Тутанхамон желал, чтобы все видели, как он демонстрирует вновь обретенную верность и щедрость правящей семьи по отношению к богу-покровителю этого города, Амону, и жрецам, владевшим и управлявшим его храмами, для чего возводились новые монументы и храмовые постройки, одна амбициознее и блистательнее другой. Для строительства требовалось множество инженеров, мастеровых и в особенности чернорабочих, чьи лачуги и поселения вырастали вокруг храмов, отодвигая границу города все дальше на распаханные земли. Я поглядел на север и увидел древние темные улочки, застроенные лавками, свинарниками, мастерскими и крошечными домиками - неукротимое сердце города, рассеченное пополам неестественно прямой линией Аллеи сфинксов, проложенной еще до моего рождения. На западе серебристой змеей сверкала Великая Река, и на обоих ее берегах, словно аккуратно разбитое зеркало, ослепительно сияли затопленные паводком поля.
Гораздо дальше, на западном берегу, в пустыне за полосками пашен находились огромные каменные заупокойные храмы, а еще дальше - тайные подземные гробницы в скрытой от глаз Долине царей. К югу от храмов виднелся царский дворец Малькатта в окружении административных зданий и жилых домов, а прямо перед ним - обширные застойные воды озера Биркет-Абу. Позади города с прилегающими территориями проходила отчетливая граница между Черной и Красной землями: там возможно стоять одной ногой в мире живого, а другой в царстве пыли и песка - там, где каждую ночь пропадает солнце, куда мы отсылаем наши души после смерти и наших преступников на гибель и где рыщут чудовища из наших кошмаров, преследуя нас в огромной, бесплодной тьме.
Прямо перед нами с севера на юг, между великими храмовыми комплексами - Карнаком и Южным храмом - тянулась Аллея сфинксов, пустая, словно высохшее русло реки, если не считать подметальщиков, которые старались как можно быстрее вымести последние следы пыли и мусора, дабы все выглядело безупречно. Перед огромной, сложенной из глиняных кирпичей и покрашенной стеной Южного храма молчаливыми рядами стояли фаланги фиванского войска и толпились жрецы в белых одеждах. После бурлящего хаоса пристани здесь царили сплошной регламентированный порядок и подчинение. Стражники-меджаи сдерживали толпы, напиравшие со всех сторон на площадь и Аллею и сливавшиеся вдалеке с дрожащим маревом; едва ли не весь народ собрался тут, привлеченный надеждой на благосклонный взгляд бога в этот праздник праздников.
Возле меня возник Нахт. На минуту мы оказались наедине.
- Мне кажется, или в воздухе витает что-то необычное? - спросил я.
Он кивнул:
- Атмосфера никогда не бывала настолько напряженной.
Ласточки, одинокие в своем веселье, резали воздух над нашими головами. Я тайком вытащил холщовый амулет и показал Нахту.
- Что можешь мне сказать об этом?
Он удивленно взглянул на него и быстро прочел надпись.
- Это заклинание для усопших, как даже ты наверняка знаешь. Но особенное. Говорят, его написал Тот, бог письма и мудрости, для великого бога Осириса. Чтобы заклинание имело ритуальный эффект, чернила должны быть сделаны из мирры. Как правило, к подобным ритуалам прибегают при погребении лишь самых высочайших из высокопоставленных особ.
- То есть? - спросил я озадаченно.
- Высших жрецов. Царей. Где ты это нашел?
- На трупе одного хромого мальчика. Это был совершенно точно не царь.
Теперь Нахт выглядел удивленным.
- Когда?
- Сегодня, ранним утром, - ответил я.
Поразмыслив над странными фактами, он затем покачал головой.
- Пока что я не могу понять, что это значит, - заключил Нахт.
- Я тоже. Помимо того, что не верю, будто это совпадение.
- Называя что-то совпадением, мы просто признаемся, что видим связь между двумя событиями, но не можем обнаружить, в чем эта связь состоит, - лаконично изрек Нахт.
