– Дочка, иди на полати. Насмотрелась я на вас, нету сил терпеть. Давай, Лешка, теперь моя очередь.
Она легла рядом, прижав к его лицу крепкую большую грудь, приникнув к нему всем телом.
– Дай хоть передохну чуток, – вырвалось у Алексея.
– Днем отдыхать будешь, давай, люби меня, – последовал ответ, и он почувствовал, как ее сильные руки требовательно заставляют его начинать любовную работу.
Алексей вспомнил, что всегда обращал внимание на эту крепкую, жизнерадостную мордовку, у которой муж погиб на германской. Удивительное дело – невысокого роста, широкобедрая и полногрудая, она выглядела хорошо сложенной и привлекательной, моложавой женщиной. Да и годков ей было не более сорока.
А Катерина уже горячо целовала его грудь, гладила мужское место и движением бедер звала его присоединиться к ней. Он почувствовал новый прилив энергии и она приняла с таким жаром, с таким любовным усилием, что его тело снова заработало как отлаженная машина, независимо от сознания, добывая из своих недр еще более острое наслаждение. А Катерина, забыв про дочь, билась в любовной лихорадке и ничего вокруг не существовало для нее в этот момент. В самой высшей точке она схватила Алексея за голову и так припала к его губам, что он потерял дыхание. Наконец она ослабила объятия и остановилась.
– Теперь спать, – подумал Булай, едва контролируя сознание. Но раздался осторожный стук в дверь. Темнота голосом Булкина спросила:
– Алексей Гаврилович, вы не слышали, там вроде бы кто-то возился снаружи.
С трудом помотав головой, Булай сел и подумал:
– Так, доигрался. Прозевал, субчиков, – он подтянул ремень на галифе, собрал силы и бросился к выходной двери. Снял с крючка, толкнул – дверь была приперта снаружи.
– Попались. Сейчас нас будут жарить.
И как бы в подтверждение его слов потянуло дымком. Снаружи запалили солому. Алексей открыл дверь в пристройку, крикнул на сеновал:
– Константин, ты как?
– Я здесь, Алексей Гаврилович. Сарайку тоже приперли. Не выйти.
Булай подскочил к двери пристройки и пнул ее ногой. Как и следовало ожидать, она не поддалась. А запах дыма становился все сильнее.
– Давай в избу, окно ломать будем. – крикнул он Булкину. Вдвоем они заскочили в избу, нашли в темноте скамью и стали бить ею в окно. Но крепкий дубовый ставень не поддавался. Женщины с ужасом следили за ними, припав друг к другу. Затем Катерина крикнула:
– Лешка, там на сеновале дверка есть. Давай туда.
Алексей сообразил, что сено на чердак подавали через верхнюю дверцу, с огорода. Бегом забрались по лестнице на сеновал и стали разгребать путь к задней стенке.
Сено, на счастье было набито не плотно и легко поддавалось. Когда добрались до дверки, желтый дым уже не давал дышать и до воспламенения оставались секунды. Алексей выбил хлипкую дверцу ногой, вытолкнул в проем женщин и прыгнул сам. За ним последовал Булкин.
Когда Булай вскочил на ноги, над домом взорвался золотой шар пламени и к небу устремился фонтан искр. Женщины отползали в сторону со стонами и охами, но, кажется, сильно не повредились. Сам он ободрал себе лицо и торс о жесткую дернину, но тоже обошелся без переломов. Да и высота была небольшой. Уже слышались крики подбегающих жителей села. "А ведь поджигатели-то где-то здесь попрятались. Им же надо видеть, что получилось, – вдруг подумал Алексей и огляделся. – Да где же им еще быть, как не в малиннике". Он бросился к густым зарослям, пальнув по ним из револьвера. Булкин топал сапогами сзади. Тут же из кустов выскочили две тени и устремились на зады огородов, к оврагу. Булай помчался вдогонку. Он настиг одного из поджигателей на дне оврага.
Съезжая по склону, тот подвернул ногу и замешкался. Подбежав вплотную и направив на него наган, Алексей узнал Филея.
