Зам. директора изучал дело несколько дней и затем пришел к решению сделать упор на поиске "крота" в армейской группировке в ФРГ. Одновременно вести дело к выявлению русского, который с ним работает, и готовить покушение на него. Если в течение четырех месяцев американец не будет обнаружен – убирать русского. Но при этом акцию готовить с высочайшей тщательностью и сделать только одну попытку. При второй попытке КГБ поймет, кто за ней стоит, и отреагируют в свойственной ему беспощадной манере. При этом надо отслеживать обстановку вокруг "Лиса". В случае, если агент "задымит", выводить его в Штаты по экстренному варианту. Он уже пересидел все положенные сроки, и тучи над ним сгустились до предельной черноты.
Однако в ближайшие полгода игру можно продолжать. Этому в большой мере способствует и то, что в боннской резидентуре русских у Ленгли появился новый источник. Он пришел сам, попав в долги, и сразу доказал свою надежность передачей весьма ценной информации. Надо ориентировать его на выявление коллеги, работающего с американским офицером, и дело сладится.
Глава 10
1986 год. За себя, любимую
Вернувшись из Москвы, где она навещала старшего сына, Зоя сразу почувствовала, что Данила внутренне изменился. И без того непростые отношения между ними перешли в какую-то новую фазу. Если раньше муж нервничал от ее агрессии, иногда доходя до холодного бешенства, то теперь он просто мог взглянуть сквозь нее и продолжал заниматься своими делами. Снабженная, как и все женщины, особым органом для распознания соперниц, она поняла, что в сердце Данилы появилась другая женщина.
Это было ей не впервые. За восемнадцать лет супружеской жизни Булай делал попытки отгородиться от постоянной напряженности между ними связью на стороне. По крайней мере, о двух таких историях она знала. Но обе они, с ее точки зрения, не были серьезными, потому что она видела, как муж привязан к детям. "Побесится и успокоится", – думала Зоя. Ее мало волновало то, что у Данилы есть интимная связь с кем-то еще. Сам факт физической измены может ранить только любящую душу. А Зоя Булая не любила и полностью отдавала себе в этом отчет. Точнее говоря, она знала, что вообще не способна на такую любовь, какая бывает в романах: безоглядную, самоотверженную, до самого донышка. И с мужем, и помимо него, все ее любовные истории были неглубоки и проходили под контролем разума. Она не теряла голову, когда погружалась в очередное увлечение, полагая, что получает причитающееся ей жизненное удовольствие. О том, как это может отразиться на семье и детях, она просто не думала. Ей казалось, что брак существует отдельно, а ее интимный мир – отдельно, и нельзя их объединять в одно целое.
Семья Булая принадлежала к тому советскому поколению, у которого отняли присущую народу традиционную мораль и попытались внедрить в души искусственный кодекс строителя коммунизма. Сам по себе он звучал пафосно, только в построение коммунизма никто не верил, и, соответственно, в этот кодекс тоже. Утратив корни, молодежь быстро теряла остатки тех нравов, которые еще успела почерпнуть в семьях своих родителей, и отправлялась в самостоятельное плавание по жизни, беззащитная перед лукавыми соблазнами, не имеющая понятия, куда эти соблазны могут завести. В ушах звучали строчки Высоцкого: "Мы порвали десять заповедей рваных", в их умах осели легенды о свободе нравов на Западе, и молодежь семидесятых не хотела отставать от этого "прогресса". Будучи уверенной, что следует современным веяниям, она не знала, что там, на Западе, подобная свобода является достоянием всего лишь кучки протестующих интеллектуалов и хиппующих бездельников. На самом же деле, мораль западного бюргера твердо стоит на традиционных устоях. Семья свята. Супружеская измена может караться разводом по суду и имущественным иском, обручение – серьезный экзамен перед браком, частая смена партнеров считается аморальной и неприличной. Оказавшись впервые в ФРГ, Данила с удивлением обнаружил, что здесь нет той свободы половых отношений, о которой мог темпераментно разглагольствовать любой советский студент. Конечно, в этом обществе никто не будет открыто осуждать человека за ветреный образ жизни. Но для девушки в маленьком городке – это приговор. А тем, кто хочет получить свободу секса, прямой путь в публичные дома, где их ждут иммигрантки из слаборазвитых стран.
Советское молодое поколение семидесятых годов смело срывало с себя моральные оковы, чтобы дать толчок следующему поколению, над которым само обольется слезами. Они шли в никуда, все больше и больше приобщаясь к водке и все больше и больше вытравляя в себе душу. Через десять лет брака Булаи обнаружили, что большинство знакомых семей распалось. Причем, делалось это с какой-то удивительной простотой, будто развод не давил чугунным катком души их детей, будто не рвались нити человеческих отношений.
