военных поездов, целую неделю с пересадками приближавших Булая к своей части. Теперь за окнами вагона тянулись невиданные раньше Севкой заграничные пейзажи. Хотя война прошлась по венгерским городкам и деревенькам своей беспощадной рукой, такого разорения как в России не было видно. Аккуратные домики в белой штукатурке, ровные мощеные дороги, ухоженные сады и поля, крестьянские повозки на резиновом ходу – все говорило о другой, более благополучной и сытой жизни.
Севка глядел на эти картины и думал: "Зачем вы к нам – то полезли от этого благополучия? Чего вам не хватало, земли, богатств наших? Пограбить хотели? Он вспоминал картины разрушенной, и сожженной родной земли и на душе саднило от того, что его народу приходится платить такую непомерную цену за чужую жадность и жестокость. Душа его не наполнялась ответной злобой, но он хотел одного – чтобы война больше никогда не повторилась.
Булай нашел свою часть в районе Дебрецена, когда разворачивалась знаменитая Дебреценская операция. Теперь ему поручили командовать дивизионом истребителей танков 7-го гвардейского механизированного корпуса. Дивизион состоял из двух артиллерийских батарей, отделения противотанковых ружей и взвода поддержки пехоты.
Армия сильно изменилась за прошедший год. Настроения среди солдат были не такими, как под Курском. Тогда можно было увидеть стиснутые зубы и обращенный внутрь взгляд людей, решивших стоять насмерть. Теперь война выкатилась за пределы родины, и это принесло атмосферу подъема. Горизонт просветлился. Каждый знал – мы победим, совсем немного осталось. Стало больше дисциплины, дерзкого напора и умелой боевой хватки. Армия научилась и воевать и побеждать. Она наполнилась духом скорой победы.
Начала наступления ждали с затаенным волнением – будет сделан еще один рывок к концу войны. Солдаты хотели одного – дойти до Берлина и поставить точку. И хотя до Берлина было не близко, они уже шли по Европе, по той территории, в которой окопалось гнездо фашизма.
Дебреценская операция планировалась Генштабом как важный стратегический маневр – она открывала дорогу на Вену.
Немцы и мадьяры также готовились к сражению. В Венгрии и Восточной Австрии размещалось большое число немецких военных заводов, а также два последних источника нефти: в районах Надьканижа и Вены. Гитлер решил, во что бы то ни стало сохранить за собой эти мощности. Он еще надеялся остановить Красную Армию. Сюда в течение сентября из Германии, Франции, Италии и Греции было переброшено до двадцати пяти дивизий. Боевой дух у них был довольно высокий – солдатам вермахта теперь вместо призывов к скорой победе вбивались в голову призывы стоять насмерть. И они сражались упорно, цепко и смело. Случаев панического бегства, потери управляемости войсками почти не было. Мадьярские дивизии мало в чем уступали им по боеспособности. Булай не мог понять, что руководит венграми в этом аду. Почему они готовы сражаться до последнего за чужие интересы?
– Или я что-то не понимаю? – думал Севка – за что они бьются, не за Гитлера же? Или они советскую власть так ненавидят, что готовы на смерть пойти?
Булай не был знаком с венгерской историей и не знал, что после поражения Красной республики в 1919 году, адмирал Хорти 20 лет пропитывал страну ненавистью к русскому коммунизму. Он начал это делать на 13 лет раньше, чем Гитлер в Германии.
Приказ к наступлению был отдан 5 октября вечером. Перед такими наступлениями бойцы пишут письма домой, как то по особенному аккуратно бреются, и приводят себя в порядок. Глядя на своих солдат Севка думал, что они, наверное, ведут себя также, как испокон веков вели себя их деды и прадеды перед решающей битвой. В этих приготовлениях было что-то от веры православного человека в Бога и загробный мир. Будто не хотел он являться в тот мир небритым и грязным.
Еще до рассвета 6 октября 1944 года армия заняла исходные позиции. Над полями висела туманная дымка, накрапывал мелкий осенний дождичек. Холодок лез под шинель, и хотелось движения. В молчании солдат, в их сосредоточенности и какой-то особой напряженности ощущалась сила сжатой пружины.