– Ты… Филей, как… с какой стати? – пораженно спросил он.
Мордвин сидел в грязи. По лохматому лицу его текли слезы.
– Убивай меня. Не хочу жить, – потом поднял руку, грязным крючковатыми пальцем ткнул в него: – Ты новый жизнь хочешь, да! А с Сонькой моей что сделал? Какой мне жизнь теперь! – Из глотки его вырвалось клекотание.
– Да ты что… откуда взял?
– Я взял. Колька, сынок, подсмотрел и мне сказал. Она… блядь, а ты… коммунист… счастье всем даешь, – Филей лег в грязь и, не стесняясь, зарыдал во весь голос.
Алексей озадаченно постоял, потряс головой. Потом сунул наган за пояс, смущенно глянул на стоявшего поодаль Булкина и пошел назад, к пылавшему дому деда Паньки.
27
Оливер доложил, что Эмиль понес заслуженное наказание. На допросе ничего нового не сказал. Выл, заливался слезами. Типичный сопляк. Его замуровали в стену, вставили трубку для воздуха. Но это было лишним. Быстро затих. На таких обычно находит припадок клаустрофобии, и они умирают от ужаса. Так что, все в порядке. Звездочку маленькую в цемент вмазали. Кто посвящен, тот поймет.
28
Поначалу старики честно старались найти подходы к Ольге, но это у них никак не получалось. Анна Николаевна несколько раз приходила к ней по вечерам, приносила продукты, которые иногда привозили мужу крестьяне из окрестных сел. Девушка продукты принимала, но была по-прежнему замкнута. В разговор вступала неохотно. При каждом случае упоминала их неспособность вернуть себе сына. В последний приход она была как-то особенно враждебна. Когда Анна Николаевна положила на стол кошелку с яйцами, Ольга сбросила ее на пол и закричала:
– Уходи и не приходи больше, старая дура! Пока сына не вернешь, не приходи. А не вернешь, твой внучок сиротой по земле пойдет! – И зашлась надрывным плачем.
Седова растерянно посмотрела на расплывающееся месиво разбитых яиц, на бьющуюся в злобной истерике девушку и молча вышла. Больше она через порог этого дома не переступала.
Между тем Антон зарегистрировал с Ксюшей свой брак в ЗАГСе и пригласил по этому случаю родителей. Старики долго совещались и в конце концов решили последовать приглашению. Состоялось знакомство с невесткой, которое начало потихоньку наполняться родственными отношениями.
Родители Антона решили, что эту загадку с Ольгой им разгадать не по силам, и обратились к новой семье сына. Ксюша быстро поняла, насколько они сердечны и щедры душой, и первый ледок отчуждения стал быстро таять.
Кончался октябрь. С серого неба посыпались холодные дожди. Улицы стали грязными и неприглядными. Обнажились черные стволы деревьев, обронивших желтый покров на землю. Даже днем стало как-то сумеречно. Лишь через сетку падающей с неба влаги светили облупленной штукатуркой купеческие дома, да каждый час плыло над крышами гудение колоколов.
В такие дни Ксюша любила приходить с Лизой к Анне Николаевне. Они пили чай, читали Лизе вслух, и мать Антона рассказывала случаи из истории их семьи, прожившей долгую и полную событий жизнь. Ксюша быстро почувствовала, что между ними устанавливается крепкая родственная связь. Она стала доверять свекрови свои женские тайны. Рассказала и о замужестве за Казимиром, и о мытарствах до возвращения к родителям в Арзамас. Часто говорили об Антоне. Ксения узнавала о нем много такого, о чем и подозревать не могла. Например, как Антон со своей малочисленной дружиной поймал шайку грабителей из пятнадцати человек, разбойничавших на шатковском тракте. И как сразу выпустил из этой шайки на свободу двух сопливых мальчишек, увязавшихся за старшими родственниками. О том, как ходил безоружный к дезертирам в неверовский лес, уговаривал их добровольно сдаться властям. Дезертиры сутки продержали его привязанным к дубу, а потом все-таки отпустили, и почти половина лагеря пошла с ним в Окоянов. А вторая половина скрылась в лесах, за что Антон получил очередной нагоняй из Нижнего.
