- Ты, право, смутил меня своей откровенностью. - Иванов не лукавил. Он испытал нечто вроде угрызений совести, ибо никто из прежних сослуживцев егеря, исключая Бенкендорфа, не звал об истинной роли бывшего полкового наездника в теперешней его службе при императоре. - Но так ли уж важно твое письмо, чтобы я рисковал из-за него репутацией?
- Клянусь честью, не подведу! - нищий полез грязной ручищей за пазуху и вытащил оттуда пакет, перетянутый бечевой и снабженный разляпистой печатью с непонятным вензелем. - Здесь государь найдет сведения, сравнимые только с историей недавнего бунта!
От одного напоминания о прошлогодних беспорядках на Сенатской площади егеря передернуло.
- Коли так… - не без внутреннего сомнения произнес Иванов, протягивая руку за письмом. Взяв пакет, он, не без колебаний, рассмотрел его со всех сторон.
- Ваше благородие, сия записка составлена по всем правилам чистописания и в потребной для столь высокого лица форме, - нищий спешил рассеять последние сомнения Иванова и напоследок попытался сунуть ему в руку четвертной билет.
"Не взять нельзя!" - оценивал ситуацию егерь, но тут же сделал вид, будто факта взятки не было и в помине.
- Ваше благородие, надобно ли мне приходить в следующий раз сюда или мы свидимся где-то на стороне?
Иванов склонил голову набок, рассматривая жилистые руки нищего.
- Дело непредсказуемое. Впрочем, будь каждый шестой день недели в этой забегаловке. И, Бога ради, смени свое рубище!
- Благодарствую… - податель загадочного письма попытался приложиться губами к руке Иванова, но тот поспешно встал и надел шляпу.
- Прощай! - взмахнув тростью, егерь мигом исчез из комнаты.
Санкт-Петербург, 15 августа 1826 г.
Еще при Александре I Россия так прославилась доносами, что историки по праву нарекли ту эпоху "классическим временем доносов". Особенно это "ремесло" распространилось в последние годы жизни покойного императора. Пиком шпиономании можно считать деятельность небезызвестного Михаила Магницкого, который ради искоренения вольномыслия в Казанском университете предлагал "торжественно разрушить" университетское здание. Бывший губернатор Симбирска, а затем чиновник министерства духовных дел и просвещения, он доносил на всех окружающих без разбора, включая своего министра А. Н. Голицына и даже великого князя Николая Павловича будущего российского самодержца.
При новом монархе доносительство из дела чисто профессионального начало все более и более превращаться в общегосударственное. Отныне любой служащий казенного ведомства был обязан сообщать в Третье отделение о тайных и явных умыслах против власть предержащих. Это правило коснулось и придворного егеря Иванова. С назначением бывшего командира драгунов шефом жандармов Иванов стал платным агентом Первой экспедиции Третьего отделения, ведавшей делами о государственных преступлениях.
По известной лишь ему одному причине Бенкендорф всякий раз испытывал двоякое чувство. С одной стороны, он не уважал человека, опустившегося до столь низменного поступка. С другой - поощрял его. Разгадка подобного двоедушия проста. В 1821 году сам Бенкендорф через одного из своих секретных агентов подал Александру список членов антимонархического кружка и настаивал на немедленном их аресте. Александр почему-то не принял донос Бенкендорфа во внимание. И все же справедливость, как ее понимал Бенкендорф, восторжествовала: Николай I по достоинству оценил тот документ…
- Ты уверен, что нищий совсем не тот, за кого себя выдает? - спросил Бенкендорф, принимая от Иванова пакет.
- Ваше превосходительство уверен в этом. Скорее всего, он казак. Думаю, не из рядовых.
- Что в пакете? - Бенкендорф проверял агента, хотя знал, что егерь честен до неприличия.
- Нищий сказывал, что там - записка к его величеству.
- О чем? - все так же по-лисьи вкрадчиво допытывался генерал.
- Не могу знать, ваше превосходительство.