- Все, что ты говоришь, друг мой, всегда звучит истинной правдой. У тебя дар - превращать неразбериху в эпиграмму.
Он улыбнулся.
- Верно, но для меня этот дар - едва ли не тирания, поскольку я мыслю гораздо более четко, чем нужно в моих же интересах. Ведь жизнь, как мы знаем, в основном представляет собой хаос.
Под моим внимательным взглядом Нахт вновь погрузился в размышления о полоске холста и странном заклинании. У него на уме было что-то, чего он не хотел мне говорить.
- Да, тут какая-то загадка… Но пойдем же, - проговорил он в своей безапелляционной манере, - у меня прием, и здесь собралось множество людей, с которыми я хочу тебя познакомить.
Нахт взял меня за локоть и попел в гущу гомонящей толпы.
- Ты же знаешь, я не выношу сильных мира сего, - пробормотал я.
- Ох, не будь таким замкнутым снобом. Здесь сегодня собралось много людей с выдающимися интересами и пристрастиями - архитекторы, библиотекари, инженеры, писатели, музыканты и еще несколько предпринимателей и коммерсантов вдобавок, поскольку искусство и наука тоже зависят от хороших вложений. Как наша культура будет развиваться и расти, если мы не будем делиться своими знаниями? И где еще сможет стражник-меджай наподобие тебя пообщаться с ними?
- Ты прямо как пчелка, что перелетает с цветка на цветок, - то тут попробует нектара, то там…
- Очень неплохое сравнение, разве что в нем я выгляжу дилетантом.
- Друг мой, я никогда не обвинил бы тебя в дилетантизме, или любительщине, или непрофессионализме. Ты - нечто вроде философа, наделенного духом искателя.
Он удовлетворенно улыбнулся.
- Мне нравится, как это звучит. Этот мир, как и мир Иной, полон странностей и загадок. Уйдет много жизней, чтобы понять их все до конца. А нам, сдается мне, отведена только одна, как это ни печально.
Прежде чем я успел ускользнуть под благовидным предлогом, он представил меня группе людей средних лет, что вели беседу под навесом. Все они были пышно разодеты: и ткани, и драгоценности были самого высшего качества. Каждый из них разглядывал меня с любопытством, словно некий странный, но интересный объект, который, возможно, стоит купить, если цена окажется сходной.
- Это Рахотеп, один из моих старинных друзей. Он главный сыщик здесь, в Фивах, специализируется на убийствах и загадочных происшествиях! Кое-кто считает, что его стоило бы при первой же возможности сделать начальником городской Меджаи.
Я постарался, как мог, справиться с этой порцией публичной лести, хотя ненавидел такие вещи, и Нахт прекрасно об этом знал.
- Думаю, всем вам известно, что мой дорогой друг славится своим красноречием, - заметил я. - Он может грязь обратить в золото.
Они все разом кивнули, явно довольные этим высказыванием.
- Красноречие - опасное искусство. Это манипуляция различием - кто-нибудь мог бы сказать "расстоянием" - между истиной и образом, - произнес низенький толстый человек с лицом, напоминающим подушечку для сидения, и испуганными голубыми глазами ребенка. Он сжимал в кулаке уже опустевший кубок.
- И в наши времена это расстояние стало средством осуществления власти, - сказал Нахт.
Последовала небольшая неловкая пауза.
- Господа, это собрание попахивает чуть ли не заговором, - сказал я, чтобы разрядить обстановку.
- Но разве не всегда было так? Красноречие стало средством убеждения с тех самых пор, как человек начал разговаривать - и уверять своих врагов, что на самом деле он является их другом… - высказался еще один.
Раздались смешки.
- Верно. Но насколько более запутанно все стало сейчас! Эйе и его приспешники сбывают нам слова, выдавая их за истину. Но слова изменчивы и ненадежны. Уж я-то знаю! - хвастливо заявил голубоглазый.
