– Этот и улиц наших не знает! – эмоционально воскликнул парень, теперь обращаясь за поддержкой к Титусу. Видя, что двое из троих не против, он махнул рукой. Подлетел седобородый, в возрасте, туземец. На его дрожках была круглая бляха с номером, в то время как у русских бляхи были квадратными. Купцы пересели в дрожки, Шалтай-Батыр на этот раз поместился рядом с ними.
– Так ведь нельзя же более трех седоков, – подначил его Алексей.
– Э-э… – улыбнулся сарт, понимая, что его не ссадят. – Кто увидит? Все начальство пешком ушло. А я же джигит, привык верхом! Устал с непривычки. Так моя мама увидит, соседи увидят, как я еду с богатыми русскими в одном экипаже! Да еще дал заработок своему дяде.
– Извозчик – твой дядя?
– Ага. По отцу. Дядя Разак. Это одно из имен, означающих качество Бога. Таких имен девяносто девять, хотя некоторые мудрецы насчитывают и тысячу!
– А как переводится?
– Снабжающий, дающий. А тут я снабжил…
– Снабдил!
– …снабдил дядю щедрыми седоками! Вы ведь не будете скупиться с ним, да?
Лыков усмехнулся наивной хитрости городового, а тот пояснил:
– Туземные извозчики, кто с круглыми бляхами, не имеют права возить в русском городе. Только ночью! До девяти часов утра. И тариф у них вдвое ниже, чем у русских извозчиков. А у дяди Разака, – парень опять посчитал на пальцах, – шестеро детей.
Алексей хлопнул просителя по плечу:
– Так и быть, дядя останется доволен! Скажи лучше, где твой Шейхантаур?
– Да мы уже приехали! Можете вылезать.
Негоцианты спешились и оказались перед необычным зданием туземной постройки. Высокое, длиной с пол-улицы, с башенками по сторонам, а в стене четыре арки, из которых две проезжие. Ворота арок были украшены изумительно красивой резьбой.
– Это чортак, вход в мазар Шейхантаур, – начал ученым голосом рассказывать джигит. – Его построил уста Абд ар-Рахим всего два года назад…
– Погоди, – перебил его Лыков. – Тут мазар. А крестный ход идет на гузар. Объясни, что это такое? Я уже запутался!
– Гузар – это часть города.
– Часть города называется махалля!
– Правильно, – кивнул Шалтай-Батыр. – Можно сказать махалля, а можно – гузар. Это одно и то же. Махалля и гузары объединяются в даха. Даха всего четыре на весь Ташкент.
– Как полицейская часть, понятно. А мазар?
– Мазар – это могила святого. Место поклонения правоверных, вот!
– Ясно. Теперь давай про шейха.
– Может, сначала войдем в ворота? – взмолился джигит.
– Сначала про шейха, потом войдем! – отрезал Лыков.
– Хорошо, таксыр. Шейх Ховенди ат-Тахар был знаменитый суфий, мудрец и святой. Он умер еще в царствование Тамерлана. Давно, ай давно! Сразу же построили мазар. Люди назвали его Шейхантаур. По обычаю, вокруг начали хоронить знатных горожан. Быть похороненным возле могилы святого – большая честь! Потом рядом еще поставили мавзолей Юнус-хана. Великий человек! Знаете, кто он? У-у! Правитель Ташкента и дедушка самого Бабура, основателя империи Великих Моголов! Так получилось… по-вашему это будет кладбище. Ну, пошли?
И сарт провел русских внутрь. Там обнаружилась площадь с большим прудом посредине и какие-то строения.
– Это махалля Занжирлик. Ой, старая! И хауз Лянгор тоже старый. Пойдем дальше, смотреть мазар.
Но сначала им попалось дерево – толстое и очень древнее. Оно было сплошь увешано рогами животных.
– Священный карагач, – шепотом пояснил сарт. – В нем живет дух Кучкар-ата, покровителя мясников.