Раньше Зоя не боялась возможности развода. Она с первых лет брака поняла, что мужчины из рода Булаев не разводятся с женами. Для этого нужны невыносимые обстоятельства. Даже то неприемлемое для жениха унижение, которому она подвергла Данилу, не выкинуло его из семьи. Поэтому можно было смотреть в будущее спокойно. Если у Данилы и заведется тайная зазноба, то ничего в этом особенного нет. Во всех семьях такое бывает, стоит ли расстраиваться.
Однако на сей раз происходило что-то другое. Не тех Данила кровей, чтобы двурушничать по-крупному. Одно дело – ненадолго занырнуть в какой-нибудь курортный романчик и затем забыть его, как пьяный сон, другое – если он решит, что встретил женщину своей судьбы. Тут Булай способен устроить драму в стиле Шекспира. Кто она, эта его пассия? Насколько она по-женски сильна и привлекательна? Насколько способна вести бой без правил?
На сей раз в душе Зои поселилось чувство тревоги. Самым главным двигателем ее настроений был инстинкт собственницы, у которой могут отнять источник благополучия. Она решила пока не выяснять отношений с мужем, а прибегла к хорошо проверенной тактике – попыталась окружить его интимным вниманием. Когда-то по молодости этот прием хорошо действовал. Ее супруг долго не догадывался, что женщины зачастую симулируют интимную тягу для решения собственных задач, принимал все за чистую монету и проходил таким образом курс сексо-психотерапии после очередного кризиса.
Теперь же проверенная методика не действовала. Данила оставался холодным, его душа витала где-то в далеких эмпиреях, и это было опасно.
У Зои не хватило решимости взять быка за рога и прояснить ситуацию. С ее "заслугами" перед мужем трудно было выставлять претензии, хотя она постепенно созревала и для этого. В конце концов, какая разница – толкала она его на измены или нет. Если не развелся – значит, должен вести себя как нормальный муж, а коли изменяет, то должен отвечать. Но пока рановато так ставить вопрос. Может взбеситься. Надо выждать, время терпит.
Зоя прекратила свой "интимный эксперимент", и снова началась каторжная по своему холоду и скандальности семейная жизнь.
В то же время, наблюдая за поведением Данилы сквозь угар ссор, она не могла не уважать его за ту мужскую несгибаемость, с которой он нес свой крест. Иногда ей приходило на ум, что ей страшно повезло. Из ста мужчин, девяносто девять устроили бы над ней расправу, оказавшись на месте Булая. А он попытался понять и простить, хотя цена для него оказалась предельно высокой. Где-то в глубине души у нее даже появлялась гордость за мужа, которую она тотчас прогоняла прочь, потому что сама была причиной его страданий. Однако понимание того, что рядом с ней живет мужчина, достойный высокой любви, тревожило ее. Она боялась, что такая любовь к нему вот-вот придет, и это поставит крест на их браке.
Зоя не удивилась, когда узнала, что Данила стал наведываться в церковь. Это соответствовало его духовному облику. Саму же ее в храм не тянуло. Не было на душе такой тяжести, какую можно скинуть только с помощью веры. А грехи… Что грехи. Другие и не то делают.
Вместе с тем в ее сознании начался медленный процесс переосмысления собственного отношения к войне с мужем, чего никогда раньше не было. Она все еще продолжала воображать себя лидером в семье, но мысль об иллюзорности этой идеи стала подтачивать ее уверенность. Все чаще и чаще Зоя задавалась вопросом – почему, собственно, она борется за лидерство? Что ей это дает? Когда-то ощущение хозяйки семьи позволило ей шагнуть в первую измену. Разве она стала от этого счастлива? Нет. Не стала. Зато нанесла неизлечимый удар человеку, отдавшему ей себя. Однажды Данила спросил ее, испытывала ли она по-женски со своими любовниками то, что испытала с ним? Этот вопрос, который она сама себе никогда не задавала, вдруг осветил всю картину ее интимной жизни за пределами брака. Чего ради она делала это? Ведь эти связи не давали и крохи того одуряющего чувства, которое она познала с мужем. Зачем она делала это? Тешила в себе самолюбие? Не велика ли цена для такой мелкой задачи? Может быть, она слишком много на себя взяла? Может быть, это тоже были попытки доказать свое лидерство? А что в итоге? Теперь у Булая до конца дней будет моральное право в любой момент с ней расстаться.
Она вела безумную гонку амбиций с мужем, который ничем не угнетал ее.
