Едва ли можно представить себе что-либо более целебное для души, чем уединение на осенней русской природе. Видно, есть в тайне ее засыпания какой-то особый магнетизм, рассасывающий сердечные раны, настраивающий на умиротворенный, благостный лад. Он очищает душевный ток от всего мелкого и сорного, заставляет творческий голос звучать глубокими и сильными тонами. Данила любил осень и знал, что здесь ее любит каждый.
* * *
Ночной туман еще обволакивал поляну перед лесничеством, когда охотники покинули дом. При виде хозяина и двух гостей с ружьями пара поджарых, шустрых лаек радостно запрыгала на цепи в предвкушении охоты. Эта местная порода, не похожая на северных лаек, была выведена и натаскана в среднерусских лесах. Одинаково азартно она плавает за птицей и гоняет зверя, не уступая в скорости лучшим борзым. Северной лайке и во сне не приснится взять в гоне молодого волка. Пара среднерусских не упустит его и выгонит на засаду.
Охотники погрузились в УАЗик, нареченный здесь "буханкой", егерь Александр Иванович сел за руль, и экспедиция тронулась за добычей.
Всем троим было чуть за сорок, все они когда-то учились в одном классе окояновской средней школы, а затем пути разошлись.
Александр Иванович, за пять верст бегавший в школу из Куликовки, так и не расстался с деревней. У него был дом в Окоянове, но все свое время он проводил в лесу, будучи егерем охотхозяйства. Уважение к нему со стороны местных жителей было незыблемым. Он мог потребовать ответа не только за зверя, но и за каждое обиженное деревце. Среднего роста, жилистый, с цепкими глазами стрелка, проворный в движениях и решительный в поступках, он был из тех мужиков, которых называют солью земли.
Вторым приятелем Данилы был его однокашник Николай Иванович, сын председателя колхоза, мордвина, переселившегося в Окоянов. Переезду этому предшествовала трагедия. Николай, бывший тогда второклашкой, нашел в столе отца револьвер и вытащил эту штуковину на улицу, к своим товарищам поиграть. Игра закончилась страшным результатом. Он нечаянно застрелил своего ровесника. Для мордовского села, жившего сплоченной общиной, это было дело неслыханное. Отец подвергся осуждению за то, что оружие оказалось в руках сопливого недоростка, и ему пришлось уезжать из села.
После школы Николай Иванович закончил строительный техникум, трудился мастером на кирпичном заводе, но потом начал постепенно спиваться и потерял работу. Поношенное пальто на худых плечах, обтрепанные китайские кеды и больной блеск глаз выдавали в нем человеческое неблагополучие.
"Буханка" ходко ныряла по колдобинам лесной дороги, ведущей к Арскому пруду. На темных утренних облаках уже появились отблески утренней зари. Охотники опаздывали. С восходом солнца утка могла сойти с пруда.
На одном из поворотов Александр Иванович резко затормозил машину.
– Гляди на осину. Глухарь. Открывай окно, пали. Мотор глушить не буду – улетит.
Данила выглянул в окно. Совсем недалеко в рассветной мгле красовался глухарь, устроившийся на вершине дерева. Дрожащими от волнения руками Булай зарядил ружье "тройкой", отодвинул стекло, выставил ружье, наспех прицелился и нажал на спуск. Ухнул выстрел. С верхушки осины посыпались листья, а глухарь не спеша снялся с ветки и полетел прочь.
– Ты чо, Всеволодыч? Не пил вчера вроде. В таких не мажут, – довольно нетактично прокрякал сиплым голосом Александр Иванович.
– И правда, не пойму в чем дело. Уж проще некуда, – смущенно ответил Булай.
Тронулись дальше. Вскоре лес стал редеть. Остановили машину у дороги и пошли пешком к пруду. Над вершинами зари поднялось малиновое сентябрьское светило, и лес сразу наполнился голосами птиц. Прокравшись к воде, охотники поняли, что утка слетела. А может, ее и не было.
