Начался период безоглядного кружения молодой любви. Каждый вечер они встречались и проводили вместе время до утренней зари. Казалось, жаркое чувство Данилы подхватило Зою, и она была по-настоящему счастлива: встречала его радостной улыбкой, смеялась его шуткам, нежно целовала в шею, когда он носил ее на руках. Счастье заполнило весь мир Булая, и он грезил о том, как после окончания второго курса женится на этой удивительной женщине. Такой срок он поставил себе сам, потому что на третьем можно было уже искать себе дополнительную работу для содержания семьи. Данила относился к Зое настолько трепетно, что боялся позволить себе что-то большее, чем жаркие поцелуи и объятия. Ему исполнилось лишь девятнадцать лет, и он полагал, что интимная близость породит совсем другую ответственность перед женщиной – ответственность, к которой он не был еще готов. Для него все должно было начаться после свадьбы, и он с нетерпением ждал этой поры. Тогда, в шестидесятые годы, подобное отношение к девушкам было обычным делом. Тем более это касалось провинциалов, принесших с собой в институты очень основательное понимание жизни. Быт в провинции проходит на глазах у людей. Там нет анонимности, позволяющей растворяться в массе людей, совершив непристойный поступок. Там всегда знают, кто есть кто, и это диктует особый образ поведения.
Через полгода наступила пора разъезжаться на летние каникулы. Они решили устроить маленький пикник на природе вместе с еще одной студенческой парой. Пили молдавское вино "Гратиешты" на расстеленном среди тенистой поляны покрывале, смеялись и шутили. Потом знакомая парочка отделилась от них и ушла гулять в лес. Воспользовавшись ситуацией, Булай полез было целоваться, однако Зоя как-то отчужденно отстранила его и сказала:
– Данила, я должна поговорить с тобой… Не могу больше молчать… Я беременна. Ты не поехал со мной к родителям на майские праздники, и я снова с ним…
Булай почувствовал, как невидимые клещи сжали его где-то под ребрами, и ему стало трудно дышать. Он лег на траву, поджал колени к животу и пытался руками помочь себе проглотить ком, перекрывший дыхание. Мысли рассыпались в голове, он с трудом понимал происходящее. Зоя сидела рядом и молча кусала губы. Ей было нехорошо от того, что она сделала с женихом. Но и ощущение героини настоящей драмы, из-за которой мужчины так страдают, приятно щекотало ее самолюбие. Наконец Булай справился с собой, выпил из горлышка остатки вина, встал на ноги и сказал:
– Пойдем, я провожу тебя до дому.
Они шли по лесной дороге, Зоя плакала, что-то печально говорила, кажется, предлагала себя на прощанье, но он плохо слышал. Спускались сумерки, когда они достигли конечной остановки троллейбуса. Данила посадил ее на подошедшую машину и не поехал. Так они расстались. Этой же ночью Булай отбыл в Окоянов, а еще через пару недель его ожидала "студенческая целина"…
Так Господь послал ему первое испытание, призванное научить принимать душевные раны. Булай не стал винить Зою в прямом и подлом обмане. Бессонными ночами он прокручивал в памяти их историю и пытался найти оправдание тому, что она сделала. Он вспомнил, с каким надрывом Зоя уезжала "жечь мосты" со своим прежним женихом. Ему уже было известно, что Сергей – красивый и милый парень, и обидеть его ей будет непросто.
Потом, вернувшись, она рассказала, какой мучительной была сцена расставания. Булай обратил внимание на то, что Зоя с сочувствием описывала муки своего любовника, но ему не хватило опыта сделать из этого выводы.
Теперь он понял, что она просто запуталась по своей женской слабости. И того было жалко, и с этим тянуло встречаться. Данила простил ее слабость, не отдавая себе отчета в том, что за этой слабостью кроется еще и нечестность. Ведь если бы не беременность, эта двойная игра могла бы продолжаться неизвестно сколько.