Ей нравилось осознавать свое превосходство во вкусе, в повседневной аккуратности и воспитанности, и она не упускала случая в язвительной форме указать Даниле на его несовершенство. Но ведь если честно взглянуть на вещи, муж состоятельнее ее во всех главных вещах: в образованности, в профессии, в способностях. Везде он лидер, везде у него все получается. Правильно ли она соревнуется с ним, уязвляя его в мелочах? Пытаясь ответить себе на эти вопросы, она приходила к выводу, что муж сам виноват в таких отношениях. Он не смог полностью простить ее измен, не достиг величия души, в глубине его натуры постоянно свербит боль униженного самолюбия. Хоть он не упрекал, но она чувствовала его состояние и не могла не выстрелить агрессией в молчаливое указание на собственное окаянство.
Зоя не любила анализировать свое поведение. Ее мыслительный процесс был устроен так, как он устроен у большинства женщин: фокусировался на практических повседневных вещах и отношениях с близким кругом людей. Поэтому ей было удивительно, что в голову стали приходить размышления о муже и собственной роли в его жизни. И хотя чувство вины было ей совсем не свойственно, она начинала осознавать, что играет в его жизни совсем не благостную роль. Ей пришлось даже допустить, что ему может захотеться сбежать от такого брака к другой женщине, и это желание будет иметь основания. Подобные просветления стали посещать ее все чаще, хотя вместе с этим она продолжала навязывать Даниле бесконечный, изматывающий бой двух людей, скованных цепями брака.
Глава 11
1987 год. Булай и Аристарх
Что-то стало происходить с мировоззрением Булая. Шумиха перестройки внесла в его голову беспросветную путаницу, разрушив прежние стройные и надежные идейные конструкции. Он читал повалившие лавиной публикации демократических авторов, слушал их выступления по телевидению, и чем дальше, тем больше начинал осознавать, что в государственном руководстве ни у кого нет понимания происходящих событий, а тем более, плана действий. Его стал возмущать Горбачев, учредивший безумный "сухой закон" в то время, как экономика страны полным ходом катилась под откос. Он видел, что этот лидер несет явную чушь о перестройке социализма в Советском Союзе. Долгое время пробыв за границей, Булай понимал, что люди, мечтающие напялить на СССР заграничное платье, готовят ему наряд не впору. Хуже того, у него стало возникать подозрение, что громогласные цели перестройки являются лишь мишурой, служат для отвода глаз, а на самом деле идет подготовка к осуществлению каких-то других, наверное, враждебных планов. Особенно это было видно по тому, с какой яростью демократическая пропаганда стала нападать на КГБ – главного охранника Системы. Его явно хотели уничтожить, чтобы развязать себе руки. Что же ждет впереди? У Булая не хватало знаний, чтобы глубоко осмыслить заспешившие события.
Единственным его собеседником, от которого можно было услышать системный анализ ситуации, был Аристарх Комлев. Каким-то незаметным образом они подружились с первой встречи, и бывший доцент, несмотря на принадлежность Данилы к "органам", с удовольствием вел с ним разговоры. Он видел, что у его собеседника имеется потребность разобраться в происходящем. А неразбериха в собственной голове припекала Данилу настолько, что порой он садился за руль автомобиля, пролетал за ночь пятьсот километров по неважной дороге и под утро стучался в окно Комлева:
– Пан доцент, встречай идейного противника.
Булаю было внове, а порой чуждо и непонятно то, что говорил Аристарх. Он пытался спорить, но независимо от того, соглашался он с Комлевым или нет, эти разговоры ему помогали. Была в речах Комлева какая-то неистребимая надежда на лучшее.
– Нет, мой друг, – говорил Аристарх, прогуливаясь с Данилой, как всегда, по лесной дороге, – твои представления о западном пути России несбыточны. Я понимаю, что тебе хотелось бы видеть свой народ таким же благополучным и преуспевающим, как, например, немцы. Ведь и правда, немецкий обыватель живет очень неплохо. Если он, конечно, не задумывается над тем, как его дурят. А те, кто задумывается, образуют "Красные бригады" или глушат тоску кокаином. Ну, да не о них речь. Если мы хотим своему народу благополучия, то должны идти самостоятельно. Что-то частное, конечно, можно и позаимствовать, но в таких важных вещах, как, например, общественное сознание, заимствовать нечего, мы развивались по совершенно разным направлениям. Почему я о нем говорю? Потому что как раз на основе нашего с тобой сознания должно строиться новое общество, правильно? Ты спросишь – а может быть, наоборот? Нет, не наоборот. Общественное сознание вырастает веками, из поколения в поколение. Оно у нас не только в мыслях, оно и в подкорке, в темной глубине головы. А государственное устройство мы меняем гораздо чаще. Вот, например, сейчас начинаем новую стройку. Поэтому очередность такая: сначала посмотри, что у народа в сознании, и с учетом этого дела предлагай ему государственное устройство.
