Однако тщательный опрос по обстоятельствам выхода на Рико американских спецслужб ничего не дал. Булай предположил, что утечка произошла в Центре.
Затем он спросил, сможет ли Рико соврать цэйрушникам, что его не проверяли на полиграфе. Коллета с сомнением закрутил головой.
– Хорошо. Тогда поступим следующим образом. Это в твоих интересах. Скажешь Кулишу, что прошел испытания на полиграфе. Каковы их результаты, ты не понял, так как русские долго шептались над лентой, а затем продолжили беседу в оперативном плане. Договорились о тайниковой операции по схеме номер два через два месяца. Скорее всего, КГБ еще будет анализировать результаты полиграфа и к окончательному выводу придет позже. Когда – ты не знаешь. Во всяком случае, наша работа с тобой продолжается. Если же ты сообщишь им, что мы тебя раскрыли, они прекратят игру, и тебя ждет самый неподкупный в мире суд. Потому что ты не сумел искупить свою вину перед американским народом, правильно?
Булай давал такой инструктаж, чтобы выиграть время для выяснения факта утечки информации. Если сразу прекращать работу со "Столбовым" по причине его разоблачения, то предатель в ПГУ может почувствовать опасность и просто перебежать на другую сторону.
А в том, что Коллета доведет до цэйрушников именно его вариант, он не сомневался. "Столбов" будет дурить новым хозяевам головы как можно дольше. Тогда, возможно, дело затянется и когда-нибудь само собой рассосется, а о его скромной личности не раструбят по всему свету как о советском агенте.
Когда в переулке неподалеку от Чек Пойнт Чарли Булай, не выходя из машины, распрощался с Рико и отпустил его на свободу, тот сначала не мог поверить, что все закончилось так благополучно. Он с недоверием посмотрел на лица двух русских, наблюдавших за ним через грязное стекло "Жигулей", потом сделал несколько шагов, и вдруг ноги понесли его с такой неистовой силой, какую он в себе никогда не подозревал. Он несся к пропускному пункту, забыв обо всем на свете.
Чеболков выплюнул жвачку и с ухмылкой сказал:
– И чего он так бежит? Все же было чинно-благородно.
– Виктор, прошу тебя как друга, в следующий раз не перегибай с устрашением проверяемых. А то мы какого-нибудь слабонервного источника похороним раньше времени, – ответил ему Булай.
* * *
Бонн
Тов. Снегову Секретно
(Лично)
Добытый "Столбовым" образец изделия 1122, по заключению специалистов, является истинным и подтверждает ранее полученную информацию. В силу своей вещественной значимости он представляет большую ценность.
Это свидетельствует о том, что противник вышел на агента после передачи нам образца. При реализации мероприятий по сворачиванию связи с ним просим учитывать это обстоятельство. В первую очередь необходимо проанализировать все контакты оперработника, появившиеся у него, начиная с момента этой тайниковой операции. Не исключено, что его пытались изучать и разрабатывать также с помощью других источников. Оперработнику следует демонстрировать продолжение работы со "Столбовым" и одновременно готовиться к внезапному отъезду. Следует распространить в своем окружении легенду, что отъезд планируется на лето 1987 года. Реально же вывод оперработника планируем на декабрь 1986 года.
Ермаков.
11 10.86
" Значит, Рико все-таки сказал правду. Его перехватили примерно год назад, его сдал кто-то из наших, – подумал Булай, прочитав расписанную ему резидентом шифровку. – Он передал нам самое главное – будущую броню. Если американцы это установят, то месть будет жестокой. Надо внимательно смотреть, что теперь задумает Ник Кулиш. Скорее всего, они захотят поймать меня с поличным и слегка постукать по голове. А потом устроить политический цирк. Лучше бы, конечно, на встречи со "Столбовым" больше не выходить. Но тогда они все сразу поймут и устроят цирк без захвата с поличным. Надо делать вид, что представление продолжается. The show must go on. И решать финальные вопросы с участком: передавать ребятам агентуру и разработки, завершать неотложные дела. На все про все два месяца. А затем под прикрытием ночи – в Союз " .
После возвращения из Берлина Булай отметил, что наружка немцев взяла его под круглосуточное наблюдение. Такое случалось и раньше. У контрразведки есть свой неведомый план, по которому она изучает советских дипломатов. Это может свидетельствовать о получении противником какой-то оперативной информации, которую он проверяет довольно грубым образом. Ведь куратор в контрразведке знает, что если русский является профессионалом, то он неминуемо выявит бригаду в три-четыре экипажа. Не выявить ее может только чистый сотрудник. Так что, с одной стороны, наружка может даже служить поводом считать, что тебя принимают за "чистого". Однако "чистых" больше недели не водят – слишком дорогое удовольствие. А если "хвост" повиснет постоянно – то это признак плохих новостей. Такое бывает перед выдворением.