Но вот по рядам артиллерийских орудий, и гвардейских минометов прокатилась команда, и свинцовое небо озарила гигантская вспышка. Казалось, раскололось небо. Тысячи снарядов с воем, свистом, грохотом прорезали пространство и ударили по укреплениям противника. Канонада закладывала уши и прижимала к земле. Словно силы смерти вырвались на волю, взвыли, и загрохотали ужасающими голосами, разрывая воздух в клочья. Потом в эту жуткую симфонию вплелся басовитый рев авиационных моторов. На немецкие позиции пошли штурмовики. Земля на той стороне кипела сплошными взрывами и сполохами. Это был рукотворный ад, и казалось, что человеческое существо, если оно выживет в таком аду, будет не в состоянии после такого удара не только воевать, но даже пошевелить рукой.
Через полчаса артподготовка стала затихать и началась атака.
С командного пункта Севка хорошо видел силуэты наших танков, Они шли на большой скорости, освобождая путь кавалеристам и пехоте. Наступающая лава войск растянулась от горизонта до горизонта. Немцы и венгры не смогли остановить наступления. Корпуса начали быстро развивать успех в северном направлении на Венгерскую равнину. Противник, опасаясь быть отрезанным начал отходить. Конница и танки сели ему на плечи.
Булай следовал за передовыми силами во втором эшелоне. Теперь его пушки тянули американские "студебеккеры". Сам он сидел в кабине рядом с водителем и уже украдкой подумывал, что такая война похожа на прогулку. Это не Курская битва.
Однако к вечеру у населенных пунктов Шаркад и Добоз наши части натолкнулись на организованное сопротивление венгров. Мадьяры умело использовали систему каналов и заблокировали узкие пространства между ними так, что обойти их было невозможно. Нужно было штурмовать укрепления в лоб. Командование группировкой решило идти на штурм без подготовки, чтобы не сбивать наступательный порыв армии. Снова вперед пошли танки, и с большими потерями пробили брешь в обороне мадьяр. Войска устремились в эту брешь, но и далее их ждали разветвленные каналы с сильной обороной. Темп наступления начал заметно падать. Войскам требовалась хотя бы небольшая передышка.
На следующее утро группировка рывком взяла полосу обороны мадьяр, вышла на оперативный простор и двинулась в направлении Дебрецена. Казалось, дело пошло, но ночью 9 октября неожиданно поступил приказ командующего фронтом развернуться обратно на восток. У них за спиной рвались из окружения две немецких и одна мадьярская дивизии. Дивизион Булая, до поры находившийся во втором эшелоне, был придан группировке, предназначенной для уничтожения окруженцев.
На пути группы рядом с городом Бихар-Удвари немецким танкам численностью до ста машин удалось перерезать единственную коммуникацию передовых частей с обеспечением – дорогу из Сегхалом на Пюшпек-Ладань. Создалась угроза отрыва фронта от тыла. "Студебеккеры" Булая шли как раз по перерезанной дороге среди виноградных плантаций и первыми столкнулись с врагом. Немцы также не ожидали столь быстрого появления русских. Они двигались колонной, видимо стремясь засветло приблизиться к району Орадя, где находилась сильная группировка вермахта.
Увидев серые коробки, пыхающие облаками сизого дыма, Булай дал команду – "к бою" и выпрыгнул из кабины. "Студебеккеры" переваливаясь, съехали в виноградники и теперь из аккуратных рядов лозы виднелись только их темно-зеленые крыши.
Расчеты быстро отцепляли и выкатывали на огневые позиции орудия. Условия для наводки были плохие. Танки также съехали на плантации и укрылись в них полностью. Маневрируя, они приближались к артиллеристам.
– Приготовиться к ближнему бою – прокричал Булай по позициям. Бойцы стали сгружать с автомашин ящики с противотанковыми гранатами, раздавать их взводу поддержки.
Танки шли без выстрелов. Экономили снаряды, где – то за ними слышались команды на немецком языке, значит и пехота подтянулась.
Напряжение возрастало, и в этот момент словно из ниоткуда, на дороге возник эскадрон кавалеристов генерала Хруставлева.