Слушая рассказы Анны Николаевны о сыне, Ксюша думала о том, что с Антоном стало происходить что-то необычное. Он начал проявлять какую-то непонятную нетерпимость и вспыльчивость. Изредка даже срывался на повышенный тон, в глазах его загорался незнакомый злой огонек. А самое главное – стал игнорировать ее в постели, что было ей крайне удивительно после очень бурного и нежного периода постоянной близости. Она не видела этому причины. Предположения о том, что на мужа так влияет работа, не очень годились, потому что с самого начала их новой жизни работа была крайне нервной, но Антон этого будто не замечал.
Ксюша не ведала, что некоторое время назад, выпив с Алексеем порядочно самогону, ее муж пришел на квартиру к Ольге. Хозяйку будто ветром сдуло, и Ольга повела себя так, как ему остро хотелось в последнее время. Не вступая в разговор с Антоном, она разделась, села перед ним на диван, широко, приглашающе раскинула ноги и стала мять себе груди, неотрывно глядя ему в глаза и облизывая губы приоткрытого рта острым язычком. Слепящее животное чувство напрягло Седова до предела и он вошел в нее с хриплым стоном. До утра они не разъединялись, а на рассвете он пошел домой, с отвращением думая о жене. Между Антоном и Ольгой начался период изматывающего, не дающего свободы мыслям, постельного гона.
Душа Ксюши заметалась в тревоге. Подозрения ее крутились вокруг той девушки, которая, по признанию Антона, была у него раньше. Зная, что Анна Николаевна в курсе кое-каких интимных дел сына, она решилась, наконец, с ней посоветоваться.
Свекровь выслушала ее очень внимательно и решительно отмела появление у сына какой-нибудь женщины на стороне.
– Антон не по этому промыслу. Я скорее своего старика заподозрю, чем его. Можешь спать спокойно. Пока он с тобой – зазноб у него не заведется. Но ты права, что-то с ним происходит. И я тоже замечаю. Хмурый, недовольный. Несвойственно ему это. Может, мне поговорить с ним?
– Нет, нет Анна Николаевна. Не надо, пожалуйста. Я сама попробую что-нибудь предпринять.
Ксюша старалась быть особенно ласковой и внимательной с мужем, но это не помогало. Он быстро отчуждался. Теперь его нежелание спать с ней уже острым ножом сидело в душе. Она была почти уверена, что у Антона завелась любовная связь. Размышляя об этом, Ксюша решила, что если разлучница имеется, то должны быть и какие-то следы от нее. Однажды утром, когда Антон не попрощавшись ушел на работу, она проводила Лизу гулять и начала обыскивать все его вещи. Внимательно, шов за швом, карманчик за карманчиком проверяла френч, галифе, кожаную куртку, дорожный саквояж, планшет, нюхала полотенце, которое он брал с собой в командировки и внимательно осматривала грязное белье. Ничего подозрительного она не обнаружила.
Вернулась с улицы Лиза и села писать домашнее задание. Пописав немного, она повернулась и сказала:
– Мама, а я сегодня тетеньку видела, которая к нам в дом заходила и вот на этой кроватке сидела. Тетенька меня не узнала, а я ее сразу узнала.
– Тетенька на кровати сидела? Зачем?
– Она сказала, что у нее ножки устали. Посидела и сразу ушла.
Ксюша бросилась к постели и разбросала ее. Подняв первый тюфяк, она увидела, что во втором как будто прожжено насквозь отверстие величиной с пятак, а под тюфяком на подстилке рассыпалось немного серого порошка, похожего на пепел. Под ним лежала аккуратно вырезанная кружком, будто пропитанная коричневой смолой тряпочка. Она точно знала, что совсем недавно этого не было. Ксюша помчалась к свекрови, и вскоре та была у них в доме.
Увидев отверстие, Анна Николаевна перекрестилась, скатала тюфяк и выбросила его в коридор.
