Осенью 1271 года, когда осенняя буря бушевала на восточном побережье Англии, близ Тиндальской обители был найден зарезанный крестоносец. На кинжале, торчащем из тела, виднелись странные письмена, похожие на арабскую вязь… Что это - месть таинственной и безжалостной восточной секты Ассасинов? Или убийце очень хотелось, чтобы так подумали? Местный коронер Ральф берется раскрыть преступление и найти злодея, но дело оказывается еще более запутанным, чем представлялось на первый взгляд. Невольным помощником Ральфа становится лекарь брат Томас, прибывший в обитель с секретной миссией, и настоятельница Элинор. У каждого из них свои потаенные мотивы найти подлинного убийцу.
Содержание:
-
ГЛАВА 1 1
-
ГЛАВА 2 2
-
ГЛАВА 3 3
-
ГЛАВА 4 4
-
ГЛАВА 6 6
-
ГЛАВА 7 7
-
ГЛАВА 8 8
-
ГЛАВА 9 8
-
ГЛАВА 10 9
-
ГЛАВА 11 11
-
ГЛАВА 12 12
-
ГЛАВА 13 12
-
ГЛАВА 14 13
-
ГЛАВА 15 14
-
ГЛАВА 16 15
-
ГЛАВА 17 17
-
ГЛАВА 18 17
-
ГЛАВА 19 19
-
ГЛАВА 20 20
-
ГЛАВА 21 20
-
ГЛАВА 22 21
-
ГЛАВА 23 22
-
ГЛАВА 24 22
-
ГЛАВА 25 23
-
ГЛАВА 26 24
-
ГЛАВА 27 26
-
ГЛАВА 28 26
-
ГЛАВА 29 27
-
ГЛАВА 30 28
-
ГЛАВА 31 29
-
ГЛАВА 32 30
-
ГЛАВА 33 30
-
ГЛАВА 34 31
-
ГЛАВА 35 31
-
ГЛАВА 36 32
-
ГЛАВА 37 33
-
ГЛАВА 38 34
-
ГЛАВА 39 34
-
ГЛАВА 40 35
-
ГЛАВА 41 35
-
ГЛАВА 42 37
-
ГЛАВА 43 38
-
ГЛАВА 44 39
-
ГЛАВА 45 41
-
ЗАМЕТКИ АВТОРА 42
Присцилла Ройал
"Печаль без конца"
"Порою умереть один раз бывает лучше, нежели влачить свои дни в печали без конца".
Эсхил, "Прометей прикованный"
ГЛАВА 1
Где он сейчас?.. Он отер лицо, взглянул на ладонь. Она была влажной. Он плачет?
Человек из Акры, сузив глаза, огляделся: низкое серое небо осыпалось дождем. Как видно, сам Господь Бог плачет.
Остановив взгляд на череде потемневших деревьев, человек содрогнулся: их согнутые ветви напоминали ему боевое оружие вражеских лучников. Дождевые капли больно били по лицу - как частицы песчаной пыли, когда там, в пустыне, бушевал хамсин. Разве Англия перестала уже быть христианской страной? Почему так близко от дома он чувствует такую боль? Такую печаль?..
Как раз перед очередным поворотом дороги порыв ветра почти оглушил его. Не стон ли это чьей-то души, раздавшийся из преисподней? Он невольно оглянулся, но никого не увидел. Однако стон продолжал звучать в ушах, и он подумал, что если это мучится одна из душ, попавшая в лапы к Сатане, то вскоре к ней может присоединить свои стоны и другая душа… Его собственная.
Человек, за которым он следовал, шагал сейчас ненамного впереди него - он это знал и как будто видел: как тот медленно переставляет ноги, сгорбившись под слепящим дождем…
Значит, час пробил? Он судорожно сглотнул в предвидении того, что неотвратимо близилось. Как часто он предвкушал эти минуты - с того самого дня, когда тот человек решил присоединиться к большой группе путников, шедших с побережья в направлении Нориджа. Вообще-то он с самого начала знал, что тот пойдет к своему дому одной дорогой с ним - другого пути, по сути, нет, - даже если в их группе наберется совсем немного людей. Поэтому он не слишком беспокоился и терпеливо ожидал, веря, что придет время и либо Господь, либо Сатана отдадут ему в руки это чудовище в облике солдата-крестоносца.
С того самого дня, когда взошел на борт корабля, он старался тщательно закрывать лицо, оставляя только глаза, ибо не хотел, чтобы кто-нибудь опознал в нем того, кто должен считаться мертвым. Наверное, его могли принять за язычника, либо даже за прокаженного, которого почему-то не заставили носить предупреждающий знак. И многие держались от него подальше, обходили стороной, что нисколько не задевало его, а, наоборот, вызывало удовлетворение: ведь он не хотел ни с кем общаться…
К тому времени, когда они добрались до деревенской гостиницы в Тиндале, в их группе осталось уже совсем немного путников: большинство направилось прямиком в Норидж к усыпальнице святого Вильгельма. Однако несколько человек, в том числе он сам и тот солдат, остановились в гостинице передохнуть. Здесь он тоже ни с кем не общался, только старался не упустить из вида того, за кем следил.