– Лейтенант, какая диспозиция – прокричал с каурого жеребца командир эскадрона – кого победить надо?
– Слушай, капитан, там впереди танки наползают, а за ними пехтура. Танки слепые, плохо видят в винограднике. Если ты через них прорвешься к пехоте и ее покрошишь – считай, что молодец. Только по дороге не скачи – сметут из пулеметов.
– Понял, не дурак – белозубо хохотнул казак и дал команду:
– Эскадрон, в винограде танки. Мимо них на пехоту, шашки вон, вперед!
Пришпорив каурого, он наметом пошел по плантации, увлекая за собой лавину.
Севка не видел, что происходило там, куда ринулись кавалеристы. По всему полю поднялась стрельба и гремели взрывы. Он ждал, что сейчас из виноградника прямо на позиции орудий вывалятся немецкие "тигры" или "пантеры" За последний год чехи успели наклепать довольно много этих чудовищ, и они были страшной силой.
Они действительно, вскоре появились. Но, похоже, приказ у них был другой – сходу преодолеть советский заслон и не ввязываться в затяжной бой. Булай увидел, как совсем неподалеку от него ломает лозу тяжелая немецкая машина и идет мимо орудий дальше, вроде бы не замечая их. Следом, чуть сбоку шли еще несколько танков.
– Они хотят уйти, а нас на съедение пехоте оставить – подумал Севка – а ведь и правда – что мы в этих кустах можем? Даже шрапнелью некуда прицелиться.
– Капустин – встречай пехоту – скомандовал он командиру взвода поддержки.
– Разгон, пушки, разворачивай на танки. Огонь.
Стреляли с близкого расстояния – промахнуться трудно. Сначала задымил один тигр, получив болванку в боковую броню, и тут – же остальные развернулись на батарею. Они шли, качая хоботами орудий, и снаряды батареи только вышибали в их лбах искры.
– Прочь от пушек, гранаты – кричал Севка, но батарейцы и без команды знали, что делать. Смысла продолжать стрельбу не было. Они перебежками рассыпались от орудий, держа в руках противотанковые гранаты.
"Лишь бы пехота не прорвалась – думал Севка – "тигров" мы сейчас уделаем".
И действительно, рядом с танками и на их моторных отсеках заухали взрывы мощных гранат. Крышки люков стали открываться и оттуда показались поднятые руки.
– Не тот танкист пошел – подумал Севка – раньше не сдавались. Но мысль эту прервала стрельба из автоматов. К позициям выходила не добитая кавалеристами пехота. Ее было много. Бойцы Капустина заняли круговую оборону, и отстреливались как могли. Пушкари отбивались небольшими группками.
Однако и пехота не ввязывалась в затяжной бой. Непрерывно паля из автоматов, они уходили вслед за танками в прорыв.
Разворачивай орудия, заряжай осколочным, вдогонку цель! – орал Булай.
Артиллеристы бегом возвращались к орудиям и начинали беглую стрельбу вдогонку скрывающемуся противнику почти наугад. Далеко уйти немцам не удалось. В небе появились наши "илы" и начали обстрел танков реактивными снарядами. Затем настала очередь пехоты, которую расстреливали пулеметным огнем. Когда "илы" улетели, мимо Севки по дороге наметом проскакало несколько кавалеристов. Он вышел на дорогу посмотреть, куда они спешат и увидел, что вдали на дороге стоит группа немцев с поднятыми руками.
Из виноградников к ней тянулись еще группки окруженцев, бросая в кучу оружие.
Севка вытер платком заляпанное грязью лицо и пошел к месту капитуляции. Там уже собрались солдаты. Пленных они повидали много, но всегда были желающие еще раз поглазеть на побежденных.
– Смотри, справные какие – говорил один боец – и обратился к унтер-офицеру – откуда будете, господин фашист?
Тот непонимающе огляделся вокруг, в поисках помощи.
Помощь нашлась. Какой-то молоденький солдатик в очечках перевел:
– Wo kommen Sie her?
Немец удивленно взглянул на солдатика, так хорошо говорящего на его языке и ответил:
– Aus Frankreich. Wir waren dort stazioniert.
– Они стояли во Франции. Там видно и отъелись.