После обсуждения данного обстоятельства с резидентом решили, что с выводами торопиться не следует. Американцы не склонны сотрудничать с БФФ по своим разработкам, и скорее всего "НН" не связана с делом "Столбова".
Только год спустя в ПГУ поступят сведения о том, что БФФ следила за Данилой все-таки по просьбе ЦРУ. Агентство не доверяло "Столбову" и пыталось собрать по Булаю всю доступную информацию для углубления расследования. ЦРУ до сих пор было непонятно, поставило ли сотрудничество Коллеты с русскими под угрозу "Лиса" или нет. Ставка делалась на выявление контактов Данилы, с помощью которых можно было бы захватить его на некоторое время и допросить под воздействием психотропных препаратов.
Одновременно продолжалось тщательное исследование последних нескольких лет биографии Рико.
Глава 20
1989 год
– Что, Аристархушка, придавила тоска-кручина? – Встретил своего приятеля у себя в берлоге Микула Селянинович. – Небось, все о перестройке колготишься, как твой дружок московский.
– Да какой он московский, он окояновский, – махнул рукой Аристарх, – но честно тебе скажу, как приедет, так и лишит меня покоя своими вопросами. Без него мне все вроде бы ясным кажется, а с ним – сам путаться начинаю.
– Чего же тебя путает-то, Аристарх? Тебя ведь во всей округе умней нет, а то, может, и во всей державе.
– Скажешь, тоже. Хочешь откровенно?
– Еще как. Мне чай, от твоих бесед на душе приятно становится. Опять же, за умного меня держишь, поди, плохо. Хотя признаюсь тебе уж в который раз: от политики у меня ноги крутит и плюнуть хочется.
– Ладно, не подначивай. Уж не первый день знакомы. Что меня тревожит, говоришь?
То меня тревожит, Микула, что планы врагов мне ясны. Понятно, что Америка хочет сделать с советской властью, и как она этого добивается, тоже вижу. И что советская власть уже ничем ей не ответит, опять же, очевидно. Только вот не вижу я, что с нами будет. Как, например, ты на ликвидацию социализма отреагируешь. Куда люди от этой новой жизни денутся, ведь они не готовы к другой жизни. А это трагедия, страшные последствия, понимаешь?
– Ну, ты уж сказанул, страшные последствия. А чем они страшней прежних дел? Вон, при коллективизации сколько людей сгинуло. Я тогда молоденьким мальчишечкой был, но все хорошо помню. Потом война тоже большой бедой была, а после войны – голодные годы были. Уж настрадались мы всласть, так настрадались, как никакой другой народ. Это ты, Аристарх, потому так переживаешь, что молодой еще, историю не видел.
– Да, мне взрослыми глазами на главные беды взглянуть не довелось. Но все равно, я думаю, очень плохо будет.
– Ты себе сердце не рви. Оно, я смотрю, у тебя из тонкой материи сделано. Меня лучше послушай, полезно будет. Так вот, беда, конечно, идет, что говорить. Но нужна она нам, Аристарх, поверь, нужна. Просто необходима. Советская власть народную душу малость перекосила, исправлять надо.
– В какую сторону она ее перекосила?
– А вот в какую. Сталин-то голова был, скумекал, что народ общиной жить привык, и ему свои колхозы подсунул. Только малость просчитался. Потому что в общине все разумно распределялось: свое и общественное. А Сталин перекосил. Колхоз – это уже не община, в нем работают из-под палки. Что тогда получилось? От работы мы отвыкли. Ты видал, чтобы русский работать не любил? Никогда этого не было, а теперь есть, сам знаешь. Большой перекос! Ох, тяжело его будет исправлять. Кто уже не сможет трудиться, как надо, кто сопьется раньше времени, а кто и вообще от тоски помрет. Но это жертвы на поле боя. Если победим – работать заново научимся.
– И как же ты это поле боя представляешь?
– А так: ты работаешь, а тебя обсчитывают. Ты работаешь, а тебя грабят. Вот тебе и поле боя.
– И что, это по-твоему, хорошо?
– Хорошо, потому что жулики нас опять заставят себя народом почувствовать. Один ты против жуликов не пойдешь, значит, ко мне за подмогой прибежишь, а я еще кого-то позову. Так и начнем все сызнова.
– Ты, Микула, в прошлом живешь. Сейчас такие технологии пропаганды, что не дадут нам всем объединяться.
– Технологии – это для стада. А мы с тобой, чай, племенные производители. Нам со стадом нельзя, мы своим путем топаем. А стадо за нами, правильно?
– Ты уж не вождем ли себя измыслил?
– А мне после женушкиной смерти ничего не страшно. Захочу, вообще, как Степан Тимофеевич выступлю. Кому хошь головку под крыло сверну.