Летние каникулы оказались для Булая черными, и он ждал начала нового учебного года как освобождения от мук. Какие-то странные сомнения во всей истории принесло письмо от нее, разыскавшее Данилу окольными путями. Никак не объясняя случившееся, она лишь писала, что любит его и готова к нему пешком прийти, если позовет. Отвечать он не стал, а решил дождаться начала учебного года, которое все прояснит. Если он узнает, что Зоя вышла замуж и ушла в академический отпуск по беременности, то эта глава будет закрыта. Если что-то произойдет, придется решать по ситуации.
Первого сентября он увидел ее в окружении подруг еще более привлекательной и цветущей, чем раньше, и без всяких признаков беременности. В тот же вечер он подождал Зою у подъезда и предложил поговорить. Она не стала говорить, а просто повисла на шее и повторяла, целуя: "Ты вернулся, ты вернулся, миленький, какое счастье".
Накопленная боль прорвалась в Даниле. Он едва сдерживал себя, чтобы не зарыдать, и вместе с тем, глядя на нее, забывал обо всем на свете. Нежность Зои стремительно залечивала рану, и он уже не помнил о тех мучениях, которые она ему принесла. Между ними началась жизнь взрослых людей. Снова ослепленный любовью, Данила больше не возвращался к той странной истории. Для него каждый день начинался и кончался ее именем. Тем более что через полгода она забеременела, и вопрос о совместном будущем встал со всей остротой. К этому времени Булай заканчивал третий курс, становился старшекурсником, а в ту пору на старших курсах вовсю гремели комсомольские свадьбы. Вскоре поженились и Данила с Зоей. Они сняли комнату на частной квартире.
Однако молодая семья не складывалась. Зоя неожиданно обнаружила конфликтность характера, и ссоры стали следовать нескончаемой чередой. Булай никак не мог понять причин этой агрессивности. Объективной оценке жены мешала его любовь, не позволявшая понять, что он впустил в свою судьбу женщину, не научившуюся любить, а значит, живущую другими страстями. Он не знал тогда, что в человеческой природе кроется такой страшный порок, как зависть, толкнувший Каина убить своего брата. И человек, не умеющий любить, может сделать месть своим главным мотивом. Зоя на уровне подсознания усвоила, что, простив ей жестокий обман, муж совершил поступок высокой любви. А она, женщина, призванная быть воплощением любви, оказалась ниже его в этом противостоянии. Зоя бессознательно мстила мужу за то, что сама не умеет любить так, как он, не умеет быть столь же великодушной. Умом своим она понимала, что вытянула счастливый женский билет. Мало кто из ее подруг мог похвастать таким удачным браком. Но она знала, что вытянула чужой билет, и Булай сполна получал за эту несправедливость.
Не понимал Данила и другого. Не обреченная судьбой на единственного мужчину и с юных лет научившаяся лгать, Зоя неизбежно придет к новым изменам. Ее представления об интимной женской жизни заключались в изящных любовных историях в стороне от семьи.
Он всеми силами старался создать в семье атмосферу единства, и временами наступали мирные, светлые дня. Зоя умела быть нежной и чувственной, даже заботливой женой и превосходной матерью. Иногда Булаю казалось, что вот-вот все наладится. Но внутри у нее в очередной раз срабатывал невидимый спусковой механизм, готовый привести к скандалу по малейшему поводу. И снова наступал длительный период невыносимой семейной каторги.
Со временем Данила стал замечать, что в Зое живет какая-то необъяснимая тяга к другим мужчинам, хотя она не могла пожаловаться на отсутствие мужской силы или любовного внимания со стороны мужа. Сначала Булай гнал от себя подобные подозрения и сам себя убеждал в том, что все это преувеличение, несмотря на то, что подчас видел неопровержимые указания на это. Потом ему на память пришли мучительные ночи в Берлине, когда, уязвленный склонностью Зои к адюльтеру, он уходил из дома, садился в машину и уезжал куда-нибудь на окраину города. Там он сидел в одиночестве, облокотившись на руль и подавляя в себе спазмы, шедшие из глубины тела. Он не хотел допускать мысли о том, что нелюбим. Но тело не могло обмануться. Оно страдало от отчужденности жены.