– Во Франции!? – удивился боец – ну, ну. А теперь в Сибири отъедаться будут. У нас там хлеба пышные…
Ни злобы, ни ненависти в голосе бойца не было. "Изменились люди – думал Севка – другие стали. Сколько эти твари нам беды принесли, а они с ними по-доброму…"
В это время показалась еще одна группа пленных в сопровождении спешенных казаков. В центре ее шел генерал, вокруг него офицеры и две молодые женщины в военной форме.
– А это что за ляли? – оживились бойцы – смотри, какие расфуфыренные.
Девушки действительно имели вид штабных сотрудниц, не знавших ужаса боев.
Молодой, румяный пехотинец схватил одну немку за локоть:
– Пошли, мамзель, со мной в кусты, я тебя против Гитлера агитировать буду…
Немка вырвала руку и что-то злобно произнесла, а бойцы загоготали.
– Кончайте дурить – приказал Булай. – Все за дело. Выводи грузовики, цепляй орудия, Капустин, собирай пленных в кучу и веди до ближайшего поселка.
* * *
Потом было кровопролитное взятие Дебрецена и Булаю стало ясно: война будет жестокой и беспощадной до самого своего последнего дня. Такой враг будет биться до конца. Он по своей природе не может жить рядом с народом, который принял советскую власть. Для него русские могут быть только рабами.
61
Сталин об открытии второго фронта
Долго торгаши не решались перейти Ламанш. Пока мы не сняли блокаду Ленинграда, пока не освободили Правобережную Украину, пока весной сорок четвертого не погнали фашистов к западным границам, они выжидали. Удачную операцию "Багратион" мы осуществили – из Белоруссии сразу до Варшавы дошли. Как там Черчиль про нас говорил: "орды варваров"? Эти "варвары" показали культурным европейцам, как надо воевать. До Берлина недалеко осталось. Вот они и зашевелились.
Перешли Ламанш. Но немцы их легко держат. Ни одного прорыва, ни одного окружения. Торгаши в войну только играют. Играют, а на нас уже злобу точат. Не нравится, что мы столько территории уже завоевали. Торгаши – они всегда торгаши. Всегда при дележе грызутся. А мы с ними грызню устраивать не будем. Все, что в Ялте решили, оставим в силе. Кровью русского солдата политую землю мы им не уступим. Потому что они специально так сделали, чтобы нашими руками фашизм победить. И продолжают так делать. Правильно Бисмарк про них сказал, что англичане всегда дураков ищут, которые бы свои бока за их интересы подставили. И с нами они так играли, только нам деваться некуда было. А теперь приближается время мирового передела. Мы теперь будем себе такую безопасность строить, чтобы никто не посмел напасть. Всех побежденных обязательствами свяжем, чтобы больше советские люди от войны не страдали. Не гибли и не страдали.
Скоро торгаши на нас всех своих цепных псов спустят. Ведь целей своей войны они не достигли. Наоборот, они большой части Европы лишились. Теперь новую подлость придумывать будут. Теперь жди утверждений, что гитлеризм и сталинизм – это два зла человечества. А поляки будут кричать, что это мы развязали мировую войну. Сколько я негодяев в жизни видел, но польская шляхта – самая негодяйская. У них в крови сидит какая-то неистребимая к нам ненависть. Хотя с простыми поляками можно ладить.
Да, торгаши будут ложью прикрывать свою позорную и предательскую политику. А лгать они умеют. Особенно толстяк Черчилль. Это настоящий сын британского правящего класса. Подлый и вероломный.
Скоро война кончится, а во мне она уже не умрет никогда. Устал я, устал, измучила она меня. Еще до своего начала стала мучить. Ведь пошло у нас дело в конце тридцатых. Заводы задымили, выбрались из разрухи, хлеба вдоволь появилось. Если бы не война – сейчас бы хорошая жизнь была. Не хотел я ее, не хотел всей душой. А она, как наказание за все наши грехи, в окно стучалась. За мои грехи, тяжелые… Как отвечать за них буду на том свете? Как расскажу, что в драке с троцкистами от запаха крови разум потерял? Как оправдаюсь за эту мясорубку? Не оправдаюсь.