– Ну, и в чем здесь большие различия?
– В том, что в Европе больше двух веков человека выпекало буржуазное общество. У него свои правила игры. Какие они – ты лучше меня знаешь. Главное в том, что человек Европы атеист, прагматик. Вся игра политических сил ведется вокруг сугубо практических вопросов. В частном измерении – это сознание маленького человеческого существа, которое борется за выживание. Мозги его искусственно уменьшены в калибре настолько, чтобы оно верило легенде о равенстве возможностей и ощущало себя свободным. Для него создан иллюзорный мир свободы – этакий большой вольер. Ему внушили, что свобода заключается в возможности передвигаться в этом вольере и удовлетворять свои потребности. Правда, здорово? Что еще человеку надо?
– Красиво излагаешь, герр доцент. Особенно про вольер. А где же решетки этого вольера, куда нельзя соваться этому маленькому существу?
– Напрасно язвите, герр шпион. На вашем месте надо бы твердо знать, что за пределами вольера есть еще и администрация зоопарка. В этой администрации белые люди решают, какие условия кормежки и гигиены требуется создать в вольере. Сколько бананов надо поставить его обитателям, а какого непослушного крикуна оставить без жратвы. И представь, при всей потрясающей гласности зоопарка решения принимаются абсолютно независимо от того, чего хотят в вольере. Учитывается разве что состояние стада.
Так вот, существо в вольере знать не знает, что настоящая свобода человека заключается совсем не в свободе удовлетворять свои инстинкты. Человек только тогда становится по-настоящему свободен, когда осознает собственную богоподобность и вечность своей души. Познавший истинного Бога поднимается над любым материальным пониманием свободы. Все глупости, вроде удовлетворения земных потребностей, отодвигаются в сознании на второй план. Чувствуешь? В сознании! Он хочет есть и пить, путешествовать и учиться, но это для него не главное. Главное – его связь с Творцом и выполнение его земного долга перед Господом. Это есть особое состояние души, которую уже нельзя сковать никакими выдумками. Вот где мы с Западом расходимся так, что не сойтись.
– Все здорово, только русские-то тоже атеисты и прагматики!
– Не спеши с выводами. В России буржуазия не успела привить народу буржуазного сознания. Времени у нее не хватило, да и православная мораль была сильна. А тут и революция случилась.
Вот скажи, ты сам крещеный?
– Да, бабка крестила.
– И я крещеный, и большинство наших с тобою соотечественников. Правда? Что это значит? То, что советский атеист – самый ненадежный атеист в мире. Он атеист не по убеждению, а по глупому наущению. Антихрист на Руси при большевиках своей задачи решить не сумел. Мучения он принес страшные, но веру не искоренил. Подсознание-то работает, и несут крестить советские атеисты своих детей в церковь. У нас даже не успело появиться полностью некрещеного поколения. Большинство людей в традиционно православных районах сегодня являются крещеными. В смысле промысла Божьего это очень важно.
Так что такое религиозное общественное сознание? Это когда человек осмысливает себя не гражданином государства, со своими правами и обязанностями, а членом верующего общества, и ожидает от этого общества жизнеустройства по законам веры. Русский народ, бесспорно, был таким, и тяга к корням у него просыпается.
– Ты что, хочешь сказать, что мы вернемся в состояние "до семнадцатого года"? Да ты в своем уме? Ты же историк, Аристарх! – Данила даже остановился от удивления, услышав вывод Комлева.
– Да, я, историк. Поэтому и говорю, что западные нормы нам не подходят. Так же, как не подходили они и Российской Империи. Ведь если бы народ был готов принять буржуазную революцию, то он грудью бы встал на защиту правительства Керенского. А он вместо этого пошел грабить помещиков, жечь усадьбы и делить землю.
И перестройку он не поддержит. Ведь кто ее возглавит? Да те же прорабы, что уже много лет заправляют нашей с тобой жизнью. Ты не хуже меня знаешь их мораль и их ум. Это армия жулья, которая неимоверно обогатится и гарантированно загубит дело, а люди с совестью окажутся за бортом, в социально ничтожном положении. Понимаешь, о чем я? Прежде чем объявлять о построении нового общества, нужно подумать, что наиболее всего подходит не жулью, а людям с совестью. Их ведь на Руси большинство. Вообще, русская совестливость – это, брат, особь статья. Ее под корень старались извести, знаешь почему?
– Интересно, почему?
– Скажу тебе одно исторически подтвержденное наблюдение. С протестом против "красного террора" и убиения церкви выступали именно совестливые люди. Те, кому совесть не позволяла молчать. Вот их в первую очередь боялись и убивали. Да всех не убили. Совестливость ведь из глубин народа идет. Вот в этих глубинах новые политики и родятся.