– Поехали на Волчков. Может, там чо найдем, – сказал егерь.
Пересекли на УАЗике часть леса, выехали на опушку и двинулись пешком в поля, к Волчкову пруду. Вскоре вошли в одичавшие, заросшие крапивой сады.
Булай сказал приятелям, что нагонит их, а сам остановился и огляделся вокруг. Стайки обломанного вишенника, кусты выродившейся смородины, чуть заметные следы ям на месте построек да заросли крапивы – все, что осталось от окояновского поселка. Он нашел место, где стоял дом его деда, присел на трухлявый пень и закрыл глаза…
Яркий летний день дрожит в мареве горячего воздуха. Мама ведет его за руку на опушку леса собирать ягоды. Она заполняет собою полнеба и кажется божественно красивой. Вдоль дороги стоят деревянные дома с резными наличниками. Какая-то женщина говорит с крыльца что-то веселое маме. Та отвечает певучим, счастливым голосом. Напротив домов к небу поднимаются могучие ивы. Несколько женщин сидят в тени одной из них, занимаются рукодельем и, кажется, поют. Ощущение блаженства.
Окояновский поселок появился здесь в двадцатом году. Дюжина семей, в основном родственники, под руководством его деда переселились сюда, убегая от голода. Сначала это была коммуна, затем она превратилась в колхоз "Ясная Поляна", и худо-бедно окояновцы прожили в нем до начала пятидесятых.
Отсюда его отец пятнадцатилетним парнишкой ушел в большую жизнь, сюда демобилизованным офицером привез после войны молодую жену. Здесь Данила появился на свет.
В начале пятидесятых, когда началось послевоенное восстановление страны, бывшие горожане, имевшие городские профессии, снова потянулись в Окоянов.
Поселок "Ясная Поляна" исчез с лица земли. Но семья Булаев часто наведывалась сюда посидеть часок-другой на опушке леса, посмотреть на заброшенные сады и вспомнить то былое и дорогое, что всегда связывает нас с прошлым.
Послышалось негромкое тарахтенье, и Данила увидел, как из-за орешника по грязной дороге выбирается колесный тракторишка. В застекленной кабине сидел молодой мужик в замасленном комбинезоне, а рядом притулилась молоденькая беременная женщина, видно, жена. Они проехали мимо, не обращая внимания на охотника, перебрасываясь короткими фразами и улыбаясь друг другу. Тракторишка свернул в заросшее сурепкой и овсюгом поле. Опять стало тихо.
За ивами, недалеко от этого места когда-то стоял крытый соломой конный двор. Детская память Данилы хорошо зафиксировала эти картины, и он сейчас легко воспроизводил их в своем воображении. Так же, как и разговоры взрослых, которые велись в присутствии несмышленыша. Теперь, повидав многое, он связывал те запомнившиеся обрывки в одну нить и видел перед собой происходящее.
Ветерок доносит от конного двора запах сена, навоза и лошадиного пота. В сеннике мелькает фигура Петра Сивого, единственного допризывника, оставшегося в поселке в 1943 году. Остальных ребятишек его возраста забрали в ФЗУ. Петр уже перешагнул за семнадцать лет и в ожидании призыва помогал конюху на конном дворе. Сейчас конюх, старик Коробков, пошел по обыкновению домой прикорнуть часок после обеда, а Петр ворошил свежее, непросохшее сено.
Тихо скрипнули ворота, и со стороны лугов, где работали на сенокосе колхозницы, во двор скользнула Дарья Хлудова, двадцатилетняя молодуха, два года назад проводившая мужа на фронт, так и не успев забеременеть от него. Дарья прислонилась к косяку и неотрывно смотрела на обнаженную спину Петра. Ноги сами принесли ее сюда, вопреки стыду и страху людской молвы. Молодая кровь жаждала плотской любви, и не было у нее сил остановить себя. Тело женщины налилось страстной свинцовой тяжестью, она подошла к парню сзади, обняла за плечи и крепко прижалась к нему. Петр замер, сразу поняв, кто это. Уже давно их взгляды пересекались при встречах, и искрило от этих пересечений в его сердце. Но он еще не изведал женской близости и напрягся, не зная, как поступить.