– Вон она где, правда-матушка. Микула Селянинович нас в новый бой поведет против жулья и разбойников.
Микула стал серьезным, выпрямил грудь и тряхнул шевелюрой.
– Ты, Аристарх, зря шутишь. Микула не Микула, а люди, которые за народную долю встанут, всегда найдутся. Ты что думаешь, любого нашего мужика можно цацками купить? Купи его, как же! Будет он снова на кровососа работать! Это его прадед работал и не знал ничего про революцию. А мы-то знаем.
– Боюсь, размечтался ты, детинушка.
– Размечтался, говоришь? Нет! Это те, кто сегодня уже грабить начинают, размечтались. Пусть их грабят, пусть дворцы строят. Потом мы придем и все реквизируем. Чай, нашими руками построено. Заодно декретом 1917 года об экспроприации воспользуемся. Пусть они будущего боятся! А ты говоришь, беда! Беда, что советская власть в штаны наделала. Вот беда. А у народа, когда беда приходит, дела начинаются.
Глава 21
1986 год. Конец Рико-Беды
Зам. директора ЦРУ Лесли Стюарт нервно постукивал пальцами по столу в ожидании руководителя спецкомиссии при Объединенном комитете начальников штабов. Этот чиновник держал в руках нити всех решений комитета, а главными решениями этого органа были предложения по военному бюджету. Спецкомиссия рассматривает секретные проекты с участием разведки. Именно она много лет назад санкционировала ежегодное выделение 150 миллионов долларов на проект "Центурион", который должен был завести русскую танкостроительную отрасль в тупик, дать возможность американской индустрии создать превосходящий по всем параметрам танк и вырваться, наконец, из унизительного положения отстающей державы. Основную роль в этом должны были играть два звена: фиктивная научно-исследовательская лаборатория при "Американ стил корпорейшн", прокладывавшая заведомо тупиковый путь в разработках новейшей танковой брони, и агентурная группа ЦРУ, продвигавшая фиктивные разработки в советский военно-промышленный комплекс.
Посвященные в замысел военные и политики не жалели этих, в общем-то небольших для такого амбициозного замысла, денег. В послевоенный период русские сумели сделать весь "третий мир" потребителем своей продукции, а это бесчисленные миллиарды долларов и не только экономическая, но и политическая привязка таких стран к своему лагерю. Неграм и азиатам не нужны были американская электроника и новейшие средства ведения войны. Для такой техники требовалась база обслуживания и специалисты. А это лишние деньги. Им нужны были "калашниковы" и танки, бегающие на мазуте пополам с ослиной мочой. Такая техника была у русских, и они уходили все дальше в отрыв, совершенствуя именно ее неприхотливость, выживаемость и простоту.
Стюарт с досадой вспомнил, как во время шестидневной войны на Ближнем Востоке сирийские Т-72, только что появившиеся на вооружении, насквозь прошивали израильские бронированные коробки на расстоянии в полтора километра.
Хорошо хоть, что у сирийцев не было соответствующей ПВО, и их технику жгли с вертолетов. А вообще-то дело было плохо. Будто встретились две танковых армады из различных эпох.
Руководитель спецкомиссии Фредерик Ферри вошел в кабинет легким шагом спортсмена и, небрежно пожав руку Стюарту, расположился на диване.
– Нет, нет, Лесли. Никакого виски. В обед не пью, знаешь ли. Да и время на разговор совсем немного. Опять ждут слушания. Да. Так перейдем к предмету нашего разговора. Сразу скажу свою оценку: все хороши – и вы, и мы. Вы – потому что водили нас за нос целых пятнадцать лет, мы – потому что охотно вам верили и позволяли водить себя за нос. Как я понял из твоей записки, русские разгадали замысел операции и никакого тупикового пути не избрали. Так ли это?
– Видишь ли, Фредерик. Здесь такая штука. Одним из основных показателей рыночных качеств бронетехники является броня. Наша броня была изначально хуже русской. Она всегда была хуже. Вся беда в том, что у них есть очень давняя школа. Понимаешь? Это когда в процессе разработки образца брони участвует этакий грязный плавильщик Иван, у которого отец и дед тоже были плавильщиками. И вот, когда инженеры замешивают свою научно разработанную кашу, чтобы расплавить ее в броню, этот засранец, перекрестясь, бросает в кашу щепотку какой-нибудь бертолетовой соли. Кто ему подсказывает такой ход – он и сам не знает. Но броня получается превосходной. Заметь, я ничего не выдумываю. У них есть химия, которую лучше назвать алхимией. Мы, например, до сих пор не можем понять, как они достигали такой вязкости даже на их прежних моделях. Поэтому тогда, в 1970 году, мы изначально взяли на себя почти невыполнимую задачу. Но очень велико было искушение вырвать у русских пальму первенства.