Ногтем мизинца Бенкендорф ловко вскрыл пакет и вынул из него записку, исполненную славянской вязью. Вощеный лист, как пойманная птаха, затрепетал в руках шефа жандармов.
Прочитав записку. Бенкендорф испытал разочарование, Письмо было составлено столь конспективно, что невозможно было понять конечную цель, которую преследовал доноситель. Из записки явствовало, что этот человек домогается личной встречи с Николаем.
По лицу Бенкендорфа скользнула тень недовольства, затем оно вновь стало непроницаемо-бесстрастным.
- Каков, говоришь, был у тебя с ним уговор?
- Ваше превосходительство, мы условились о встрече в харчевне…
- Этакие свидания ни к чему: оставлять его на свободе опасно. Но твоя служба на сем не заканчивается. Сдается мне, казак он или кто еще, не из простых смертных. Найди предлог свидеться с ним в полиции. В сношениях с полицейским начальством можешь ссылаться на меня. Однако не дай Бог, чтобы казак узнал об этом! В остальном поступай, как знаешь.
Преисполненный рабского трепета, Иванов откланялся. Очутившись за дубовой дверью генеральского кабинета, он подумал: "Сегодня в шахматы играть я бы с ним не стал…"
В тот же день нищего арестовали. Полиция действовала так, чтобы на Иванова не пала и тень подозрения. Формально казак был задержан за отсутствие вида на жительство и неспособность толково объяснить цель прибытия в Петербург.
Во исполнение приказа Бенкендорфа "выудить у нищего, зачем он домогается свидания с императором" Иванов начал было разрабатывать план нового разговора с казаком и то, под каким предлогом надобно появиться в полицейском участке. Однако дело разрешилось самой собой, без усилий с его стороны. Егерь получил от нищего записку, переданную на волю через солдата охраны. Нищий приглашал Иванова навестить его в полиции, обещал открыть нечто очень и очень важное.
На этот раз "нищий" предстал перед егерем совсем в ином обличье. Это был чисто выбритый и щегольски одетый красавец двух с половиной аршин ростом и косой саженью в плечах.
Иванов не заметил, чтобы "нищий" был удручен своим новым положением. Всем своим видом он показывал, что попал в участок случайно и надеется на быстрое освобождение. Егерь тоже держал себя естественно, как и подобает человеку, ничуть не виноватому в чужом несчастье.
- Не буду скрывать, сударь, что я даже рад встретить вас тут, а не в образе нищего где-нибудь на мосту… Спешу сообщить, что письмо ваше подано мною через надежные руки адресату, - Иванов не заметил, как перешел с "ты" на "вы". - Речь идет об одном из членов высочайшей фамилии. Думаю, со дня на день письмо будет у его величества. Да вас теперь не узнать! - то ли с восхищением, то ли удивленно заметил егерь. - Кстати, начальник участка не видит надобности держать вас здесь сверх необходимого и готов отпустить, коли вы тотчас отбудете по месту жительства.
- Нет, нет! Я не могу уехать! - горячо возразил псевдонищий. - Меня ждут товарищи… Здесь, в Петербурге!
- Как! Вы приехали не один? - удивился Иванов.
- Разве я в прошлую нашу встречу не говорил вам, что на руках у моих друзей бумаги, удостоверяющие покушение на покойного ныне государя?
- Нет, сударь, вы ничего не говорили о "покушении", - сердце егеря колотилось необычайно сильно, возбужденное необычным сообщением. - Что же вы сразу?.. Это меняет дело. Да знаете ли вы, что за такую весть император не поскупится на самые высокие награды! Даже рядовым…
- Я есаул! - гордо подчеркнул казак и добавил, поджав губы: - В отставке…
- Это сущий пустяк! Государю ничего не стоит произвести вас в майоры. Сегодня он щедр к защитникам престола. Чаша правосудия должна перетянуть чашу зла. Слишком много несчастий! - Слишком много… Иванов с неподдельным чувством вознес глаза под потолок, обращаясь как бы к самому Богу. - М-да, новые обстоятельства ставят меня в тупик. Вы домогаетесь аудиенции у императора и в то же время не имеете на руках документов…
- Мы оба заложники обстоятельств! - выпалил есаул. - Коли письмо дойдет до императора, то вас либо призовут к ответу, либо вы поделите со мной славу разоблачителя врагов отечества!