Дарья припала щекой к его спине, гладила рукой мускулистую грудь и поджарый живот. Затем рука ее скользнула ниже. Она расстегнула ремень, сильным движением повернула парня к себе, сдернула с него хлопчатные брючишки, повалила на сено и села сверху. Животный стон вырвался через ее стиснутые зубы. Два года бессонных ночей, пролитых слез и подавленных желаний слились в этом глухом звуке.
Тело Петра билось в сладкой конвульсии. Он забыл о том, как гнал от себя мысли о Дарье, о том, что она жена его двоюродного брата, и теперь поселок закипит разговорами о них.
Утолив первый позыв плоти, Дарья легла рядом с Петром и целовала его лицо, его желто-соломенные волосы, прижималась к нему крепкой грудью в ненасытном желании получать мужское тепло…
Данила посмотрел вслед удалявшемуся тракторишке со счастливой семейной парой и улыбнулся. На другом конце времени исчезал конный двор под июльским небом и устало идущая в поле Дарья. Она еще не знала, что понесла первенца, и что Петр уйдет на фронт, так и не увидев своего ребенка. А через полгода умрет в госпитале, иссеченный осколками на берегу Вислы. Потом возвратится невредимым с войны ее Костя-танкист. И, увидев держащегося за мамкин подол однолетка, молча поставит в угол рюкзак и уйдет в город. Месяц спустя Костя вернется домой, черный от водочного угара, сядет на лавку, возьмет мальчика на колени и скажет ей коротко:
– Иди ко мне. Обними со встречей.
И начнется долгая и трудная жизнь, и у них родятся еще двое пацанов – отчаянное послевоенное поколение.
Данила проводил взглядом исчезавшую в полях фигурку Дарьи, еще раз оглядел родную поляну и пошел догонять охотников.
В молчании прошли по заросшей сорняком пашне километра полтора. Небо посерело, начал крапать редкий дождичек. Показались заросли орешника, в которых прятался Волчков пруд. Александр Иванович велел охотникам занять позицию, а сам с собаками пошел в обход пруда, чтобы выгнать уток на засаду. Минут через пятнадцать раздался звонкий лай Зайки и Майки, и на охотников, со свистом рассекая воздух крыльями пошло штук шесть крякв. Раздалась стрельба. Выпустив по два патрона, приятели снова промахнулись. Вскоре подошел Александр Иванович.
– Вы чо, елки-палки, первый раз пукалки в руки взяли? – спросил он сиплым и злым голосом. – Я чо, зря тут с вами по болотам ломаюсь? Счас сядем в авто и поедем домой, на хрен.
– Саш, не сердись, – подал голос Данила. – Я уж давно не стрелял, рука сбилась. А Николай вчера у Натальи самогон специальный пил, для выведения насекомых. У него круги вместо уток в глазах летают.
– Ну, мне вас на помочах водить тоже не с руки. Эдак я и сам без охоты останусь. Вон Галина из Нижнего приехала. Я из-за вас ее и уточкой не побалую. Все. Последняя попытка. Едем на Троицкий поселок. Если и там промахнетесь, оттранспортирую к хренам домой и точка. А завтра один пойду.
Через час выгрузились из "буханки" в липовом парке уже несуществующего Троицкого поселка и пошли цепью на поблескивающий в дальней лощине прудок. Собаки, умницы, крались тихо, не опережая людей. Погода была в самый раз для охоты. Редкий дождичек глушил звуки и заставлял утку сидеть на воде. По окрестностям разливалась тягучая тишина, от которой посвистывало в ушах. Шагов за тридцать до пруда охотники услышали покрякивание селезня. Пошли медленно, затаив дыхание. Однако покрякивание перешло в тревожное кряканье, раздалось хлопанье крыльев, и над прудом в панической спешке поднялось десятка полтора уток. Началась пальба.
