Дов провел их к отверстию позади пещеры – узкой расселине в камне, которая являлась проходом в следующую камеру. Им пришлось встать на четвереньки. Лео чувствовал тяжесть камня над собой и вокруг себя; скала давила на него. Постепенно его охватывала паника. "Скала веков, разверзнись для меня, позволь мне укрыться в тебе", – вспомнилось ему. Но здесь негде было спрятаться; здесь, в безвоздушном чреве земли.
Ползший впереди Агрон неуверенно встал. Внутренняя камера была как раз достаточной высоты, чтобы стоять на полусогнутых ногах, втянув голову в плечи. Над выемкой в каменном полу сидели на корточках двое. Единственный источник света – фонарь – был у них. Свет горел прямо у них под пальцами, как на картинах Караваджо; казалось, он исходил из объекта, который они исследовали. Лео глянул через плечо Агрона. В расселине лежала горстка обломков: изогнутый носик кувшина и бурые глиняные черепки, похожие на размозженную голову. Тщетно пытаясь обуздать панику, Лео постарался сосредоточиться на словах Агрона.
– В определенное время, судя по всему, наблюдалось смещение земной коры. Земля провалилась и разбила кувшин. – Агрон жестами изобразил столкновение черепков. – Папирус мы извлекли практически целиком, а теперь пытаемся выкопать все остальное. Мы думали, нам удастся разобрать имя на папирусе, – сказал он. – Мы предположили, что имя это – Юдас. И, возможно, Симеон. Но здесь никто не знает греческого. Вы же видели папирус. Каковы ваши соображения?
– Вполне возможно.
– И кто же эти люди?
– Это были довольно распространенные имена.
Археологи работали подобно хирургам на месте аварии: оказывали первую помощь, облегчали боль в сломанных костях, а застрявшие в искореженном металле конечности осторожно вынимали. Специальными кисточками они усердно стирали грязь, будто вычищая рану, и выискивали тех, кто сумел выжить в катастрофе времен.
– Что-нибудь еще? – спросил Лео. – Мне хотелось бы вернуться на свежий воздух. – Паника – ощутимая, материальная – скапливалась в груди. Камни давили сверху, обстоятельства же – со всех сторон.
Агрон оглянулся. Черты его лица в тусклом свете фонаря обрели торжественную строгость, стали практически библейскими, чертами пророка.
– Я думал, вам интересно будет осмотреть непосредственное место находки.
– Это все очень интересно, но я бы предпочел уйти отсюда.
Пророк ухмыльнулся.
Это место порой действует на людей подобным образом.
После пещерного мрака солнечный свет ослеплял. Выйдя наружу, Лео испытал огромное облегчение. Обретенная свобода заполнила его тело целиком. Он отряхнулся и посмотрел по сторонам с восторгом человека, только что вернувшегося с того света. Солнце уже стояло в зените, таращась злокозненным глазом сквозь тонкий ажур облаков. Температура повышалась. По радио блеяла какая-то поп-группа. Пыль летала над развороченной землей, в которой копошились несколько волонтеров. Неужели здесь, подумал Лео, среди этой пылищи и камней, в этом мертвом месте подле мертвого моря, истории христианства придет конец?
– Это же чертовски важно, не так ли? – спросил Агрон, выходя из пещеры следом за ним. – Они бы не притащили вас за тридевять земель, если бы это не было важно. – Внешний вид его выдавал беспокойство, как будто существовала вероятность, что все эти раскопки – сущий пустяк. Лео кивнул и похлопал его по плечу; прежде он никогда не позволил бы себе столь фамильярного, компанейского жеста.
– Это важно, – заверил он. – Очень важно.
Лист лежал в кабинете Всемирного библейского центра, спеленатый ярким, но мягким светом; вид он имел вполне безобидный. Лео снова сел за стол и попробовал еще раз изучить папирус трезво, непредвзято. Какая-то часть его раздробленной личности даже начала формулировать комментарий к тексту, а именно – толковать слово nazir. Nazir, nazaraios, netser, blastos.Корень, побег, росток; а также ело Nazarene,всегда волновавшее ученых. Академические спор словно искушали его разум.
– Это наверняка пропаганда, – сказал он. – О других вариантах даже думать не стоит.
– А ты подумай, – ответил ему Кэлдер.
– Над чем? Что это может быть оригинал? Евангелие от Иуды?
– Если угодно.
– Абсурд.
– Ты отрицаешь эту возможность? На каком основании?
– На основании здравого смысла.
Кэлдер обдумал понятие "здравый смысл", словно это была улика в запутанном деле.
– И все?
Лео в самом деле отчаялся.
