Визит дамы в черном - Елена Ярошенко

Нет, это был не сон и не бред… В комнате Марты действительно стояла женщина в черном, в шляпе с вуалью. Было темно, но девушка ее узнала. В день смерти бабушки дама в черном приходила к ним в варшавский дом. Марта была уверена, что именно эта женщина тогда принесла несчастье. И вот теперь уже в Петербурге, появившись ночью в спальне Марты, она передала привет от бабушки и расхохоталась жутким, замогильным смехом. Марта упала в глубокий обморок… "Расстройство нервов" - так отреагировали на рассказ девушки о случившемся ее домашние. И только друг Марты Дима Колычев, студент-юрист, решил разобраться в этой истории. Ясно, что это было не привидение, а некая особа из плоти и крови, которая пыталась Марту напугать. Вот только зачем?..

Содержание:

• Визит дамы в черном 1

• Отравленный дар 26

• Пятна на совести 49

• Примечания 71

Визит дамы в черном

Глава 1

Скорый поезд Варшава - Петербург шел точно по расписанию. Марта сидела у окна и безучастно смотрела на пробегавшие за стеклом скромные придорожные пейзажи. Внутренняя тревога, не отпускавшая Марту со дня похорон бабушки, становилась все сильнее по мере приближения к столице. Какой будет встреча с отцом, какая новая жизнь ее ждет? И как больно было оставлять Варшаву, уютный особняк, старое кладбище с фамильным склепом Липко-Несвицких, где теперь покоилась ее бабушка Ядвига, пани Липко-Несвицкая, урожденная Осинецкая…

Смерть бабушки, такая внезапная, такая странная, до сих пор удивляла Марту. Чужая женщина в черном, приходившая к ним в дом накануне той роковой ночи, словно принесла с собой беду. Конечно, это было всего лишь совпадением, но бабушке стало плохо сразу после визита дамы в трауре. Марте порой казалось, что эта гостья под густой вуалью была вестницей смерти, но из суеверного страха девушка отгоняла от себя эту мысль.

Теперь все, что было родным и близким Марте, осталось в прошлом. Скорый поезд Варшава - Петербург нес ее в чужой холодный город… Там Марту ждал отец, которого она почти не помнила.

Когда Марте было пять лет, отец, прогорев в делах, скрылся от кредиторов за границей. Уезжая, он обещал матери очень скоро вызвать ее и Марту к себе. В деньгах они не нуждались - отец оставил им три больших доходных дома в Петербурге, записанных на имя матери. В среде предпринимателей это было широко распространенной практикой - дом или другая недвижимость записывались на имя жены, чтобы в случае банкротства главы семьи жена и дети не пошли бы по миру. Предусмотрительные люди, заботившиеся о своих семьях, только так и поступали. Но три огромных дома в столице - это было более чем щедрое обеспечение! Мать, весьма практичная дама, умела извлечь доходы из своей недвижимости, но деньги не решали всех ее проблем. Она страшно тосковала по мужу. А родня и знакомые, никогда не одобрявшие этот брак, судачили: "Кристина дождалась, что купчишка бросил ее с ребенком на руках. Вот что бывает, когда девушка из хорошей семьи выходит замуж Бог знает за кого. Теперь он наслаждается жизнью за границей, а она проливает слезы в Варшаве у матушки. Старая пани Ядвига тоже виновата - не нужно было давать согласие на брак дочери с купцом, да еще и из России. Настоящая шляхтенка скорее прокляла бы дочь, а не допустила бы такого позора! И если уж Липко-Несвицким так мечталось породниться с торгашами, хоть бы постарались подыскать в Варшаве кого-нибудь из своих…"

А пани Кристина ждала - она-то знала, что Федор не мог, не мог ее бросить… Увидев почтальона, она, не дожидаясь прислугу, сама кидалась к нему навстречу с таким лицом, словно сейчас решится ее судьба. Но письма из-за границы для госпожи Багровой все не было. Проходили месяцы, годы…

Встретиться родителям Марты было уже не суждено - через десять лет мать умерла. А от отца, с тех пор как он уехал в Америку, никаких вестей не было.

Бабушка тоже не могла простить дочери этого брака, считая его жутким мезальянсом, однако, когда мать Марты осталась одна с ребенком, потребовала привезти внучку к себе в Варшаву и занялась ее воспитанием.