Приложившись к ружью, Александр Иванович одним глазом посмотрел, как его друзья второпях садят в белый свет как в копеечку, выцелил селезня, уже уходившего за орешник, и снял его из левого ствола. Майка прыгнула в воду, порыскала по зарослям осоки и через пару минут вытащила на берег жирную, нагулянную птицу.
– Вот, Саш, и угощение твоей дочке, – сказал Булай.
– Успею еще ее побаловать. Не завтра уезжает. Себе возьми. Когда еще дичинкой закусишь.
Данила взял в руки мертвую птицу, и чувство жалости пронизало его при виде беспомощно откинутой головы на длинной, красивой шее.
"Что-то случилось со мной. Даже уток жалко", – подумал он.
Булай был неплохим стрелком, но с некоторых пор рука стала подводить, когда стрелял по живому.
– Спасибо, Саш. Вот своих в Москве порадую. Хоть не моя добыча, а приятно. Наверное, хватит на сегодня. Уходились уже, да и у Николая, видишь, Кремлевские куранты в ушах бьют. Пора по махонькой.
К обеденному времени охотники сидели в просторном, пахнувшем свежей сосной помещении лесничества, где у егеря была своя гостевая комната. Разложили на столе местную и московскую закуску, разлили по стаканам водку и примолкли.
По стеклу стучали капли дождя. Низкие тучи закрыли последние проблески неба, и на фоне потускневшей поляны необычно яркими, алыми каплями светили последние полевые гвоздички. Лесная тишина обволакивала округу, вступавшую в первую пору осени. Что-то грустное и спокойное наполнило сердца.
– Хорошо здесь, в нашем краю. Без него мы наполовину нищие, – сказал Булай.
– Ну, мы, мо быть, в этом краю на все сто нищие. Тока другого нам не надо, – сипло ответил егерь.
– Так давайте за это и выпьем, – подхватил Николай Иванович, нетерпеливо поднимая стакан.
За окном уютно пиликали синицы.
Глава 18
1986 год. Удача
Бонн
Тов. Снегову Секретно
В плане подготовки "Столбова" к работе на перспективу просим учитывать, что наших разработчиков в высшей степени интересуют НИОКР американцев в области создания новых типов танковой брони и средств ее поражения. Просим изучить возможности "Столбова" по добыче документации, касающейся этих вопросов. Броня стоящей на вооружении американских ВС техники интереса не представляет.
По результатам проработки с источником указанных вопросов просим информировать.
Ермаков.
* * *
Булай направлялся на встречу со "Столбовым" в отличном настроении. Из Центра пришли хорошие оценки переданной агентом информации, и в сумке Кренделя лежало пятьдесят тысяч долларов причитающегося ему вознаграждения.
В оценке Москвы давался анализ работы со "Столбовым" за год. Пользуясь тем, что к поставляемой в войска новой технике и боеприпасам прилагаются подробные наставления и инструкции по ремонту, агент смог передать в ПГУ большой объем ценных сведений, которые были нужны оборонщикам для сопоставления боевых качеств техники и выявления слабых мест в собственных образцах. Они высоко оценили материалы по системам управления и связи, а также по ряду новых вооружений. В особенности же оказались полезны наставления к танкам М-1-М, выявившие значительный прогресс американцев в ходовой и огневой частях. По своим табельным характеристикам новые танки превосходили советские Т-72, хотя не всегда то, что выглядит красиво на бумаге, столь же красиво в деле. Реальное положение дел может выявить только боевая эксплуатация. Но для разведки и разработчиков речь шла уже не о тех танках, которые стоят на вооружении, а о тех, которые еще только собираются на опытных производствах. Именно поэтому наши заказчики были так остро заинтересованы в получении образцов новой брони, которая еще не поступила на вооружение.