– Здравый смысл – довольно веский аргумент. Тебе не хуже моего известно, что существуют десятки апокрифов. Евангелие от Марии, Деяния Пилата – все это обычные религиозные трактаты, не более. Думаю, это еще один подобный трактат, написанный с весьма отличной точки зрения. Нам следует придерживаться этой версии. Мы же не хотим нарубить дров, а потом выглядеть полными идиотами?
– А как же наша датировка? Как же место обнаружения? Ты сам его видел. Не убеждает?
Лео только пожал плечами.
– Даже если бы датировка была точной, что бы это изменило? В первом веке было множество причин для написания антихристианского трактата.
– А содержание? Вопрос родственных связей? – Кэлдера на мякине не проведешь. Конечно, он часто работал на публику и отличался повадками дельца, но дураком его назвать язык не поворачивался. Разговор их напоминал допрос обвинителя: продуманные, важные вопросы чередовались с ничего не значащей чепухой. Также Стива Кэлдера можно было сравнить с солдатом, который аккуратно зондирует почву на минном поле. – Что скажешь насчет Мариам? –спросил он.
Мариам, Мария. Довольно распространенное имя. Мария Богородица, конечно же. Эту историю знают все: разодевшись в пестрые халаты, завернувшись в простыни и нацепив кучу бижутерии, вся честная компания шастает по коллективной памяти Западного мира. Волхвы. Золото, ладан и мирра. Бык, осел и младенец в яслях. Избиение младенцев. А она – в самом центре внимания, ее серьезное, кроткое лицо занавешено сине-белым капюшоном: Мария Богородица, Дева Мария, Владычица Небесная.
Но Кэлдер, безусловно, знал. Он знал, потому что это было, черт побери, очевидно. Можете говорить о Марии, матери Иисуса, сколько вам заблагорассудится. Можете наряжать ее в синие и золотые покровы, а на голову вешать солнышко. Можете отправить ее на Луну, а из двенадцати звезд составить венец. Но была лишь одна семья, которая сделала то, о чем написано в тексте, лишь одна семья, которая приняла власть над Израилем из рук язычников и была уничтожена Иродом. И это была семья Маккавея, из династии Гасмонея, потомки Иуды бен Маттафия, изгнавшего греков Селевкидов из Израиля во втором веке до нашей эры. И одну из выдающихся женщин этого рода звали Мариам.
Кэлдер сказал это вместо Лео:
– Мариам I, вторая жена Ирода Великого.
Ирод. Это имя прозвучало оглушительно в тишине кабинета. Имя, ставшее нарицательным. Ирод. Ирод Великий, Ирод Эдомит, Ирод – местечковый тиран и полководец, который разыгрывал верную карту, дружил с нужными людьми, угождал нужным людям, убивал нужных людей и наконец, дослужился до царского титула – Царя Иудеи,если быть точными, именно так нарек его римский сенат в 40 году до нашей эры. Сразу после коронации Ирод бросил свою первую жену и женился заново – на Мариам из рода Гасмонея. Это был династический брак. Из семьи Мариам происходили несколько царей и несколько верховных жрецов (в сознании тогдашних иудеев это были фактически равноправные должности). Род Гасмонея все еще обладал той властью, которую Ирод сам никогда бы не сумел заполучить. Однако, если верить Иосифу, со временем он полюбил свою жену.
– Людям свойственно уничтожать то, что они любят, – пробормотал Лео. Он сидел над фрагментами папируса и чувствовал вонь крови, смрад настоящей бойни. Правление Ирода было примером чистой, абсолютной власти, трагедий в духе Елизаветинского театра, где в конце последнего акта вся сцена обычно бывала завалена трупами. Ирод любил Мариам, однако выманил ее родного деда, некогда верховного жреца Гиркана II, из Вавилона, куда тот был сослан, и убил старика. Он любил ее, однако он убил ее дядю. Он любил ее, однако ее младшего брата Ионафана, семнадцатилетнего юношу, только что рукоположенного, личный охранник царя утопил в бассейне иерихонского дворца. Ирод любил царицу Мариам, однако в конечном итоге, обуреваемый ревностью, он убил и ее саму.
– Иисус – сын Ирода? – Кэлдер покачал головой. – Думаю, это уже чересчур, Лео. Даже не знаю, что нам с этим делать.
Лео оторвал взгляд от папируса.
– Это объясняет некоторые новозаветные сюжеты, не правда ли? Приход волхвов. Парфянские послы наносят визит новорожденному наследнику престола. Возможно, Ирод даже увидел ребенка, когда тот появился на свет. Возможно, кто-то выкрал дитя из монарших покоев и спрятал его где-то в деревне. В Вифлееме. А почему бы и нет? Это нисколько не противоречит мессианским предсказаниям.