Несколько человек рассмеялись, подняв руки и шевеля своими изящными пальцами в знак одобрения.
- Хор - поэт, - объяснил мне Нахт.
- В таком случае, вы мастер двусмысленностей, - сказал я, обращаясь к толстяку. - Вы овладели скрытыми значениями слов. Это очень полезное умение в наши времена.
Тот радостно хлопнул в ладоши и загикал. Я понял, что он слегка пьян.
- Верно, ибо это времена, когда никто не может сказать, что он в действительности имеет в виду. Нахт, друг мой, где вы отыскали это замечательное создание? Стражник-меджай, понимающий поэзию! Что же будет дальше? Танцующие солдаты?
Компания рассмеялась еще громче, явно настроенная поддерживать легкую и непринужденную беседу.
- Уверен, Рахотеп не обидится, если я открою, что и он тоже писал стихи, когда был помоложе, - сказал Нахт, словно желая загладить те трещинки толщиной в волосок, что начали проявляться в разговоре.
- Они были очень плохи, - возразил я. - И от них не осталось никаких вещественных доказательств.
- Но что же произошло, почему вы оставили это дело? - озабоченно спросил поэт.
- Не помню. Наверное, мною завладел мир.
Поэт повернулся к собравшимся, широко раскрыв глаза от изумления.
- Им завладел мир! Хорошая фраза! Пожалуй, мне придется ее позаимствовать.
Компания благосклонно закивала.
- Осторожней, Рахотеп! - сказал один из них. - Я знаю этих писателей - они говорят "позаимствовать", когда имеют в виду "украсть". Вскоре вы увидите свои слова в ходящем по рукам свитке современной поэзии!
- И, насколько я знаю Хора, это будет какая-нибудь злая сатира, а вовсе не любовные стихи, - прибавил другой.
- Лишь очень немногое из того, что я делаю, достойно занять место в стихотворении, - сказал я.
- И именно поэтому, друг мой, это так интересно, поскольку в противном случае все искусственно, а ведь как легко устать от искусственного! - отозвался поэт, сунув свой пустой кубок проходящему мимо слуге. - Нет, вкус истины - вот это по мне!
Одна из служанок приблизилась, вновь наполнила наши кубки и удалилась со спокойной улыбкой и завладев вниманием нескольких, если не всех, мужчин. Я подумал о том, как мало, должно быть, знает этот человек о реальности. Затем беседа возобновилась.
- Мир определенно во многом изменился за последние годы, - сказал кто-то.
- И несмотря на рост нашего международного влияния, и наши успехи в сооружении величественных построек, и уровень достатка, которым многие из нас теперь наслаждаются…
- Болтовня! - насмешливо перебил поэт.
- …не все изменения были к лучшему, - согласился говоривший.
- Я против перемен. Их переоценивают. От них ничто не становится лучше, - заявил Хор.
- Бросьте, что за нелепое мнение! Оно противоречит всякому смыслу. Это попросту признак возраста - мы стареем и нам кажется, что мир становится хуже, нравы вырождаются, нормы этики и знания размываются, - сказал Нахт.
- А политическая жизнь все более и более напоминает зловещий фарс, - подхватил поэт, вновь опустошая свой кубок.
- Мой отец постоянно сетует из-за подобных вещей, и я пытаюсь с ним спорить, но у меня ничего не получается, - заметил я.
- Так будем же честны по крайней мере друг с другом! Великая тайна заключается в том, что мы оказались под властью людей, чьих имен мы почти не знаем, занимающих какие-то загадочные должности, и всем этим правит старик, страдающий манией величия, но не имеющий даже царского имени, чья отвратительная тень, кажется, простирается над всем миром с тех пор, как я себя помню. Из-за амбиций великого генерала Хоремхеба мы втянуты в долгую и до сего дня бесплодную войну с нашими старинными врагами, в то время как дипломатия несомненно могла бы дать гораздо больше и при этом избавить нас от бесконечного истощения наших финансов. Что же до двоих царственных детей, то им, похоже, никогда не будет позволено вырасти и занять свое законное центральное место в жизни Обеих Земель. Как случилось, что возникло такое положение, и как долго это может продолжаться?
