Наконец мы тронулись, хрустя колесами по каменистой, неровной почве; колесницы распределились вдоль открытого пространства, широкого, словно арена. Когда все заняли свои позиции, главный охотник умело издал клич, обращенный к лучникам, размещенным с восточной стороны. Далеко впереди, на окутанном тенями расстоянии, я едва мог разглядеть возле водопоя ничего не подозревающих животных - виднелись лишь их силуэты, очерченные последними лучами дневного света. Некоторые из них, заслышав странный крик, беспокойно подняли головы. И тут, по сигналу главного охотника, загонщики все разом внезапно ударили в свои деревянные колотушки, производя ужасную какофонию, и в одно мгновение стадо животных в тревоге рванулось с места - и ринулось, как и было задумано в плане охоты, по направлению к колесницам. Я слышал отдаленный грохот копыт, приближающийся к нам. Охотники немедленно взялись за вожжи, и затем, под предводительством царя - который получал распоряжения от главного охотника, - колесницы покатили вперед, на шум и крик. И внезапно мы оказались посреди битвы.
Охотничьи собаки и гепарды неслись перед колесницами к приближающимся животным, охотники стояли с поднятыми к плечу копьями или, если у них были возничие, с натянутыми и нацеленными луками. Однако объятое ужасом стадо вдруг почуяло ждущую впереди опасность. Животные, все разом, развернулись к западу, и наши колесницы рассыпались по местности; охота продолжалась теперь под торжественным сиянием луны, в котором можно было разглядеть все до мельчайших деталей. Я посмотрел в сторону и увидел царя, азартно преследовавшего добычу и понукавшего коней. Он оказался неожиданно хорошим колесничим. Я следовал за ним, стараясь держаться как можно ближе, и увидел, что Симут делает то же самое, так что мы образовали вокруг царской колесницы нечто вроде защитного ограждения. Я боялся якобы случайной стрелы или охотничьего копья, которые могли пронзить его в разгар охоты - они свистели в воздухе над нашими головами, приземляясь впереди нас.
Перепуганное стадо окуталось маскирующим его облаком пыли, чрезвычайно болезненной для глаз и гортани, поэтому, чтобы лучше видеть, мы отвернули севернее, не сбавляя бешеного темпа скачки. Наиболее медлительные из животных уже начинали отставать, особенно страусы, и я увидел, как царь прицелился и метким выстрелом уложил одного, довольно крупного. Одна из собак ухватила упавшую птицу за шею и поволокла ее назад, рыча и напрягая силы под немалой тяжестью добычи. Царь широко улыбнулся мне: он был в восторге. Однако впереди были и более крупные цели, и они по-прежнему стремительно уносились прочь. Мы погоняли лошадей - быстрее, быстрее! Колесницы грохотали по неровностям; я взглянул вниз на оси и взмолился, чтобы моя оказалась достаточно крепкой. Зубы мои стучали друг о друга, все кости в моем теле тряслись; уши наполнял непрестанный гул. Мне хотелось вопить от возбуждения, словно маленькому ребенку.
Царю удалось наложить на тетиву новую стрелу, и он поднял лук, снова прицеливаясь. Решив, что настало время и мне сделать что-нибудь, я последовал его примеру. Впереди я увидел скачущую антилопу и выбрал ее своей целью. Натянув вожжи, я свернул вправо и принудил лошадь бежать еще быстрее, и внезапно моя цель оказалась передо мной; и я пустил стрелу в открывшийся промежуток между другими животными. Несколько мгновений ничего не происходило, но затем я увидел, как антилопа сбилась с шага, запуталась в собственных ногах и рухнула на землю. Стадо неслось вперед, огибая упавшее животное, и многие колесницы продолжали погоню.
Вдруг вокруг стало совсем тихо. Стрела пронзила животному бок, и густая темная кровь, пульсируя, стекала по дымящейся шкуре. Глаза антилопы были широко раскрыты, но ничего не видели. Мухи, эти вечные спутницы смерти, уже жужжали над раной в отвратительном возбуждении. Я чувствовал одновременно гордость и жалость. Мигом раньше эта груда мяса и костей была живым существом, наделенным величайшей грацией и энергией. Я привык к виду мертвых тел - изувеченных, выпотрошенных, вскрытых трупов - и сладковатому гнилостному запаху разлагающейся человеческой плоти. Однако животное, убитое на славной охоте, являло собой совершенно другой вид умирания. В знак благодарности и уважения я, чтобы почтить дух животного, вознес молитву подношения.
Ко мне приблизился царь на своей колеснице, за ним ехал Симут. Они остановились рядом со мной, и мы помолчали, залитые лунным светом; горячее дыхание наших коней вырывалось в холодный воздух ночной пустыни, словно звуки трубы. Царь поздравил меня. Симут осмотрел животное и похвалил его качества. Прибыл главный охотник, прибавил почтительные восхваления от себя и приказал своим помощникам забрать животное вместе с прочими, добытыми на охоте. Нехватка мяса нам не грозила.