За карагачем уводила вдаль дорожка. Туристы пошли по ней и оказались на кладбище. Всюду виднелись холмики могил или целые склепы, выложенные из сырцового кирпича. По обеим сторонам дорожки стояли огромные старые чинары. Еще в глаза бросались диковинные деревья – черные, без листьев и веток, будто окаменелые.
– Шалтай, что это?
– О! Знаменитые сауры! Им тыща лет. Нет, больше! Когда уж здесь был Искандер Двурогий?
– Александр Македонский? – догадался Лыков. – Э-э… Две тысячи триста лет тому назад. Примерно.
– Вот! И саурам столько. В ту пору здесь бил священный источник. Искандер выпил из него воды, зачерпнув своим золотым двурогим шлемом. Там, где вода пролилась, выросли сауры.
Русские осмотрели мазар. Само место очень понравилось Лыкову: в нем было что-то подлинно величественное. Вряд ли тут действительно появлялся Александр Македонский. Туземцы любят связывать все с именами славных завоевателей… Однако определенная особенность – а может, и святость? – чувствовалась. На окаменевших деревьях свили гнезда аисты. Под ними ходили люди, тихие, благообразные, и говорили вполголоса. Сами мавзолеи – и шейха, и бека – не шли ни в какое сравнение с выдающимися памятниками Самарканда. Но здешнее население чтило своих святых истово.
Осмотрев все, купцы вернулись к дрожкам. Лыков сказал:
– Шалтай! Не пора ли нам к воротам?
Но сарт вцепился ему в рукав и стал канючить:
– Таксыр! Еще больше часа до появления там крестного хода! А ехать мало-мало. Окажите честь, посетите чайхану моего дяди по маме! Совсем рядом, вон там за углом и немного проехать. Мы успеем!
Парень собирался использовать свой шанс по полной. Ну что было с ним делать? Сердиться Алексею не хотелось, и он сказал:
– Зайдем. Только быстро!
Через пять минут Лыков впервые оказался в настоящей чайхане.
Она представляла собой небольшое помещение навроде летней веранды: стена, обращенная на улицу, отсутствовала. Внутри на особом столе красовался огромный самовар – символ заведения. Внутри шипела печка, на углях которой в нескольких чайниках булькал чай. (Оказалось, что сарты кипятят уже готовый чай заново.) Возле печи примостился гигантских размеров глиняный кувшин, в котором отстаивалась арычная вода. Расторопные мальчишки то и дело доливали туда новую порцию. А из корчаги так же регулярно лили воду в самовар – процесс фабрикации чая шел непрерывно.
Перед заведением, прямо на улице, было постелено несколько больших квадратов из кошмы. На них кучками сидели посетители. Как только русские разместились, к ним подбежал парнишка, весь в бородавках. Он схватил у Лыкова деньги, выслушал приказание Шалтая и тут же исчез. Сарт пояснил Лыкову:
– За две копейки тут дают чайник кок-чая и пиалу. Можно еще потребовать горсть изюма или одну лепешку. Это будет стоить дополнительно две копейки.
– Пусть принесут. Гулять, так гулять!
Городовой вернул мальчика и громко, чтобы все вокруг слышали, дополнил заказ. На них тут же стали оглядываться.
– Шалтай, – обратился к чичерону Лыков, – это правда, что в чайхане только пьют чай, а еды не дают?
– Ай, таксыр, кто вам такое сказал? Платите деньги, и все принесут! Место, где кушают, называется ашхана. Если чайхана есть везде, в каждой махалля своя, и еще на рынках, то ашхана только на рынках. Там, где много приезжих, им всем кушать надо, вот там ашхана. Но если вы хотите, дядя Шукур пошлет мальчика, и через пять минут тут все будет!
– Дядя Шукур? А это как переводится?
– Шукур означает "благотворитель". Ну, послать за едой?
– Нет, – решил за всех Лыков. – Мы спешим. После крестного хода пообедаем.
– Ай, хорошо! – обрадовался джигит. – На базаре Чорсу держит ашхану дядя моей тетки… по мужу брата… ну, не помню точно, как это по-русски. Там покушаем. А здесь пьем чай, вот!