- Да, но каким образом я приобщусь к "славе"? - удивился Иванов.
- Вы могли бы сегодня… сейчас встретиться с казаками.
- Вы отдаете себе отчет, чем я рискую?
- Еще бы! Мне ли не знать, как трудно простому смертному искать расположения у царей. Путь к ним труден, но у вас нет выбора. Итак, мои товарищи ждут нас на толкучем рынке. Для пущей секретности они изображают из себя торговцев рунами…
Егерь решился. Ссылки на Бенкендорфа оказалось достаточно, чтобы начальник полицейского участка освободил есаула под ручательство Иванова.
На толкучем рынке, оглушаемый кудахтаньем кур и визгом поросят, егерь едва поспевал за широко шагавшим казаком, продиравшимся сквозь разношерстную базарную толпу торговцев и барыг. Не прошло и получаса, как небо затянуло багровыми тучами. Стало темно, назревала гроза.
Иванов забеспокоился:
- Сударь, мы исколесили весь рынок… А ну как ваши товарищи уже отбыли в войско?
- Напрасны ваши волнения. Казаки хитры. Где мы их не увидим, там они нас все равно заприметят. Однако вы сопровождаете меня словно под конвоем. Это может их смутить. Оставшись один, я скорее нашел бы своих товарищей.
- Ни в коем случае! Вы хотите меня погубить?
- Как знаете… Экая напасть, ваше благородие! Только что я их видел… Стойте здесь, а я в момент договорюсь с казаками и призову вас к себе.
Не успел егерь что-либо возразить, как есаул был таков. Какое-то время Иванов видел его мелькавшую шляпу над головами торговок, но скоро потерял ее из поля зрения. Между тем ловкий обманщик был за пределами рынка. Окликнув извозчика, он сунул ему в руку рубль и грозно крикнул: "За заставу!"
Санкт-Петербург, 20 октября 1826 г.
Вчера Николай получил записку от петербургского митрополита Серафима. Его преосвященство сообщал, что третьего дня к нему из Вологды поступил пакет, внутри которого был другой, предназначавшийся "по секрету" императору. Только что Николай ознакомился с содержимым этого послания. Недолго думая, он в ярости бросил письмо на пол.
- Доколе сумасшедшие будут преследовать меня доносами?! - визгливый голос Николая нарушил тишину дворцового кабинета. Вслед за тем император рванул стоявший на столе колокольчик…
- Дибича ко мне! Срочно! - приказал он вошедшему флигель-адъютанту. Офицер хотел поднять оброненное императором письмо, но, увидев на лице Николая свирепую гримасу, сделал "кругом".
Дибич недоумевал: зачем император вызвал его к себе, коли со времени их последней встречи прошло менее суток. Войдя в царские покои, начальник Главного штаба понял, что Николай в прескверном настроении. В его глазах Дибич уловил беспокойство, свойственное скорее простому смертному, нежели монарху.
И впрямь, Николай начал разговор как равный с равным:
- Я пригласил тебя, Иван Иванович, по делу совершенной секретности. На карту поставлено больше, чем репутация… Хочу поговорить именно с тобой, ибо в те дни ты действовал, как мне кажется, исключительно по долгу присяги!
Николай взял Дибича за локоть и проводил вглубь кабинета, где они оба сели на диван.
- Скажи, генерал, возможно ли, чтобы разум оставил сразу столько людей?.. Можешь ли ты поручиться хотя бы за себя? - Он испытующе посмотрел в глаза Дибичу. - Был ли ты во здравии у смертного одра брата?