В базарный день даже последовал за ним на рынок, невзирая на жуткую погоду. Конечно, тот человек не мог не пойти за покупками именно в такой мерзкий день, когда из-за дождя и ветра народа на рынке немного и цены значительно ниже, чем в более благоприятные дни. Это ведь свойственно всем настоящим хищникам: выбирать наиболее подходящий момент, чтобы приблизиться к своей жертве.
Опасаясь обрушить свой смертельный удар на ни в чем не повинного человека, он старался впитать в себя его черты, запомнить их так, чтобы не спутать ни с кем другим, потому как разве мало на свете похожих друг на друга людей? Но этот, кого он избрал своей мишенью, должен стать для него совершенно отличным от всех остальных, не похожим ни на одно другое существо.
Следуя за ним на рынок, он сам испытывал чувство сродни ощущению охотника, преследующего дичь: внимательно, в который уже раз, изучал его внешность, замечая то, что ускользало, может быть, раньше от его взора - кривые испорченные зубы, узкий, неплотно закрытый рот, редкая бесцветная бороденка. Снова и снова он видел эти близко посаженные глаза, плоский нос, и, несмотря на пронизывающую сырость английской осени, его бросало в жар, и пробирал пот. Да, сейчас он, по существу, не кто иной, как охотник, в этой смертельной игре, но в то же время почему-то не может избавиться и от чувства, какое, наверное, должен испытывать приговоренный к смерти перед лицом своего палача.
Он перекрестился. Не достаточно ли я страдал за свои прегрешения? - вопросил он самого себя, стоя на небольшом холме, с которого открывался вид на деревенский рынок. Его слова утонули в очередном порыве ветра, и ответом ему было полное молчание неба. Неужели Бог отвернулся от его жарких молитв?..
Он вспомнил о времени, когда еще, возможно, был готов отступиться от своего намерения, своей цели. Готов был оставить этого человека наедине с собственной совестью, а сам пробавляться надеждой, что, рано или поздно, Господь покарает окаянного, швырнув душу в ад, как мальчишка швыряет камень… Быть может, так и было бы, если бы человек не рассмеялся, а он не услышал его смеха.
О, этот смех!
Он замер, прижав к глазам судорожно сжатые кулаки с побелевшими суставами. Под веками у него заплясали искры и сделалось светло, как при солнечном свете. И еще он вспомнил, как звук этого смеха преследовал его во сне и наяву, в холод и в жару, не умолкая и в часы его коленопреклоненных молитв, когда он просил Небо дать ему передышку. Освободить от ненависти. От желания мести.
Он сглотнул, чтобы не задохнуться, отнял пальцы от глаз и, наклонившись под ветром, зашагал с холма. Правая рука опустилась на рукоять кинжала и не отпускала ее.
Наверное, думал он, ему не следует больше размышлять о том, отчего Бог решил не только не оказывать ему никакой поблажки за все его дела, угодные Небу, но превратил его душу в пылающие угли, дал им сгореть до пепла.
Он вновь остановился, вновь был вынужден зажмурить глаза. Под завесою век возникла страшная картина: женщина лежит лицом вверх на горячем песке пустыни. Ее обнаженное тело слегка запорошено этим песком. Ноги бесстыдно раздвинуты, словно призывают доставить ей наслаждение. Вот она увидела его, страшно закричала, глаза у нее расширились и потемнели от страха. А он… он, как последний трус, стоит неподвижно, словно закованный в колодки, где-то среди окруживших ее людей.
Как… как он мог в те минуты молча стоять и наблюдать, как один из солдат поднимается, застегивая свои испачканные холщовые штаны?.. Он застегнул их, рассмеялся, потом подобрал с земли свой меч и медленно воткнул сверкающий под солнцем клинок между ног женщины.
- Эта шлюха-язычница даже не умеет доставить обычное удовольствие, милорд, - сказал ему солдат с усмешкой и сплюнул на изогнувшееся в смертельной судороге тело. - Надеюсь, дьявол научит ее у себя в пекле получше удовлетворять его любимчиков…
Он стоял сейчас на земле Англии, но перед глазами все еще было изуродованное тело его жены на песке пустыни, и мертвый взгляд ее глаз проклинал его за трусость и ложь. Обратив глаза к серому небу, он закричал на Бога… Закричал как человек, кого сжигают на костре.
Солдат, которого он преследовал все эти дни, обернулся.