Сейчас, лежа в избе Аристарха, Булай вспоминал один из многих эпизодов того времени.
Он вышел в холодную октябрьскую ночь, сел в "Фольксваген" и поехал куда глаза глядят. Вдоль дороги светили желтые немецкие латерны, чистый и холодный воздух освежал и отрезвлял, призывал к спокойному осмыслению происходящего. Но как же можно осмыслить это спокойно?
Вчерашний субботний вечер начался как обычно. Компания работников с женами собралась за столом для того, чтобы слегка повеселиться. Была выпивка, были песни под гитару, а потом решили пойти в ближайший гастштетт выпить пива. Вышли все вместе из дома, остановились на перекрестке, и пока советовались, куда лучше отправиться, Зоя незаметно исчезла. Спохватившись, Данила сообразил, что не хватает еще и Сорина. Потом, постояв под фонарем и так и не решив, куда пойти, компания начала постепенно разбредаться по домам. Пошел домой и Булай. Там крепким сном спал Юрка. Данила сначала смотрел телевизор, потом пытался читать книгу, и, в конце концов, просто уставился на дверь, ожидая возвращения жены. В третьем часу ночи замок начал неуверенно поворачиваться. В квартиру вошла Зоя, сильно пьяная и довольная. Увидев мужа, она присела рядом с ним на диване, обняла его и сказала: "А я у "Дяди Васи" была, там меня мужики на руках носили". Глаза ее были полны хмелем, улыбка искусственная, как у куклы. Зоя явно лгала, гастштетты так поздно не работают, но устраивать разборки было бесполезно.
Потом, лежа без сна, он вспоминал десять лет своей супружеской жизни и пытался понять, почему в ответ на всю его преданность и заботу в Зое не зажглось ответного огонька? Казалось бы, так должно было случиться. В молодой и благополучной семье, с маленьким ребенком, не отягощенной серьезными проблемами, просто должно поселиться счастье. А оно не селилось, будто супруги забыли сделать что-то очень важное. Но что? Какую цену еще заплатить за то, чтобы жена полюбила тебя, чтобы не растрачивала себя на недостойные шашни за твоей спиной? Что сделать для того, чтобы горел теплый семейный очаг? Как утолить эту боль от нелюбви и от подозрений в изменах? Данила путался в мыслях и не знал ответа на эти мучительные вопросы.
Ему приходило в голову, что можно найти успокоение с другими женщинами. Казалось, даже от одной мысли, что он уравняется с Зоей в окаянстве, наступало какое-то облегчение. Но потом он осознавал, что рожден семейным человеком и способен завести связь на стороне только от большой беды. Надо искать ответа в другом месте. В каком?
На следующее утро Данила проснулся до рассвета, спустился вниз и позвонил в квартиру Сорина. Тот открыл дверь, и Булай увидел, как у него забегали глаза.
– Ты чего… это, в такую рань?..
– Да так, посмотреть на тебя захотелось. Извини…
Булай понял, что у жены опять началась любовная история, и она не будет сдерживать себя в чувствах. Снова заболело сердце. Что делать? Превратиться в монстра, который привязывает жену к спинке кровати и не выпускает на улицу? Это невозможно. Бить ее? Но разве так обходятся с женщиной? Выяснять с ней отношения? Сколько раз это было, и она никогда ни в чем не признавалась. Грозить разводом? Разве это помогало раньше?