Мы вернулись в лагерь; были зажжены факелы, они пылали вокруг огромного костра в центре. Мясник работал на краю лагеря, его топор и ножи уверенно рассекали мягкие, уязвимые животы развешанных рядом туш. Он небрежно кидал отрубленные копыта в одну кучу и сгребал потроха в огромные скользкие пучки, после чего кидал лучшие части в котел. Несколько лучников стояли на страже на границе освещенного пространства лагеря, защищая его и мясо от гиен и пустынных лисиц.
Царю поднесли убитого им страуса. Он провел пальцами по великолепному бело-коричневому оперению.
- У меня много опахал, - сказал он мимоходом. - Поэтому я велю сделать из этих перьев опахало специально для тебя, Рахотеп, в подарок на память об этой прекрасной охоте.
Я поклонился.
- Это честь для меня.
Мы напились воды - нас мучила жажда; затем из высокого кувшина в наши золотые кубки было налито вино. Подали свежеприготовленное мясо убитой нами дичи, на блюдах из изящно обработанного металла, поставив их на камышовые циновки. Я выбрал себе прибор из комплекта бронзовых ножей. Царь ел аккуратно, сперва осматривая все, что ставилось перед ним на золотых тарелках, а затем осторожно пробуя маленькие кусочки. Несмотря на физическое утомление от охоты, он ел без большого аппетита. Я же тем временем умирал от голода и наслаждался каждым кусочком чудесного, приправленного пряностями мяса, гораздо сочнее и нежнее, чем любой кусок, какой можно купить у мясников в городе.
- Вам не нравится антилопа? - спросил я.
- Мне это кажется странным: я видел живое существо, бегущее ради спасения своей жизни - и вот держу в руке это… эти куски мертвой плоти.
Я чуть не рассмеялся над его детской откровенностью.
- Все едят всех вокруг себя! В том или ином виде.
- Я знаю. Собаки едят собак, и так же в мире людей. И тем не менее я нахожу мысль об этом несколько… варварской.
- Когда мои дети были младше и мы забивали дома утку или кролика, они жалостно молили сохранить животному жизнь - а потом, когда шкура с мехом или перьями была содрана, словно одежда, и все слезы были пролиты, они упрашивали, чтобы им показали сердце и отдали счастливую лапку. А потом ели похлебку, без всяких неприятных последствий, и просили добавки.
- Дети не сентиментальны. Возможно, их учат становиться такими, потому что мы не можем вынести их честности. Или их жестокости.
- А вас учили быть сентиментальным?
- Я был воспитан во дворце, не в доме. Мою мать забрали от меня, отец был отстраненным как статуя. Моими друзьями были кормилица и обезьянка. Удивительно ли, что я отдал свою любовь животным? По крайней мере я знал, что они любят меня, и мог доверять их любви.
И царь аккуратно скормил кусочек мяса своей обезьянке, а затем изящно сполоснул пальцы в чаше с водой.
Но в этот момент нас прервали - чья-то тень появилась на холщовой стене у входа в шатер. Я опустил руку, так что она легла на рукоять кинжала, спрятанного у меня в одежде. Из-за света горевших снаружи факелов тень, приближаясь, казалась больше обычного человека. Тутанхамон крикнул, разрешая войти. Это оказался его личный помощник. Он нес поднос со свежеиспеченными медовыми коврижками и блюдо с сотами. Глаза царя загорелись восторгом. Помощник поклонился и поставил поднос рядом с нами. Должно быть, повар решил приготовить особое угощение для царского ужина вечером после охоты.
Тонкие пальцы Тутанхамона скользнули к коврижкам, но тут я, повинуясь внезапному порыву, схватил его за запястье.
- Как ты смеешь ко мне прикасаться! - вскричал он.
- Простите меня, господин. Но я не могу быть уверен…
- В чем? - капризно воскликнул он, поднимаясь на ноги.
- Что этот мед можно есть. Мы не знаем, откуда он взялся. Я бы предпочел не рисковать.
И тут его маленькая обезьянка, сверкая умными черными глазами, метнулась вниз с его плеча, схватила с блюда кусочек соты и ускакала с ним в угол.
- Нет, ты видел, что она делает? - раздраженно вскричал Тутанхамон.