Хор высказал истину, которая не могла быть высказана; казалось, ни у кого не хватало храбрости ему ответить.
- С нашей точки зрения мы устроились весьма уютно; если взглянуть на окружающую нас обстановку, мы процветаем. У нас есть достаток, есть работа, есть наши роскошные дома и слуги. Возможно, для нас это неплохой компромисс. Но вам, я полагаю, открыта совершенно иная сторона жизни? - спросил меня высокий утонченный господин, поклонившись и представившись как Неби, архитектор.
- Или, возможно, вы действительно видите ужасную реальность жизни, как она есть, в то время как мы, живущие в заколдованном круге нашего комфортабельного существования, надежно защищены от нее, - добавил поэт с ноткой высокомерия в голосе.
- Почему бы вам как-нибудь ночью не составить мне компанию и не выяснить это самому? - предложил я. - Могу показать вам глухие закоулки и лачуги, где честные, но неудачливые люди поддерживают свое существование благодаря объедкам, которые мы выбрасываем, даже не думая. А еще я мог бы познакомить вас с некоторыми весьма успешными профессиональными преступниками, знатоками порока и жестокости, для которых люди - не больше чем товар. У многих из них есть богатые конторы в городе, а также красивые жены и дети, живущие в отличных домах в новых комфортабельных пригородах. Они закатывают щедрые обеды, они вкладывают деньги в земельные участки, но их богатство построено на крови. Я могу показать вам реальную сторону этого города, если вы этого хотите.
Поэт театральным жестом поднес свои короткопалые ручки ко лбу.
- Вы правы. Лучше я оставлю реальность вам. Я не могу выносить ее в больших количествах - да и кто может? Признаю, я трус. При виде крови мне становится плохо, я терпеть не могу глядеть на бедняков в их ужасной одежде, и даже если кто-нибудь случайно сталкивается со мной на улице, я начинаю вопить в страхе, что меня сейчас ограбят и изобьют. Нет уж, я предпочитаю оставаться в безопасной, хорошо воспитанной компании слов и свитков в своей уютной библиотеке.
- Даже слова в наше время могут оказаться не столь уж безопасны, - заметил еще один из гостей, стоявший позади всех, где навес отбрасывал самую прохладную тень. - Не забудьте, здесь присутствует стражник-меджай. А ведь Меджаи - тоже часть реальной жизни этого города. Она и сама не защищена от разложения и упадка, о которых мы говорим. - Он устремил на меня спокойный взгляд.
- А, Себек! Я как раз думал, не собираетесь ли вы к нам присоединиться, - сказал Нахт.
Мужчине, к которому он обращался, можно было дать около шестидесяти лет, у него были короткие с проседью волосы, не тронутые краской. Я отметил пронзительные серо-голубые глаза и печать недовольства жизнью в чертах лица. Мы обменялись поклонами.
- Я не считаю слова преступлением, - произнес я осторожно. - Хотя кое-кто может со мной не согласиться.
- Вот именно. То есть, по-вашему, преступлением является само действие, а не намерение или высказывание? - спросил он.
Остальные переглянулись.
- Да, это так. В противном случае мы все были бы преступниками и сидели бы за решеткой.
Себек задумчиво кивнул.
- Возможно, самое чудовищное - это человеческое воображение, - сказал он. - Ни одно животное, насколько я понимаю, не страдает от мук воображения. И лишь человек…
- Воображение способно побудить к действию как самое хорошее в нас, так и самое худшее, - согласился Хор. - Уж я-то знаю, что мое хотело бы сделать с некоторыми людьми!
- Ваши стихи сами по себе достаточно мучительны, - съязвил архитектор.