Данила чувствовал боль, унижение, раздавленность. Он не понимал мотивов поведения Зои. По всем меркам, у них была крепкая, почти счастливая семья, но Зое почему-то требовалось что-то еще. И это "что-то" всегда было мелким и скоротечным, – но разве от этого легче? Он никогда не имел в руках прямых доказательств ее измен, но, как и любой любящий мужчина, чувствовал их безошибочно. К тому же, будучи способным оперативным работником, Булай умел хорошо анализировать косвенные признаки поведения, а таких признаков в поведении Зои было достаточно.
Сейчас единственным светлым пятном в этом деле было лишь то, что командировка Сорина скоро заканчивалась, и Булай мог выдохнуть с облегчением. Надолго ли? В голове его постоянно жил вопрос – почему Зоя это делает? Он видел, что его жена в общем-то неплохой человек. Ее любят друзья и подруги, у нее авторитет на работе, там она чуткая, уравновешенная женщина. Такие не бывают потаскушками по рождению. В чем же дело? Почему с первого дня их знакомства в душе ее то и дело поднимается какой-то сор, отравивший ему всю жизнь? Почему она ведет себя недостойно? Ведь он не тащил ее замуж насильно.
Ему не оставалось предполагать ничего иного, как нелюбовь к мужу. "Наверное, такое и должно происходить с женщиной, которая никого не любит, – думал Данила, – только разве может быть, чтобы, приближаясь к тридцати годам, женщина никого не любила? Ведь такие, как Сорин, на ее сердце претендовать не могут. Они для нее как мыши для сытой кошки – поиграет и выбросит. Может быть, она просто не в состоянии любить? Почему? Почему я ее люблю, а она вообще никого не любит? Что за роль отведена ей в моей судьбе? Ведь я делаю для нее и для семьи все возможное. Что же происходит?"
Данила положил голову на руль, закрыл глаза и слушал глухой стук своего сердца. Сколько еще оно сможет выдержать этой муки? Левая сторона груди болела, спазм сжимал горло. Хотелось выть. Он достал из перчаточного ящика плоскую фляжку, сделал несколько глотков и повернул ключ зажигания. Надо было возвращаться домой.
Такие эпизоды не были частыми, но все-таки повторялись с определенным постоянством, а Данила все прощал и прощал. Прощал нелюбовь, прощал скандалы, прощал мелкие издевательства, которые Зоя позволяла себе в адрес нелюбимого человека. По земле уже топал Юрка, и надо было создавать ребенку нормальную жизнь.
Он убеждал себя, что слишком многого хочет от жены, что надо быть сдержаннее и не преувеличивать ее тяги к другим мужчинам.
Однако преувеличением это не было, потому что Зоя все-таки попалась с поличным, и Данила клещами вытащил из нее признание. У него хватило сил узнать обстоятельства, которые любящему мужу лучше не знать. Непонятное и бессмысленное окаянство жены было неприемлемым для нормального разума. В ответ на его преданность и самоотверженность она отвечала изменами, которые невозможно было объяснить никакой логикой. Ей владело какое-то бездумное упоение грехом, неотвратимо ведущее к семейной катастрофе. Когда жена была вынуждена признаться Даниле в неверности, он пережил близкий к утрате жизни шок, а затем душа его стала испепеляться в мучительной боли. Он понял, что с самого начала, все десять лет их брака, его постоянно предавали. От этого предательства несло самовлюбленностью женщины, ни в чем не состоявшейся, но нашедшей себя в тайной жизни, замешанной на изменах. Зоя не могла сказать ничего вразумительного о мотивах своих поступков. Единственное, что было понятно из ее объяснений, это то, что получение запретных удовольствий является общепринятым делом. Она была уверена, что живет так, как все, а ее муж, воспринимающий неверность так остро, – не от мира сего. Она и вправду не придавала значения возможным изменам Данилы, полагая, что это в порядке вещей. Булай открыл для себя, что столкнулся с неизвестным ему отношением к миру. Это отношение, бессовестное и бездушное, ударило по нему больше, чем сама измена.