Он подошел к обезьянке, что-то тихо и нежно приговаривая, но она взглянула недоверчиво и ушмыгнула вдоль стены шатра в дальний угол, где, беспокойно моргая, принялась покусывать свое сокровище. Царь снова приблизился к ней, и я зашел с другой стороны, захватывая ее в клещи. Но зверюшка двигалась слишком быстро для нас: она проскользнула у меня между ног, цапнув за руку острыми зубками, и отбежала в противоположный конец шатра, где присела на четвереньки и принялась жевать, что-то лопоча, пока с сотами не было покончено. Царь еще раз подошел к ней, и на этот раз, поскольку терять было уже нечего, она охотно подбежала к нему - возможно, даже надеясь на новое угощение. Однако внезапно произошло что-то странное: она как будто споткнулась о собственную лапу, словно вдруг забыла, как ходить, а потом свернулась в тугой клубок, подергиваясь и извиваясь, стараясь плотнее сжаться и испуская тихое болезненное повизгивание. Горестный крик Тутанхамона мгновенно привлек в шатер Симута и стражников. Никто ничего не мог поделать. К счастью, обезьянка умерла быстро. Я радовался лишь тому, что это не царь умер в судорогах от яда.
Тутанхамон осторожно поднял с пола мертвое животное и мягко прижал его к себе. Потом повернулся и обвел нас взглядом.
- На что вы все уставились? - крикнул он.
Никто не решался что-либо сказать. На миг мне показалось, что царь собирается швырнуть в меня маленьким трупиком. Однако он лишь повернулся и унес его от нас, в свою спальню.
Снаружи, низко над черным горизонтом, висела луна. Было очень холодно. Царские телохранители, снова заступившие на караул, топали ногами и прохаживались взад и вперед, пытаясь согреться и не заснуть; они жались к огню жаровни, горевшему в своей черной клетке, словно маленькое солнце. Красные искры взвивались к ночному небу и пропадали. Ища уединения, мы с Симутом ушли за пределы лагеря. Вдалеке от света костров огромная посеребренная плоскость пустыни простиралась до бесконечности; она была еще прекрасней под черным пологом ночного неба, чем под резким светом и жаром дня. Я поднял голову, и мне показалось, что небеса, усыпанные миллионами вечно сверкающих в чистейшем воздухе звезд, сегодня ночью горят еще ярче, чем обычно. Однако здесь, на земле, мы снова были в беде.
- Очевидно, он нигде не будет в безопасности, - сказал наконец Симут. - Очевидно, что бы мы ни делали, мы не в силах обеспечить ему защиту.
Мы допросили царского помощника и повара, который торопливо объяснил, что Тутанхамон лично распорядился, чтобы мед был добавлен в коржики. Оба были в ужасе от того, что оказались вовлечены в происшедшее, - и от того, что их самих могли счесть соучастниками.
- Повелитель любит сладкое. Он всегда требует каких-нибудь сладостей к концу трапезы, - говорил повар, сжимая большие потные руки.
- Я этого не одобрял, но желания царя должны удовлетворяться во всем, - надменно добавил помощник, нервно поглядывая на повара.
Я своими глазами видел подтверждение тому, что они говорили, и несомненно, тот, кто послал мед, тоже знал о пристрастии царя к сладкому.
- Если бы нам удалось поймать этих сборщиков меда, можно было их допросить. Они бы мигом сознались, кто подучил их преподнести царю мед, - предложил я.
Однако Симут покачал головой:
- Я уже спрашивал у главного охотника. Он убедил меня, что попытка их выследить ничего не даст, тем более в темноте. Эти люди знают пустыню как свои пять пальцев, и он уверил меня, что если они не хотят, чтобы их нашли, то уже к рассвету исчезнут без следа.
Мы принялись размышлять над оставшимися у нас возможностями.
- Главное, царь остался жив.
- Несомненно. Но чья рука простирается настолько далеко, что даже здесь, - Симут обвел рукой огромную пустоту бесчисленных звезд и ночной пустыни, - он смог предпринять попытку его отравить?
- Насколько я знаю, таких людей всего двое, - отозвался я.
Симут поглядел на меня и кивнул. Мы прекрасно понимали друг друга.
- И я знаю, кого бы я выбрал в качестве наиболее вероятного кандидата, - тихо произнес он.
- Хоремхеба?
Он кивнул.
- Мы на его территории, и для него не составило бы труда проследить, куда мы отправились. И ему на руку, если бы царь умер вдали от собственного двора, а последовавший за этим хаос стал бы для него прекрасным полем боя, чтобы сразиться с Эйе за власть.
- Все это верно - хотя можно подумать и о том, что он первый, на кого падает подозрение, и что, возможно, не в его интересах так… раскрываться.
Симут хмыкнул.
- В то время как Эйе, - продолжал я, - достаточно умен, чтобы подстроить нечто подобное даже на таком расстоянии так, чтобы заодно бросить тень подозрения на Хоремхеба.
- В любом случае, оба они выигрывают от смерти царя.