Лыков отхлебывал из грязной-грязной пиалы и присматривался. Капитан Скобеев говорил, что чайхана для сартов – то же, что клуб для русских. Действительно, туземцы сидели на войлоках группами, беседуя кто тихо, а кто и в полный голос. Чай им подносили по особому ритуалу.
Мальчик подходил к компании и выслушивал заказ. Потом быстро приносил чайник и одну чашку и вручал их тому, кто заказывал. Тот наливал чашку наполовину и с поклоном вручал самому почтенному в кружке. Аксакал брал посуду за донышко и делал один глоток. Потом изящно колыхал пиалу, отхлебывал еще раз и передавал чашку соседу. Тот повторял церемонию.
Так же и кальян. Его приносили один на всех. Туземцы курили по очереди, не вынимая чубука изо рта. Делали залпом несколько глотков, так, чтобы кружилась голова, и передавали по кругу.
Вдруг среди посетителей появился необычный мальчик. Он был в ярком халате и с подведенными бровями, на ногах щелкали друг о друга браслеты. Сарты оживились, а Шалтай-Батыр мгновенно покраснел.
– Ой, дядя Шукур! Зачем он это делает? Подведет меня… под медрессе?
– Скорее под монастырь.
– Да, вот. Туда! Я сколько раз просил его не показывать бачу! Хорошо, их высокоблагородие не видят.
Но тут среди посетителей раздались приглушенные возгласы "Иван-тюря! Иван-тюря!". Как черт из коробочки, откуда-то выскочил Скобеев и погрозил самоварчи пальцем:
– Шукур! Патента лишу!
Бача, подбирая полы халата, убежал во внутренние комнаты, а держатель заведения уже подобострастно нес капитану чашку кок-чая.
– Как вы нас нашли? – удивились негоцианты.
– Ничего сложного! Ясно, что этот хитрец повел вас по всей своей родне. Но, господа, если вы хотите занять возле Камеландских ворот хорошие места, пора выдвигаться!
Иван Осипович сел в свою пролетку, купцы – в дрожки дяди Разака. Шалтай-Батыр не посмел нарушить правила на глазах у начальства и бежал рядом, придерживая шашку. Через три квартала капитан сжалился над ним и взял к себе в экипаж. Воспитывает парня!
Возле подремонтированных ворот уже собралась толпа туземцев. Полицмейстер принялся наводить порядок, чтобы начальство могло пройти к часовне. А негоцианты отправились сразу туда.
Братская могила находилась за городской стеной. Над ней выстроили часовню с высокой бронзовой сенью. Внутри по стенам висели доски черного мрамора, на них золотыми буквами были высечены имена павших. Всего двадцать пять фамилий, исключительно нижних чинов, и дата – 15 октября 1865 года. Перед часовней особняком лежала надгробная плита. Надпись на ней гласила, что тут покоится тело подпоручика Рейхарда, смертельно раненного при неудачном штурме города. Он скончался 2 октября 1864 года и первоначально захоронен в Чимкенте. По углам плиты были выложены из старых ядер четыре пирамидки. Рядом топталось несколько старичков с медалями. Это оказались ветераны, которые двадцать девять лет назад под командой Черняева брали Ташкент. Лыков растрогался и вручил каждому инвалиду по трешнице.
Когда наконец голова крестного хода приблизилась к воротам, стало тесно и неуютно. Алексей велел Шалтай-Батыру отвезти их на Большой базар.