Он обнажил кинжал и ринулся вперед…
ГЛАВА 2
- Овцы! Будущее Англии только в них, миледи. И будущее нашего Тиндала тоже.
Брат Эндрю, коротышка-монах с такой лысиной, что ни о какой тонзуре не могло быть и речи, сердито пожал плечами и устремил утомленный возникшим спором взгляд на молодую настоятельницу Дома дочерей Христа в поисках поддержки.
Брат Мэтью, чье тело, казалось, составлено из одних острых углов, протестующе взмахнул костлявой рукой.
- Нет, уважаемый брат, - сказал он. - Я вполне согласен, что шерсть имеет определенную цену, но я твердо знаю, что четвероногие носители этой шерсти болеют, умирают и гниют. Будущее Тиндала как монастырской обители в благоухании святости, так бы я выразился, а не в зловонии овечьих загонов. - Он сморщил нос, словно ощущая тяжелый запах этих животных. - И нам в нашем монастыре, - продолжил он, - нужно больше думать о священных реликвиях, чем об овечьей шерсти. Ибо они, и только они - я говорю о святых мощах - могут привлечь к нам толпы пилигримов, готовых поделиться своими сбережениями… - Он умолк и потом договорил, указывая тонким длинным пальцем наверх, в небо: - За что, несомненно, заслужат милосердие свыше.
Однако брата Эндрю не очень убедила эта прочувствованная речь. Он покачал головой и ответил:
- Только одно возражение, брат. Вы, без сомнения, хорошо знаете гробницу святого Вильгельма в Норидже. Но что там происходит вокруг нее? А? Гостиницы безумно дорогие, порядка мало. Я слышал, что мощи святого понемногу растаскивают… Не грозит ли нам то же самое, появись у нас какая-либо реликвия? Что же касается пожертвований… Не явятся ли они, в большей степени, своего рода благодарностью нам за возможность соприкоснуться со святыми мощами истинного благочестия дарящих?
Брат Мэтью, слушая все это, переминался с ноги на ногу с грацией скелета, вышедшего потанцевать в канун Дня поминовения всех усопших.
В разговор вмешалась наконец Элинор, молодая настоятельница. Пригубив из кружки, стоявшей на столе, монастырского эля, она произнесла:
- Почтенные братья, из вашей беседы я могу заключить главное: вы оба достойно и благотворно печетесь об увеличении доходов нашей обители, что заслуживает всяческого одобрения. Благодарю вас.
Но этих слов брату Мэтью показалось явно недостаточно, и он заговорил вновь, глядя на собеседников горящими, как уголья, глазами.
- Послушайте, миледи, я узнал недавно из вполне надежных источников нечто совершенно определенное и заслуживающее всяческого доверия… И цена весьма подходящая… О чем я говорю? - Он обвел всех торжествующим взглядом. - Я говорю о кусочке бедренной кости. К тому же с коленной чашечкой! Да, да… И принадлежит все это истинному святому.
Брат Мэтью удовлетворенно сложил руки на груди и немного успокоился.
- Что ж, прекрасно, - с легкой улыбкой сказала Элинор и поднялась из-за стола. - Полагаю, у брата Эндрю тоже найдутся еще какие-либо аргументы в пользу разведения овец: например, добропорядочный торговец ими. Но ведь нам не надлежит делать выбор между этими двумя предложениями именно сегодня, не так ли? Как вы знаете, братья, не за горами выборы нового настоятеля нашего монастыря, и, я полагаю, кто бы ни был избран, он скажет свое слово в этом жизненно важном деле. - После некоторого колебания она добавила: - Если избрание будет подтверждено нашей аббатиссой из Анжу…
Оговорку я сделала правильную, - подумала умудренная, несмотря на свой юный возраст, настоятельница. И еще она успела подумать, что проволочка с новым назначением даст ей лишнее время, чтобы о многом поразмыслить и решить, какой путь избрать для себя. Впрочем, она хорошо знала, что и в этом году всякая выборность настоятеля остается под большим вопросом: ведь только прошедшим летом король Генрих III своей властью назначил ее на эту должность, не посчитавшись с правом монастыря на собственное решение. И, разумеется, многие не забывают об этом и понимают, что объявленное право монастырей на самочинные выборы может быть осуществлено на деле лишь в том случае, если король не пожелает или поленится сам вмешаться.
- Миледи, я как всегда с радостью подчиняюсь вашему решению и умолкаю.
Эти слова произнес брат Эндрю, и в его глазах мелькнул веселый огонек - то ли в благодарность за умение, с которым она положила конец этому бесконечному спору, то ли как знак одобрения вообще ее деятельности на своем посту. Он поклонился и направился к выходу.