Дибич ожидал худшего, и теперь у него отлегло от сердца. Он давно заметил: император болезненно пристрастен к слухам о насильственной смерти Александра. Некоторым образом в этом был повинен сам Дибич, не упускающий случая, чтобы информировать Николая об очередной листовке, в которой так или иначе муссировалась таганрогская трагедия.
- Ваше величество, полагаю, здоровее меня в те дни не было человека во всей армии. Помнится, под Балаклавой я простоял на ветру без бурки целый час - и хоть бы что!
Николай покачал головой.
- Нет, Иван Иванович, я не о том… Чужие края, климат… смерть Саши… Согласись, все это тяжко для ума! И это письмо… Почему ты столь скупо изложил в нем матушке события последних дней жизни брата? Ведь ты был рядом с ним до смертного часа! - Николай исподволь наводил Дибича на откровенный разговор.
- Князь Волконский сделал это допрежь меня, - хотел было оправдаться Дибич, но император перебил его:
- При чем тут князь! На-ка вот лучше почитай…
Дибич ознакомился с письмом, полученным Николаем от Серафима.
- Абсурд! - император был явно расстроен. - Какой-то казак знает про "это" больше, чем весь штат придворных!
- Ваше величество, этот есаул был арестован мной еще в Таганроге, но, к сожалению, бежал… Я тогда же доложил о происшедшем его высочеству в Варшаву, - Дибич врал напропалую, считая, что Николай не придаст значения такой мелочи.
- Константину? - Николай пытался уразуметь, какое отношение ко всему этому имеет отрекшийся от престола брат, словно позабыл, что в недавнем прошлом сам присягнул ему как законному наследнику престола.
- Ваше величество, - продолжал Дибич, - измышления казака о таганрогских событиях не стоят выеденного яйца. Что касается другой части доноса, то в ней есть резон. Атаман Матвеев - плебей! - Дибич обрадовался случаю попрекнуть предводителя черноморских казаков в низменном происхождении. Заодно и уйти от щекотливой темы.
- Дался тебе сей атаман! Наши родовитые офицеры из Гвардии, чьи титлы идут почитай с рюриковых времен, показали себя под перстом великого Петра наихуже презреннейших из холопов! Я знаю: казачьи старшины самочинно жалуют себя казенными землями. Надо бы заняться ими, да все недосуг. Казаки - само собой, но есаул это особо! Ты, кажется, со мной не согласен?
Дибич не хотел впутываться в дело очередного доносителя. Его интересовала интрига куда более значительная. В Главный штаб поступили сведения о том, что генерал Ермолов по-прежнему благоволит к декабристам, а посему стоит ли ему и далее оставаться в должности командующего Кавказом - тем более что после известных событий гуда был отправлен крамольный Черниговский полк и полк, сформированный целиком из восставших солдат и офицеров.
Пока Дибич размышлял таким образом, Николай взял со стола тисненую золотом папку, куда дежурные офицеры ежедневно клали для ознакомления документы, и вынул из папки очередную бумагу. Дибич понял, что Николай не отпустит его за просто так.
- Давеча мне доставили еще один пасквиль… Прочти-ка его вслух, а то, я вижу, тебе нейдут на ум мои подозрения!
Дибич принял из рук императора лист, на котором в левом верхнем углу была сделана приписка: "Иван Соколов, 40 лет, уроженец Нижегородской губернии, из церковников. Капитан лейб-гвардии Казачьего полка. За упуск арестантов из гарнизона в 1808 г. бит шпицрутенами. В 1819 г. разжалован в рядовые за дурное поведение".
Дибич глянул мельком на императора. Тот стоял, опершись мощными ягодицами о край стола. Руки его лежали на груди крестом.
Дибич начал читать:
- "Уважаемый Ерофей Андреевич! Войско наше расположилось в сорока верстах от Москвы, по Петровскому тракту. Надобно сперва сказать насчет дороги, кою здесь строят… Каждая ее верста обходится казне по пятидесяти тыщ серебром. Солдату в день дают на вино и говядину…"
- Опусти это… - Николай недовольно поджал губы. - Читай, где подчеркнуто!