Азиатский торг накрыл туристов с головой. Большой базар объединяет три главных площади туземного города: Чорсу, Хадра и Эски-Джува. И это единственное замощенное место в обеих частях Ташкента. Огромное, больше версты длиной пространство было сплошь уставлено лавками. Четыре с половиной тысячи лавок! Джигит повел купцов по главным рядам: крыч-базар – хлебный, кун-базар – кожевенный, чужи-ряста – мясной, махта-базар – хлопковый, бакал-базар – зеленный и так далее. В каждом ряду имелся и свой караван-сарай для оптовых торговцев. Лавки все на одну колодку: маленькие и тесные, внутри едва помещается хозяин, а покупатели всегда толпятся на улице. Хорошо хоть есть сплошной, бесконечно длинный навес, дающий тень…
От увиденного у Алексея пошла кругом голова. Кроме продавцов и покупателей, здесь толпилось огромное количество самых разных людей. Бывший сыщик уже знал, что в папахах ходят хивинцы и туркмены, а остальные народности носят чалму. Но в людской мешанине встречались казахи, киргизы, татары, евреи, индусы, дунгане, авганцы, персы, китайцы, маньчжуры, уйгуры, арабы… Последние пользовались особым уважением и разгуливали с высокомерным видом. Каждый мусульманин мечтает когда-нибудь совершить хадж. А все места, связанные с Магометом, – у арабов. Не дай Аллах кого-то из них обидеть – потом аукнется…
В толпе попадались самые странные персонажи. Бродячие монахи-каляндары строили гяуру Лыкову злобные рожи. Проповедники-маддахи что-то рассказывали, двигая руками. Гадальщики-палвуны бросали камешки и по их разлету предсказывали будущее. Акробаты-зангбазы вынимали глазницами монеты из чашки с водой. Дервишы в рваных халатах электризовали публику. Все вокруг кричало, зазывало и требовало денег.
Еще Лыкова удивили мальчишки. Они сновали повсюду с корзинами и тележками и подбирали конский навоз. Не сразу турист догадался, что навоз пойдет на изготовление кизяка…
Алексей присматривался к встречным женщинам. Делать это было трудно. Все они носили паранджу – наброшенный на голову халат серого или дико-зеленого цвета. А лица завесили чимбетом – сеткой из конского волоса. Рукава халата заброшены за спину и сшиты вместе. А из-под халата торчат штаны. Бывшему сыщику казалось, что сквозь сетку на него смотрят молодые и красивые глаза… Но кто знает, какая фурия скрывается там на самом деле? Скобеев рассказывал кое-что о туземных женщинах. Они говорят мужу "вы", в то время как тот тыкает. И по имени может не называть годами… По улице идут обязательно сзади. Ездят сидя в арбе, рядом с грузом, а повелитель – всегда в седле. При посторонних, даже у себя дома, женщины не смеют обратиться к мужу с вопросом. Никому не показываются, прячутся от гостей. В разговоры с незнакомцами не вступают. Чуть что – вот придет муж, с ним говорите, а я ничего не знаю… Притом очень любопытны. Несмотря на то что их никто не видит, сартянки – большие модницы. Любят красить ногти и брови, и то и другое – в зеленый цвет. Первые две недели краска держится, а потом становится черной…
Среди туземцев то и дело встречались люди в ветхих одеждах. Сарт не меняет белье, пока оно не истлеет на теле. Халаты полагается обновлять. Но если денег мало, человек покупает два куска материи и подшивает себе рукава. Такие голодранцы попадались Лыкову часто. А вперемешку с ними встречались богачи. Эти, несмотря на жару, прели в двух-трех халатах, демонстрируя свои капиталы.
Шалтай-Батыр водил русских со скучающим видом. Время от времени он с гордостью доставал из кармана томпаковые часы и щелкал крышкой.
– Где твой следующий дядя? – спросил Христославников. – Кушать хочется – спасу нет!
Джигит ответил:
– Нет, к дяде Рахиму не пойдем. Господин капитан велел быть к трем часам у Абду-Кадыра, он угостит вас туземным обедом.
– Пошли быстрее к Абдулке! В животе урчит, надоел этот содом!
Тут вдалеке раздался ружейный залп. Негоцианты встревожились, но Шалтай пояснил: войска дали салют над братской могилой. Значит, крестный ход закончился, и капитан Скобеев вот-вот будет в ашхане. Надо спешить.