– Давай вспомним о 150 миллионах, которые за шестнадцать лет неоднократно умножались, и посмотрим, сколько стоило это ваше искушение налогоплательщику. Симпатичная сумма, так ведь? Так мы что, будем указывать в качестве виновника нашей неудачи грязного Ивана или выдумаем что-то поинтереснее?
Стюарт нервно дернулся.
– Не надо обижать меня, Фредерик. Мы вели очень сложную игру. Ведь русским нельзя было подсунуть липу. Мы просто спалили бы свою агентуру. Мы разрабатывали для них действительно неплохую броню. Только параллельно мы разрабатывали именно такой сердечник, который, в отличие от русских снарядов, шьет ее как игла презерватив, понимаешь? А чтобы они взяли нашу технологию на вооружение, нужны были годы и годы тонкой работы, по их убеждению. Каплю за каплей мы доводили до них информацию о новых достижениях. Мы хотели только одного, Фредерик: чтобы они взяли нашу броню на вооружение. Заметь, хорошую броню. Потому что они могли выдумать материал еще лучше. И они ее заглатывали, переворот уже назрел. Очень трудный переворот. В Нижнем Тагиле уже давали экспериментальную выплавку, и мы надеялись, что дело пойдет.
Но не удалось. В самый решительный момент в руки к русским попал настоящий образец, который мы разрабатывали в глубочайшей тайне, понимаешь? Мы выявили подонка, который продавал русским документацию по военной технике, в том числе по танкам, и стали вести через него оперативную игру. И если бы этот мерзавец сразу признался нам, что однажды спер из центра артбаллистики образец брони, мы бы, наверное, сумели локализовать проблему. Но сукин сын молчал, и мы выявили это только тогда, когда установили, что он бывал в этом центре. И то – лишь под полиграфом нам удалось узнать тайну. Но русские к этому времени связь с ним уже оборвали. Поэтому надо честно признаться, что это провал. Советы имеют настоящий образец композита. Вот так судьба многолетней операции может зависеть от одного гаденыша.
– Лесли, ты меня совсем запутал. Разъясни на пальцах, что я должен говорить на заседании спецкомиссии.
– Хорошо, начну от Адама и Евы. Так будет надежнее. Понимаешь, в головах многих наших мыслителей появилась идея, что танк является устаревшим средством ведения боевых действий. Давно подсчитано, что в современном бою танк живет четыре минуты. Значит, иметь его – дорогое и ненужное удовольствие. Не сомневаюсь, что эту блестящую идею нам подсунули русские и их саттелиты. Как видишь, сами они гонят танковые конвейеры без остановки. А действительно ли танк устарел? – Да, если мы говорим о большой ядерной войне. Но ведь ее не будет, Фредерик. Не будет, мы с тобой это знаем. А что будет? Будут еще бесчисленные обычные войны с применением обычной техники, в худшем случае, тактических ядерных зарядов. А здесь танковая техника нужна. Хотя танк и вправду сегодня сдал. Появились эффективные средства пробивания брони. Точнее – прожигающие средства. Однако по закону развития танк ответит на этот вызов своими контрмерами. Появится броня, не поддающаяся прожиганию. Она уже есть и будет совершенствоваться. И танк снова заиграет всеми своими достоинствами. Представь себе танк, который не берут ПТУРСы. Это страшное средство ведения боя, которое не боится никаких преград. И в чем самое главное? В том, что он – единственное подвижное средство боя, способное обеспечить защиту экипажа от оружия массового уничтожения. От всего: от радиации, от химической отравы, от биологической чумы. В нем ставятся специальные фильтры. И огневая мощь его сегодня такова, что мало не покажется. Танк возвращается в войска в новом виде.
Эту тенденцию понимают военные стратеги всех генштабов, и во всех танкопроизводящих странах можно видеть одно и то же: все кричат о его устаревании как средства ведения боя – и все активно работают над его совершенствованием.
Мы очень отстали от русских в этой отрасли. Наши танки имеют лучшие системы наведения, средства связи и ориентации на месте, но их броня уступает, их бензиновые моторы капризны, а главное, они очень дороги. В результате, спрос на наши "Абрамсы" на рынке оружия очень незначителен. Более того, дураки в Пентагоне настаивают на том, чтобы американские танки не продавались в развивающиеся страны. Это идиотизм. Ничто так не привязывает к нам иностранных руководителей, как наша военная техника. Если русские станут монополистами в этой области, они создадут такую бронетанковую империю, что угнаться за ними будет невозможно. Поэтому надо выводить наши изделия на международный рынок. Ведь американские танки полностью создаются за счет налогоплательщика. А если бы поступали деньги от продажи упрощенных версий "Абрамсов" всяким обезьянам, то и вложений в развитие было бы больше. Это лишь один аспект всей проблемы.