- И именно поэтому цивилизованная жизнь, нравственность, этика и так далее имеют значение. Мы наполовину просвещены, но наполовину остаемся чудовищами, - настойчиво сказал Нахт. - Мы должны основывать свою вежливость на разумности и взаимной пользе.
Себек поднял свой кубок.
- За вашу разумность! Желаю ей всяческих успехов!
Его тост был прерван ревом, донесшимся снизу, с улицы. Нахт хлопнул в ладоши и крикнул:
- Пора!
Все, кто был на террасе, поспешили к парапету, и компания рассеялась в стремлении занять места, откуда открывался лучший вид на праздничное действо.
Возле меня возникла Сехмет.
- Отец, отец, пойдем, не то ты все пропустишь!
Она потащила меня прочь. По улице вновь прокатилась широкая волна ликования, подобная грому; все дальше и дальше катилась она по толпам, запрудившим сердце города. Нам открывался превосходный вид на открытое пространство перед стенами храма.
- Что там происходит? - спросила Туйу.
- Царь и царица ждут в храме нужного момента, чтобы появиться и приветствовать бога, - сказал Нахт.
- А что там, в храме?
- Тайна внутри тайны, покрытая тайной, - ответил он.
Туйу искоса бросила на него раздраженный взгляд.
- Это все равно что вообще ничего не сказать, - отметила она, совершенно справедливо.
Нахт улыбнулся.
- Там находится совершенно новое сооружение - Колонный зал. Его только-только закончили после многих лет работы. На всей земле не существует ничего подобного. Его колонны вздымаются до небес, и они целиком покрыты резьбой и удивительными изображениями царя, приносящего жертвы, а крыша разрисована бесчисленными золотыми звездами, посреди которых изображена богиня Нут. За этим залом расположен просторный Солнечный двор, окруженный множеством высоких, стройных колонн. А дальше нужно идти через множество входов, проходя дверь за дверью, а полы поднимаются все выше, а потолки опускаются все ниже, а тени сгущаются все гуще и гуще - и все это ведет в сердце всего сущего: в тайный склеп бога, где его будят на рассвете, кормят самой лучшей пищей, одевают в самые роскошные одежды, а потом укладывают спать на ночь. Однако входить туда позволяется лишь очень немногим жрецам и самому царю, и никто из них не может даже говорить о том, что они видели. И ты тоже не должна никогда говорить о том, что я только что тебе рассказал. Потому что это великая тайна. А великие тайны влекут за собой великую ответственность. - Он строго посмотрел на девочку.
- Я хочу увидеть все это! - Она улыбнулась широкой, самоуверенной улыбкой.
- Ты никогда этого не увидишь, - внезапно сказала Сехмет. - Ты же всего лишь девочка!
Нахт все еще думал, как на это ответить, когда трубы разразились оглушительными фанфарами; по этому сигналу ряды жрецов, все как один, упали на колени в мелкую пыль, а солдаты встали навытяжку, сверкая наконечниками копий и стрел на безжалостном солнце. Затем из тени огромной стены, ограждавшей храм, возникли две маленькие фигурки: они сидели на тронах, несомых сановниками и окруженных чиновниками и их помощниками. В тот момент, когда царственные фигуры явились из тени на свет, яркие солнечные лучи упали на их одежды и высокие короны, и те засияли ослепительным блеском. Полная тишина воцарилась над городом. Даже птицы умолкли. Началась самая важная часть праздничного ритуала.
Однако первые несколько мгновений ничего не происходило, словно царская чета прибыла слишком рано, и никто еще не придумал, чем бы их занять. Держатели царских зонтов достали свои орудия и укрыли правителей кружками тени. Затем из конца улицы донесся рев, возвещая прибытие бога в его золотой раке, покоящейся на плечах носильщиков, и процессия медленно и торжественно обогнула угол, возникнув в яркой вспышке света. Царственные фигуры сидели в ожидании, похожие на куклы - разряженные, деревянные и маленькие.