Когда он шел, становилась весьма заметной хромота - следствие старой, полученной на войне раны, которая наверняка сильнее давала о себе знать в его сырой келье в такую погоду. Элинор не могла не восхищаться этим бывалым воином, избравшим для себя монашескую долю и переносящим все ее тяготы с удивительным долготерпением и без малейших жалоб.
Мэтью не последовал за своим собратом. Он остался на месте, снова поднял указующий перст к небу и напористо повторил сказанное им раньше:
- Подумайте хорошенько, миледи! Бедренная кость и коленная чашечка!
На что настоятельница ответила вежливым, но решительным жестом, направленным в сторону двери, и такими же словами:
- Брат Мэтью, я уже неоднократно слышала ваши весьма достойные аргументы по этому поводу. Если их будет не хватать, я обращусь к вам снова…
- Но я…
Элинор подошла к двери в свои покои, открыла ее, взглянула на монаха. Глаза у нее были цвета осеннего неба за окном.
- Пожалуйста, брат, - сдержанно сказала она, - у меня еще много неотложных дел. Прошу вас…
Высоченный худой монах поклонился с неожиданным изяществом и направился к выходу. Однако в топоте его мягких туфель по каменному полу слышался протестующий возглас, застрявший у него в горле и не вырвавшийся оттуда.
* * *
Элинор с облегченным вздохом прикрыла за собой дверь и перешла из комнаты для приемов в совсем небольшое помещение рядом. Ее в самом деле утомили постоянные препирательства двух монахов, она чувствовала, что, прежде чем приступить к другим делам этого дня, не мешает отдохнуть немного душой.
Обитель настоятельницы выглядела весьма просто. А разве возможно иначе? Единственным украшением здесь был старый гобелен с искусно вышитым изображением Марии Магдалины у ног Христа. Ковер-картина осталась от недавней предшественницы и висела на каменной стене над узкой монастырской постелью. Рядом с постелью стоял украшенный простой резьбою аналой, дерево на нем было отполировано прикосновениями рук множества женщин, побывавших в этих покоях, и мягко отсвечивало в скудных лучах убывающего дня.
Элинор опустилась на колени, склонила голову.
- Пускай будет угодно Господу, - едва слышно произнесла она, - чтобы новым настоятелем здесь был достаточно мудрый человек и чтобы выборы его состоялись без отлагательств и без ненужной суеты и сумятицы.
Впрочем, этого не избежать, понимала она, потому что, как только стало известно, что монастырский приор, старый Теобальд, находится при смерти, тут же появилось немало претендентов на его должность.
Элинор недавно вступила в двадцать первый год своей жизни, большую часть которой провела в монастыре, но, несмотря на это, она не была чрезмерно удаленной от забот, которыми жила страна, и довольно хорошо разбиралась в политических и иных событиях, одной из главных причин которых, как она полагала, всегда являлись людские прегрешения, и среди них - чрезмерное честолюбие, чем страдают многие смертные, в том числе и находящиеся в лоне Церкви, хотя эти последующие вовсю стараются делать вид, что земные заботы их нисколько не волнуют.
Ее тоже беспокоили предстоящие выборы, но отнюдь не по соображениям собственной выгоды, а потому, что им предшествует период, когда вместо того, чтобы объединяться душевно, люди еще больше отдаляются друг от друга, исполнившись гордости и своекорыстия. Такое бывает в политике. То же самое, увы, замечала она и в церковной жизни.
Хорошо еще, что один из главных претендентов на должность настоятеля был брат Эндрю, кого Элинор искренне уважала и чьи взгляды разделяла. К сожалению, он был куда менее красноречив и энергичен, нежели его вероятный соперник брат Мэтью, с воззрениями которого она не чувствовала в себе согласия.
Основным поводом для раздоров был вопрос о главном предназначении их монастыря: станет ли Тиндал местом, где излечивают телесные недуги людей, будут ли на его землях исцелять больных и страждущих и давать приют голодным и умирающим, или здесь отвернутся от них и отдадут все свои силы и умение воспитанию в людях истинной веры и благоговейного почитания святых мощей? Обе эти позиции духовны и высоконравственны, но, к сожалению, несовместимы друг с другом в одном монастыре. А что касается ее самой, то она в большей степени привержена первой из них. Как и брат Эндрю.
Помимо всего, Элинор не была вполне убеждена, что только лишь вера может излечить страждущих. Хотя молитвы милосердной сестры Кристины приносили многим заметное облегчение. Другим же помогала ее помощница сестра Анна, кого Господь наделил талантом подбирать чудодейственные травы и приготавливать из них различные настойки и снадобья. Благотворные результаты подобного лечения сумели несколько поколебать убежденность многих в том, что болезнь - лишь Божье наказание за грехи и что избавление от нее находится всецело в руце Господа. С появлением в монастыре брата Мэтью вера в это вновь начала крепнуть.