Логика династического убийства неумолима: вскоре после гибели царицы двух ее сыновей от Ирода удушили гарротой по приказу отца. Год их убийства – 7-й до нашей эры – весьма показателен: примерно тогда же родился человек, известный нам как Иисус из Назарета.
– И когда Ирод услышал об этом, то велел убить всех новорожденных в деревне. Что дошло до нас, посредством Евангелия от Матфея, под названием "избиение младенцев".
– Вроде того, – согласился Лео. Истории сходились, как кусочки мозаики, как фрагменты папируса, выложенные перед ним между двумя стеклами. – Возможно, мы это выясним. Возможно, об этом нам расскажут оставшиеся части свитка.
В тот вечер Гольдштауб отвез Лео в аэропорт. В дороге они спорили о свитке, о том, как именно нужно его расшифровывать, кто должен этим заниматься и как преподнести результаты общественности.
– Дело в том, – сказал Гольдштауб, – что у тебя есть личный интерес, не так ли?
– У всех нас есть личный интерес.
– Конечно. Конечно, есть. Но особенно – у представителей католической церкви. Вы же всегда выдвигали исторические претензии. Ну, достаточно взглянуть на ваш "Символ Веры". У вас он есть, а у иудеев – нет. Там даже упомянут Понтий Пилат. Наглее религии, пожалуй, не сыщешь.
– Это запутанная история – происхождение Никейского "Символа Веры", – сказал Лео. – Скажем так, опровержение гностицизма.
– Да, он есть. Своего рода контракт. Еврея не заставишь подписать контракт, пока он не посмотрит деловому партнеру в глаза. Но христиане, так сказать, поверили на слово. У вас все базируется на истории. – Он взглянул на собеседника. – А если мы докажем, что история – полная чушь?
Дорога резко срывалась вниз, петляя среди теснин, ведущих к Святому городу. Слева показался траппистский монастырь Латрун, выглядевший умиротворенным в лучах солнца. На холме за монастырем покоились руины замка крестоносцев, Торон де Шевалье. Название "Латрун" – это искаженное "Эль Торон", но раньше считали, что оно происходит от слова latro,что значит "вор"; этот Латрун был домом "хорошего" вора, распятого вместе с Иисусом Христом.
Лео молчал. Он думал о вере, он думал о сомнениях; он думал о предназначении, он думал о Мэделин. Возможно, Гольдштауб читал его мысли, он вполне мог быть наделен этим даром. Прощаясь в аэропорту, он пожал Лео руку и сказал, чтобы тот передавал привет ей и Джеку.
– Ты же с ней увидишься, верно? Вы часто видитесь, я не ошибаюсь?
– Да, – опасливо ответил Лео. – Нередко.
– Будь осторожнее.
Лео подавил в себе абсурдное желание рассказать Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн исповедаться.
– Это нелегко, – признался он.
Гольдштауб кивнул.
– Всем сейчас нелегко.
Самолет оттолкнулся от взлетной полосы и взмыл ввысь, над офисными комплексами и гостиницами Тель-Авива. Он пролетел над охристой каймой береговой линии и голубым лоскутом моря, прорвал сверкающий атлас неба и унесся прочь от Святой земли, прочь от недоверчивого шепота Евангелия от Иуды.
Лео думал о Мэделин, думалоб Иуде, думал о вере в сакральном и бытовом смыслах, думал о сомнениях и скептицизме. В журнале авиалинии была статья о свитках Мертвого моря. Имелись также глянцевые снимки Книжной Святыни и обычные кадры развалин Кумрана. "Монастырь эссенской секты", – гласила подпись, а текст соглашался попадая в ловушку наивности и невежества, расставленную старым козлом Роланом де Во много лет назад, когда государство Израиль фактически не существовало и бесценный свиток можно было купить за двадцать пять фунтов стерлингов. Также в статье говорилось о первых находках археологов в Эн-Море: "Район Мертвого моря продолжает раскрывать глубокие истины нашего религиозного прошлого", – писал журналист.
Лео беспокойно дремал, то и дело резко сбрасывая с себя сон, который улетучивался из памяти при попытках его восстановить. В этом сне присутствовала Мэделин: она признавалась в любви к нему в каком-то общественном месте на глазах у хохочущих Гольдштауба и Кэлдера. Иногда и Лео и Мэделин оказывались голыми, но, хотя они сами стыдились своей наготы, свидетели происходящего, похоже, вовсе не смущались. Джек тоже там был – наблюдал издалека отстраненный и циничный.