– Ах, Фелицата, ах, стерва. Ну, берегись. Будет тебе ответ, – бормотала она.
Затем посадила Ксюшу перед собой, серьезно посмотрела ей в глаза и сказала:
– Ты, дочка, вроде бы неверующая. Но послушай, что я тебе скажу. Есть здесь одна колдунья, всем известная. Большая искусница в приворотах и заговорах. Это ее работа, ты уж мне поверь. Антону ничего не говори. Мы с тобой сделаем так. Я сегодня пойду в Знаменское. Есть там одна старица, отчитывает нечистую силу. Договорюсь с ней. Потом вместе пойдем, когда она скажет, приворот снимать.
Ксюша, как и всякая любящая женщина, была настроена мистически и полностью доверилась свекрови. Хотя она и не была прихожанкой, в трудные минуты о Боге вспоминала и просила Его о заступничестве. Поэтому к предстоящему визиту отнеслась с полной серьезностью.
Через два дня Анна Николаевна явилась вечером к молодым домой, сказала Антону, что забирает у него жену к себе на ночь по надобности, и они отправились в Знаменское, которое только считалось селом, потому что давно приросло к Окоянову, и жители его в большинстве своем трудились в городе.
Когда они пришли в дом бабки Доросиды, уже стемнело и в избе горели свечи. Весь красный угол был заставлен иконами, а сама бабка творила молитву. Не вступая с женщинами в разговор, Доросида встала перед киотом, слева от себя поставила Ксюшу, а ее свекрови велела сесть в сторонке.
– Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей… – начала она службу и стала вычитывать из требника молитвы. Ксюша слушала ее неспешную, четкую церковнославянскую речь и с удивлением осознавала, что все эти старинные, непривычные слова ей понятны, что они проникают в душу и начинают наполнять ее благостным и нежным светом. Доросида продолжала читать, постепенно убыстряя темп и отбивая земные поклоны. Ксюша шепотом повторяла молитвы и кланялась вслед за ней. Мысли ее были вместе с Антоном, за которого она сейчас просила у Господа. Позади нее размашисто осеняла себя ее свекровь. Через час Ксюша уже плыла в безостановочном потоке слов, громко и набожно произносимых Доросидой. Будто воздух бурлил от них, наполняя все пространство только одним смыслом: Господи помилуй, Господи не лиши нас своих благ, Господи избави нас от лукавого… Приблизилась полночь, и когда колокол на деревенской церкви начал полуночный бой, свечки перед киотом затрепыхались, Ксюша увидела, как задрожал молитвослов в руках у Доросиды, услышала, что голос ее прерывается, а лицо искажает болью, и тут же почувствовала, что с ней происходит то же самое. В мерцанье лампад будто мелькала какая-то тень, невидимо хватающая их за руки, пытающаяся сжать им губы, заставить замолчать и причинить боль, которой нет названия. Ксюшу стала бить судорога, ноги ее подкосились. Увидев это, Анна Николаевна подбежала сзади к невестке, обняла ее за плечи и стала громко повторять вслед за прерывающимся голосом Доросиды:
– Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога, знаменующихся крестным знамением …
Женщины перекрестились, и в это время закричал первый петух. Пламя на свечах заколебалось в последний раз и успокоилось. Бурление воздуха исчезло, и Доросида уже твердым голосом закончила:
– О, Пречестный Кресте Господень, помогай нам со Святою Девою Богородицей и всеми святыми. Аминь.
Она устало опустила требник и сказала:
– Всю-то силушку сегодня срасходовала. Вот как меня трясло. Спать лягу. А Вы идите с Богом. Все теперь хорошо будет.
В эту ночь Ксюша осталась в доме родителей, они до утра перешептывались со свекровью, не в состоянии уснуть от пережитого, а с утра пораньше побежала домой, где после ухода Антона на работу оставалась одна Лиза.
– Антон Константинович давно ушел? – спросила она дочку. Ей хотелось, чтобы Лиза называла Антона папой, но считала, что время еще не пришло, и выбрала пока такую форму обращения.