"Я ей стихи писал, на руках носил. По утрам поцелуем будил, про любовь говорил. А она вот как…", – думал Данила и вспоминал, что Зоя никогда не радовалась от ранних пробуждений поцелуем, а недовольно ворчала спросонья и отворачивалась.
В эту пору Данила оказался на краю пропасти и переползал изо дня в день, сгорая от боли. Потом, через годы, немного очнувшись от этой муки, Булай вспомнил, как все открылось.
Он возвращался в Берлин из короткой командировки в Москву на поезде и от нечего делать бродил по коридору. Стоял март, активные перевозки пока не начались, и вагон был почти не заполнен. Через открытую дверь пустого купе Данила увидел на столике какой-то журнал, листы его трепал сквозняк. Это был журнал "Здоровье". Из простого любопытства он взял его в руки и глянул на открытую страницу. Статья называлась "Все о кальпите". Что-то кольнуло ему душу. Недавно Зоя объявила, что у нее кальпит – болезнь, которая бывает у женщин по внутренним причинам, и ее надо лечить. Из объяснений жены следовало, что штука эта имеет органическое происхождение.
Он углубился в статью и узнал, что эта болезнь переносится только венерическим путем.
Напряженно заработала голова, душа превратилась в раскаленный шар.
Когда через двадцать часов Зоя открыла ему дверь их берлинской квартиры, по тому, как она взглянула на него, он понял, что здесь кто-то был. Еще сутки Булай собирался с мыслями и концентрировал волю. Потом состоялся решительный разговор. Зоя сначала держалась вызывающе и лживо, потом, видя, что происходит с мужем, начала ослаблять сопротивление и, в конце концов, призналась в измене.
Затем, испугавшись, она снова стала запираться, и каждое слово приходилось вытягивать из нее клещами, а это доставляло все новые и новые мучения. Но чтобы простить, Даниле надо было понять. А чтобы понять, надо было знать. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц продолжалось это невыносимое противостояние. Зоя не находила в себе ни мужества, ни честности покаяться сразу и во всем. Самой глубокой точки все достигло тогда, когда жена поклялась детьми, что, будучи в начальной стадии беременности Лизой, ему не изменяла. Однако вскоре стало ясно, что она солгала. Раздавленная душа Данилы перестала жить, и этой ночью он надел на себя петлю. Ему оставалось сделать только один шаг в небытие, когда неизвестный звучный голос, шедший как будто изнутри него, властно сказал: "Остановись!". И Булай снял веревку.
В этот период Зоя вела себя единственно правильным образом. Она постоянно говорила о своей любви к мужу и делала все, чтобы он ей поверил. Видимо, она и сама верила, что теперь любит его.
Булай так и не смог понять тогда, что подтолкнуло жену к измене. По его представлению, у людей должна быть причина для супружеской неверности. Нелюбовь супруга, взаимная нелюбовь, или хотя бы крупный семейный конфликт. Но они с Зоей имели тогда активную телесную жизнь, тесный духовный контакт. Да, у них были непростые отношения. Вечная гонка двух самолюбий. Зоя всегда хотела утвердиться как лидер семьи, будто не видела, что имеет дело с мужчиной сильной натуры и что она слабее его. Но разве это повод для измен? Тогда Булай еще не читал Святого писания и не знал его утверждения, что первородный грех – это всеобщая поврежденность человечества. Каждый человек окаянен. Каждый самовлюблен и темен внутренним взором и часто не ценит блага, исходящего от других людей, если ему не освещает дорогу вера.
В силу своей человеческой ограниченности Зоя просто не могла понять, что она делает. Ей мнилось, что не придется платить за мелкие утехи женского самолюбия. Тайно она собой гордилась, ведь ее любовниками были достойные люди, в том числе и начальник Данилы. Она думала, что тайное останется тайным. На самом же деле, как сказано в Библии, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Так и произошло. И вот ей, матери их детей, совсем недавно безжалостно изводившей мужа в семейных ссорах, пришлось его умолять: "Если я не уберегла семью, убереги ее ты".