Чтобы отвлечься, Лео уставился в иллюминатор и увидел с высоты в тридцать тысяч футов остров, напоминавший фрагмент папируса на синей скатерти. Крит. Крыло самолета повторяло изгиб южного побережья, как указательный палец, как уаd.Или как палец, что выписал огненными буквами: Mené, тепе tekél upharsin.Ты взвешен на весах и найден очень легким. Это место называлось Калой Лименес, Справедливое Пристанище, последнее укрытие апостола Павла, найденное им почти две тысячи лет назад на пути в Рим – и на пути к гибели. Лео знал Павла. Он был близко знаком с ним, познакомился в самые первые дни в семинарии, делая несмелые шаги на территорию христианских догм. Он познал внутренний мир Павла – мир, полный боли, предрассудков, Поэзии; опасная эта комбинация всегда будоражила мир. Лео знал, какой ужас переживал Павел, извиваясь в конвульсиях в пыли на дороге к Дамаску.
Но Иуду он тоже знал.
Стюардесса подошла к нему и спросила, все ли с ним в порядке и может ли она ему чем-нибудь помочь.
– Все в порядке, – сказал Лео, жестом показывая, что она может идти. – Со мной все в порядке.
Вскоре самолет уже кружил над Римом в ярком вечернем небе. Можно было рассмотреть извилины реки и гигантские купола собора Святого Петра, похожие на мыльные пузыри, только выдутые из камня. Светящиеся улицы расходились от площадей, как лучи от десятков солнц; всюду виднелись церкви – десятки церквей, сотни церквей, более четырехсот церквей. Однако Рим давно уже перестал быть приютом либо оплотом победоносной радости. Хаотичный город, познавший все грехи подлунного мира, перестал быть бастионом, способным смирить натиск сомнений. Со всех сторон набежали вандалы, вандалы разорили город. Теперь это был город вульгарности, шума и язычества, к тому же расположенный у самого вулкана. Такси везло Лео из аэропорта вдоль широкого проспекта, где с напыщенным видом разгуливали в сумерках трансвеститы. Павел называл их malakoi,что в переводе значит "мягкие мужчины". Наряду с содомитами и прелюбодеями они входили в длинный список обреченных: прелюбодеи, идолопоклонники, "мягкие мужчины", содомиты, воры, ростовщики, пьяницы, клеветники и мошенники. Мимо проносились машины, и девушки, мужчины, а также существа, занявшие промежуточную позицию, распахивали пальто, демонстрируя свой товар. Торговались: сколько это будет стоить какова будет цена…
Дворец Цезарей – 1943
– Я тебе кое-что покажу, если ты согласишься пойти со мной.
– Кое-что? А что именно? – Деланное недоверие. Сдавленный смешок. Густой развратный смешок.
– Сюрприз. Но сначала ты должна согласиться.
– Как я могу согласиться, если я не знаю, на что соглашаюсь?
– Придется рискнуть. – Франческо смеется над ней, дразнит, улыбается ей иронично и двусмысленно, будто искушая отказом.
– Хорошо. Я согласна.
На следующий день он ждет в своей "альфа-ромео" у сторожки привратника, в самом начале подъезда к дому. Открыв дверь со стороны пассажира, он кивает ей в знак приветствия, пока она забирается внутрь. Оба чувствуют на себе безразличный взгляд привратника.
– Куда мы едем?
– Это секрет. – Машина с ревом уносится от ворот и сворачивает к Святой Марии Маджоре, затем налево, по улице Национале, к той дороге, которую недавно проложил Муссолини, дабы уничтожить останки Первой Римской империи (той, которая действительно имела силу). Называется она Дорога Форумов Империи. Частных транспортных средств там немного. Катят переполненные автобусы, трамваи, позвякивая, вразвалочку едут по рельсам, стайки велосипедов кружат, точно скворцы, но легковых автомобилей очень мало. Расфуфыренные пассажиры провожают взглядами отважную маленькую машину, за рулем которой сидит красивый мужчина, а рядом с ним – блондинка, придерживающая соломенную шляпу, но позволяющая шелковому шарфу реять на ветру. "Tedeschi", – делают вывод они. Некоторые даже произносят это слово вслух. Немцы. "Puttana tedescal"– выкрикивает парень на велосипеде, когда машина проносится мимо и стремительно огибает Колизей, построенный императором Титом по возвращении с Еврейской войны, а ныне ставший самым крупным и шикарным островом безопасности в мире. Слово "puttana"имеет древнюю этимологию. Корни его восходят к латинскому putidus,что значит "гнилой", "разлагающийся". Puttana– это проститутка.
Машинка проезжает под Аркой Константина, мчит по улице Сан-Грегорио и тормозит у ворот где-то на середине дороги. За воротами виден поросший травой склон с зонтичными соснами. Коричневая кирпичная кладка выглядывает из-за вершины холма.
– Палатин, – говорит Франческо, протягивая ей руку, когда она сходит на тротуар. – Я покажу тебе Палатинский холм, которого ты прежде не видела.
Парк закрыт для посетителей: об этом предупреждает объявление. Но Франческо лишь ухмыляется.