Ашхана Абду-Кадыра располагалась на главной улице старого Ташкента, Гюльбазаре. Заведение было, по всему видать, дорогое. Посетители в шелковых халатах, сидят с важными и самодовольными лицами… Иван Осипович уже находился там. Он кивнул, и Шалтай-Батыр вышел на улицу. Подбежал хозяин и усадил гостей за европейский стол в углу за занавеской. Капитан молча показал ему четыре пальца и отвернулся.
– Быстро же вы освободились! – удивился Титус. – У нас в крестный ход общая полиция до ночи с ног валится…
– Так я же полицмейстер туземной части, – пояснил Иван Осипович. – Для моих сартов сегодня день, как день. Все трудятся. В шесть часов лавки закроются, люди разойдутся по домам, хозяйки станут готовить ужин. Представляете, что начнется? В туземном городе сорок три тысячи домов. Все очаги разом разожгут. Ташкент лежит в котловине, улицы узкие, кривые, ветра нет… Запахи – у-у! Представьте себе смесь ароматов жареного лука, бараньего сала и кунжутного масла! Европейцу и задохнуться недолго. Вот так каждый день. А все веселье будет у моего товарища, полицмейстера русской половины.
Хозяин принес бутылку водки, приборы на четверых, а затем набежали мальчики и заставили весь стол блюдами. Тут было несколько видов пилава, жареный фазан, шашлык из баранины, форель, манты, пироги с мясом. Появились даже раки! Скобеев пояснил, что они водятся в одном месте во всем Туркестане, в речке Карачик, притоке Сыр-Дарьи. На десерт притащили огромные красные вернинские яблоки , вишню, малину, бухарские сливы кок-султан и даже небольшую дыню хандаляк. Середина июня, а все уже вызрело!
– Мое веселье начнется завтра, – продолжил полицмейстер. – Пятница! После пейшина, полуденного намаза, сарты станут отдыхать. Весь ихний сброд явится в русский город пьянствовать. Бани, портерные, квартиры проституток будут забиты туземцами. Случаются и драки с поножовщиной… И хоть все это происходит у коллежского советника Аленицына, сарты-то мои! Так что спать не придется. Но хуже всего, как я уже говорил, в воскресенье. Тогда пьянствуют все поголовно. А нас раз-два и обчелся! Ноги не держат к полуночи…
Под такие разговоры они наелись до отвала. Все было очень вкусно и притом чисто. Оказалось, что сюда ходят обедать русские доверенные. Вокруг Большого базара учреждено уже несколько представительств торговых домов Москвы и Петербурга, и их управляющие столуются у Абду-Кадыра.
Когда Лыков полез за бумажником, Иван Осипович остановил его:
– Угощение за счет хозяина.
– Но здесь рублей на двадцать!
– Вам что за дело?
– Иван Осипович, вы же взяток не берете! – поддел собеседника Алексей.
Скобеев не обиделся и ответил в тон:
– То борзыми щенками, иногда допускается!
И добавил уже серьезно:
– Без меня он никогда бы не получил промыслового свидетельства. Был замешан в холерном бунте, сидел в тюремном замке. Но надо же кормить семью! У Абду-Кадыра семеро детей! И я пошел хлопотать. Добился ему разрешения и не взял ни рубля. Пусть теперь хоть гостей моих накормит!
Осоловелые, они отправились гулять дальше. Капитана везде знали, здоровались и демонстрировали уважение. Лыкову показалось, что вполне искреннее… Скобеев привел гостей в джумную мечеть Ходжи Ахрара в старейшей махалля Гюльбазар. Разрушенная землетрясением, она была восстановлена на деньги нынешнего государя. И стала с тех пор называться Царской. Мечеть была самым большим сооружением в Ташкенте и вмещала до пяти тысяч человек! Осмотрели они и медрессе Кукельдаш, с крыши которой раньше сбрасывали неверных жен. Зашивали в мешок, поднимали наверх и бросали с десятисаженной верхотуры. Медрессе была тогда трехэтажной и являлась самым высоким строением в Ташкенте. Последний раз это изуверство случилось уже при Черняеве. И он в наказание приказал разобрать два верхних этажа…