– А за ним еще ночью приехали. Он только мне сказал, что скоро вернется и чтобы я не боялась. А не вернулся совсем.
Сердце Ксюши тревожно сжалось, но в это время в коридоре звякнул бронзовый колокольчик. Он прозвенел таким звоном, какой бывает только от руки Антона. Ксюша открыла. Муж стоял в проеме двери небритый, наспех одетый. В глазах его светился тот родной огонек, который она уже стала забывать.
– Прости, Ксюшенька, что напугал тебя. Примчались ночью мои подручные – какая-то дикая история. В Тюрюшанах бабка в бане сгорела. Соседи не успели через огород добежать. Как спичка полыхнула – и одно пепелище. Вот, разбирались. Вроде бы поджога нет. Кому она нужна? А мне только умыться, переодеться – и на работу.
Антон улыбнулся, поцеловал жену в щеку и пошел переодеваться. Ксюша села на кровать, сложила руки на коленях, опустила голову и подумала:
– Господи. Что же все так жестоко кругом. Что за силы вокруг нас борются? Помоги нам, Господи.
* * *
В этот день Ольга не вышла на работу. К обеду пришла ее хозяйка и сообщила, что девушка захворала. Ольга пробыла дома еще несколько дней, а потом появилась исхудавшая, с пожелтевшим лицом и неприбранными волосами. Она написала заявление об уходе и принесла его на подпись Седову. Принимая бумагу, Антон обратил внимание, что у нее на руке появился серебряный перстенек с какой-то мудреной гравировкой. Спрашивать он не стал, а если бы и спросил, то Ольга все равно не сказала бы ему, откуда обновка. В ночь перед смертью к ним в дом едва приползла Фелицата. Она сняла с пальца перстень, надела его на руку девушке и сказала:
– У тебя получится. Я знаю. Сама видела. А я загибаюся. Сейчас вот в баньке кости попарю, да и отойду. К утру собирать приходите.
Колдунья потащилась к выходу. Потом, остановившись на пороге, обернулась к Ольге:
– Девочка у тебя будет. Смотри, крестить не вздумай. Беду наделаешь.
Видно, не думала Фелицата, что конец ее будет таким страшным. А Ольга, надев перстень, почувствовала в себе уверенную холодную силу. Внутренний ее голос обрел стальное звучание, взгляд стал безошибочно пронизывать суть людей. Никакой любви, ни к Антону, ни к кому еще внутри уже не было. О Седове она думала с недоуменной усмешкой, удивляясь тому, как этот очкастый слюнтяй мог поцарапать ее сердце.
С легкой душой девушка рассчиталась и в тот же день уехала к себе в Саврасово.
29
Антон вышел из кабинета Фрумкина в совершенной растерянности. Он остановился у окна во внутренний двор, пытаясь осмыслить состоявшийся разговор.
Позавчера Седов был вызван в губчека телеграммой для отчета по оперативным делам. Внешне такая необходимость ничем не диктовалась, и Антон отправился в Нижний в предчувствии неприятностей. Что-то вокруг него происходило, но он не мог понять, что именно.
Седов не удивился, когда увидел в кабинете одного Мишку Фрумкина, возглавлявшего секретный отдел губчека. Секретные отделы руководили работой по противодействию враждебным политическим и религиозным организациям. Сразу стало понятным, что речь пойдет об отце Лаврентии. Не удивило его и то, что Мишка отказался выслушивать информацию о состоянии дел в уезде.
– Слушай, Антон, – начал Фрумкин в приятельском, но в тоже время достаточно официальном тоне, – ты, конечно, понимаешь, что нам о положении в Окояновской епархии кое-что известно. С одной стороны, оно вроде бы не сильно хуже других. Банды имеются, беглые беляки прячутся, бунты мужицкие то там, то тут полыхают. Дело нормальное. К примеру, на севере, в Семеновском уезде, ситуация похуже будет. Там кержаки целые комбеды в речках топят. А продотряды под корень косят. Жуткий народ. Однако не об том речь. Я вот чего тебя позвал.