На контакт Данила выходил с агентом "пустым", имея при себе только удостоверение дипломата, карманные деньги и технику ближней связи. В начале встречи он принимал у источника материалы, сразу уходил в обусловленное место и отдавал их Корнееву, который, в свою очередь, прятал их в дипломатическом автомобиле. Затем Булай возвращался к агенту, и они отправлялись в ресторан, где проходила основная часть беседы. Деньги под расписку выдавались в конце встречи – и снова Данила шел за ними к Кренделю. Все это время в одежде разведчика работали сканер ближнего эфира и вибросигнализатор, на который напарник мог подать сигнал опасности, если бы заметил, что складывается неблагоприятная обстановка.
Булай не надеялся на то, что "Столбов" поможет с броней, и задал вопрос на всякий случай: откуда у гарнизонного служаки материалы из "Америкен стил корпорейшен?" Однако, услышав вопрос, Рико перестал жевать бифштекс и взглянул на Булая своими маленькими хитрыми глазками.
– Скажи, Дан, сколько будет стоить кусок брони из Центра артбаллистики, если я приволоку его на следующую встречу, мать мою так?
– Не знаю, Рико. Это будут оценивать наши ребята в Центре. А что за образец ты сможешь привезти?
– Ты понимаешь, прошлым летом меня командировали в Центр артбаллистики в Небраске по нашим армейским делам. Учил там молодых придурков на новом терминале правильно располагать на хранение боеприпасы. Ты знаешь, конечно, что это целая наука, факен шит. В то время там как раз пушкари дырявили новую броню. Броню с керамическим слоем, дьявол ее забери. Во время стрельб, конечно, на площадку никого не пускали, а потом – пожалуйста. На ней все равно ничего, кроме пустых стендов, нет. Ну, я там как-то от нечего делать бродил и одну штуковину в лопухах увидел. Эта керамика при ударе снаряда колется на куски и разлетается. Пушкари, конечно, все осколки собирали и уносили, а один небольшой не заметили. Я его из любопытства и прибрал, так, на всякий случай. Он у меня в офисе лежит, чтоб я сдох, бумаги придавливает.
Данила почувствовал, что сейчас расхохочется на весь ресторан. Такая игра судьбы бывает только в анекдотах. "Пошла масть!" – подумал он и спросил:
– Когда ты сможешь заложить эту штуку в тайник номер один?
– В следующие выходные, Дан. Только имей в виду, я дешево ее не продам, мать ее. Даже и не думай. Уж тут-то я вам не уступлю, понял меня?
– Рико, ты не имеешь оснований плохо о нас думать. Мы никогда не занижали стоимость твоего товара. Ты уже становишься богатым человеком благодаря своей предприимчивости.
Данила знал, как сильно на "Столбова" действует похвала в адрес его деловых качеств. Сказывалась долгая история его армейских унижений.
– Да, парень, это я могу ловко обстряпать, мать мою так. Кто бы мог подумать, что у меня появятся денежки! Но их все равно мало – и надо ковать, пока горячо. Поэтому я требую за образец сто тысяч зеленых бумажек и ни центом меньше.
Данила уже привык к такому поведению и спокойно ответил:
– Сначала мы получим образец. Потом оценим его. А потом выплатим тебе деньги. Можешь не сомневаться, ты получишь столько, сколько заработал. У нас все без обмана. О сумме пока говорить рано. Может быть, твой образец давно устарел.
– Ну, ну, парень! Броню не меняют каждые два года. Она делается раз на двадцать лет, а то и больше. Уж мне-то лучше знать, мать мою так. Поэтому я жду хорошего приварка, ты понял, Дан?
Через неделю Данила изъял из тайника в лесу рядом с автобаном Франкфурт – Нюрнберг кусок какого-то неведомого сплава, по цвету напоминавшего красный кирпич, который был срочно направлен в Москву. Металлургам требовалось время для всестороннего изучения образца, и Булай напряженно ждал информации Центра по результатам этого анализа.