Дибич скользнул взглядом вниз по странице. Красная полоса начиналась с середины строки:
- "…я вам скажу по секрету об Александре Павловиче и кончине его. Все, что прежде вам сообщали, враки. От сержанта, который всегда находился при дворе, знаю доподлинно, что произошло на самом дело. Не доезжая Таганрогу, мост на реке был подпилен, чтобы государю была кончина жизни. Но какие-то господа сказали ему: не езди государь! Царь ослушался. Как въехал на мост - так и провалился. Все же кучер государев сумел назад повернуть. Но там его уже поджидали. Оглушили, иссекли грудь и тело - вот его кончина. Известно, куда след идет… Однажды граф Воронцов сказывал государю: что ваш род Романовых! Он существует двести лет, а мой столько-то сот. Так мне и должно быть царем, а ты самозванец. Этот граф установил закон масонской веры и закон республики. Он знал, что Константин Павлович не может быть государем, но хотел, чтобы солдаты присягнули преклоненному знамени, а потом это знамя развернули бы, а оно республиканское. Ничего возвернуть уже было бы нельзя, а солдатам гвардии прислали за верность по 500 рублей и вольные паспорта. Но этого Бог не допустил…"
На этом красная черта обрывалась. Дибич был в недоумении: ум его не привык выходить за пределы понятных определений о "врагах" и "друзьях", а в пасквиле и те и другие смешались воедино. Домысливать что-то сверх очевидного у Дибича не было ни желания, ни изворотливости ума.
- Не слишком ли много, Иван Иванович, совпадений в разных доносах? - Николай продолжал гнуть свою линию. Император заранее решил поручить дело есаула Дибичу, хотя само собой напрашивалось, что сподручнее было бы заняться им ведомству Бенкендорфа. Тут у Николая были свои мотивы… При всем уважении к шефу жандармов император помнил, что тот служил в юности флигель-адъютантом Павла I. Но молодого прапорщика опекал не столько Павел, сколько его властолюбивая супруга Мария Федоровна. Николай был неплохим психологом и понимал, что ранние привязанности очень крепки. Попечительство ныне вдовствующей императрицы вряд ли забыто Бенкендорфом, а посему Николай опасался, что от него подробности есаулова дела дойдут до матери. Против этого у императора были весьма веские основания.
Дибич продолжал молчать. В конце концов, это была личная проблема Николая. Между тем император вышагивал по кабинету, посматривая то на Дибича, то на портрет покойного брата на стене.
- Видишь ли, Иван Иванович… - Николай кашлянул в кулак. Грешным делом я начал сомневаться в свидетельстве Виллие и Стофрегена. О прочих медиках уж и не говорю! Тело Саши прибыло в Петербург в таком виде… а тут еще этот фельдъегерь… Николай имел в виду лейтенанта Маскова. В подметных листовках, имевших хождение в солдатских казармах, утверждалось, что в Петербург из Таганрога доставили тело не Александра, а названного фельдъегеря, умершего трагической смертью в Крыму в начале ноября 1825 года.
- Может быть, это не более чем домыслы, но не кажется ли тебе странным, Иван Иванович, что есаул столь уверен в своих показаниях? - Николай продолжал искать у Дибича поддержки, и молчание генерала начинало его раздражать. - Подробностей он не сообщает, но обещает открыть их при личной встрече. Кстати, что это за странная фамилия: Анцимирисов? Впрочем, в этом ли суть! Я хотел просить тебя, Иван Иванович, и просить приватно… да, именно так! - подчеркнул Николай, - чтобы ты нашел мне честного офицера, коему я мог бы довериться, как самому себе.
Император тотчас сел за стол, достал перо, бумагу и приготовился написать соответствующее распоряжение, но в следующий миг передумал:
- Нет, никаких следов в архивах! А главное - от подозрений не освобождается никто, включая и нас с тобой, генерал!