- И в любом случае они оба обладают безграничным влиянием и властью. Эйе не может контролировать армию, однако он в ней нуждается. Хоремхеб не в силах контролировать канцелярии, и однако тоже в них нуждается. И оба хотят контролировать царские владения. Начинаю подозревать, что царь попросту стоит между ними, как помеха в их великой битве, - сказал я.
Симут кивнул.
- Как вы думаете, что нам теперь делать? - спросил я.
- Думаю, нам следует оставаться здесь. Наша первоочередная задача - убить льва. Это само по себе даст царю новое утешение и вселит в него уверенность в своих силах.
- Согласен. Вернуться как-либо иначе будет означать поражение. Он повел игру по очень высоким ставкам. Мы не должны проиграть.
Мы вернулись к жаровням обогреться.
- Я буду стоять на страже всю ночь, вместе с телохранителями, - вызвался Симут.
- А я пойду узнаю, не нужно ли царю чего-нибудь, и, если он захочет, переночую в его шатре.
Так мы расстались.
Глаза 30
Тутанхамон сидел на своем походном троне, глядя перед собой и держа ка коленях мертвую обезьянку, словно ребенка. Я склонил голову и подождал, пока он заговорит.
- Ты спас мне жизнь, - наконец произнес он бесцветным голосом.
Я промолчал.
- Ты будешь вознагражден, - продолжал он. - Подними голову.
Я повиновался и, к своему облегчению, заметил, что в нем произошла некая серьезная перемена.
- Признаю, что все, что произошло за эти последние недели, поселило в моем сердце величайший страх. Временами я боялся быть живым. И сам этот страх стал моим господином. Но владыка Обеих Земель не должен бояться. Настало время преодолеть мой страх, чтобы он не имел надо мной власти. Иначе чем я буду, кроме как добычей теней?
- Страх присущ человеку, господин, - осторожно сказал я, - но мудрый изучает его уловки и его власть, чтобы сдерживать и побеждать его.
- Ты прав. И поступая так, я изучу также уловки тех, кто хочет использовать мой страх против меня, тех, кто использует образы смерти, чтобы меня запугать. Но если я не дам власти смерти, то и страх не будет иметь надо мной власти. Разве не так, Рахотеп?
- Это так, господин. Но людям свойственно бояться смерти. Это естественный страх.
- И тем не менее я не могу себе больше позволить жить в страхе перед ней. - Он опустил взгляд на мертвую обезьянку и мягко погладил ее по шерстке. - Смерть лишь сон, от которого мы просыпаемся в еще более великолепном месте.
Я не мог согласиться с ним и поэтому промолчал.
- Я уже достаточно хорошо тебя знаю, Рахотеп, чтобы видеть, когда ты говоришь не от всего сердца.
- Смерть - это такая тема, которую я не могу обсуждать.
- И тем не менее работа, которой ты живешь, имеет дело со смертью.
- Возможно, и так, господин. Но у меня нет к ней любви.
- Можно было бы предположить, что, повидав столько всего, ты должен был несколько в ней разочароваться, - заметил Тутанхамон, и был совершенно прав.
- Она и разочаровывает меня и в то же время поражает. Я смотрю на трупы, которые днем раньше были живыми людьми, разговаривали и смеялись, совершали свои мелкие проступки и наслаждались любовными связями - и что теперь осталось от них, кроме безжизненного мешка с кровью и внутренностями? Что произошло? Мой ум по-прежнему пасует перед мыслью о том, что ждет нас после смерти.
- Мы с тобой похожи: оба слишком много думаем, - сказал он, улыбаясь.
- Хуже всего мне бывает перед рассветом. В эти часы я понимаю, что смерть на день ближе. Начинаю страшиться смерти тех, кого люблю. Собственной смерти. Думаю обо всех добрых делах, которые я не сделал, о любви, которую не смог взрастить, о времени, которое потерял. А покончив со всеми этими бесполезными сожалениями, я думаю о пустоте смерти. Как это - не быть здесь. Не быть вообще нигде…
Некоторое время Тутанхамон молчал; я даже засомневался, не зашел ли я слишком далеко. Однако потом он хлопнул в ладоши и засмеялся.
- Какой же ты замечательный собеседник, Рахотеп! Столько оптимизма, столько жизнерадостности…
- Вы правы, господин. Я слишком много размышляю. Дочки все время говорят, что мне надо быть повеселее.
- И они правы. Но меня беспокоит другое. В твоих речах я не слышу ни слова веры в богов.
Я ответил не сразу, поскольку внезапно почувствовал, что вступаю в разговоре на почву тонкую, как папирус.
- Я борюсь со своей верой. И я борюсь за то, чтобы верить. Возможно, таков мой личный способ бояться. Вера говорит нам, что духом мы не умираем. Но, как ни пытаюсь, я обнаруживаю, что не могу пока что поверить в это.
- Жизнь сама по себе священна, Рахотеп. Все остальное - тайна.