К зятю, которого бабушка называла необразованным хамоватым купцом и авантюристом, у нее накопилось множество претензий. Со временем они приобретали все большую и большую остроту и перерождались в обиды и ненависть. Две вещи просто не давали пани Ядвиге спокойно дышать, когда она вспоминала о зяте. Во-первых, ребенка крестили в православной церкви, а не в польском костеле, презрев все традиции римско-католической веры, и наградили девочку кошмарным именем Марфа, в честь другой бабушки-купчихи. "Марфа Багрова! Это имя кухарки, а не паненки из хорошей семьи!" - убивалась бабушка.

Имя в семье облагородили на европейский манер, превратив Марфу в Марту, но пани Липко-Несвицкая была уверена, что фамильное имя Ядвига-Кристина подошло бы ее внучке больше, малышку называли бы Ядзинькой, как и саму бабушку в детстве. А то дитя получило такое имечко, что и знакомым признаться стыдно… Марте порой приходилось слышать шепот: "А кто это Марфа Багрова?" - "Так то же Мартыся, девочка Липко-Несвицких! Мартыся по отцу - Багрувна". Эти ничего не значащие слова напоминали девочке, что она не совсем своя в кругу варшавских знакомых.

Второй страшной обидой бабушки была продажа отцом старинного имения, свадебного приданого матери. Бабушка никак не принимала в расчет, что имение почти не приносило дохода. "Дитя мое, Осинец - это родовое гнездо нашей семьи. Легко ли было расстаться с усадьбой, которую строил твой прадед? Я дала ее в приданое за моей Крысенькой, чтобы твой неуч-отец не воображал, что взял жену из бедности и она ему чем-то обязана. И никак не думала, что этот изверг пустит наш Осинец с молотка! Хам никогда не будет паном!"

Когда отец уехал на золотые прииски Сибири, оставив заботам пани Ядвиги свою жену Кристину и двухлетнюю дочь Марту, бабушка была возмущена. Через год Федор Багров вернулся с большими деньгами, и его не то что простили, но приняли. Но когда он уплыл за океан и затерялся где-то на Аляске, и его пришлось долго разыскивать, чтобы сообщить о смерти жены, ненависть пани Ядвиги расцвела махровым цветом. "Твоя мать погубила себя, связавшись с этим человеком, - говорила она Марте. - Я буду хлопотать, чтобы тебе разрешили отказаться от фамилии этого злодея и принять имя Липко-Несвицких, тем более что в роду не осталось мужчин и знатное имя угаснет". Но похлопотать бабушка не успела…

Монотонно постукивали вагонные колеса. Поезд проехал Лугу. До Петербурга было уже недалеко…

На лице Марты застыло странное выражение, казалось, ее светлые глаза не видят ничего вокруг, а устремлены внутрь себя. Попутчик, молодой армейский офицер, ехавший из Варшавы в отпуск к родителям, пытался заговорить с задумчивой паненкой, но так и не смог завести разговора. "Какая-то сомнамбула, не взглянет, не улыбнется, - с раздражением думал поручик. - Все они презирают русских, в этом все дело. Если на мне мундир с армейскими погонами, так я не человек, а пустое место, и можно всю дорогу смотреть сквозь меня. Гонора выше макушки, а так ничего особенного в ней нет… На мышонка похожа. А в России любая барышня, даже первая красавица, с радостью пококетничает с военным и развлечет его приятной беседой… Надоела эта Польша, хоть бы добиться перевода домой!"

Марта пыталась вспомнить лицо отца, который ждал ее в Петербурге. Детские воспоминания не складывались в одну картину, а распадались на десятки мелких деталей. Темный силуэт на пороге детской, радостный голос мамы: "Папа приехал! Мартыся, детка, проснись! Смотри, кто к нам приехал! Видишь, это - папа! А какие подарки он привез нашей доченьке…"

Лицо отца… Нет, лицо не вспомнить… Колючие усы Марта помнила, ей не понравилось, когда большое незнакомое существо, называемое "папа", стало ее целовать. А глаза?.. Главное в памяти стерлось! Выплывали мелочи. Руки отца, даже не руки, - руки смутно, - а большая кукла в них, нарядная, с каштановыми локонами и голубым бантом… И платьице на ней голубое, а на ножках лакированные туфельки с перепоночкой… За какую же ерунду упорно цеплялась детская память! Туфельки на кукле… Бог с ней, с куклой, какие же были руки, державшие игрушку? Кольцо? Да, на пальце что-то блестело… Перстень? Да, перстень. Перстень с большим прозрачным камнем… А лицо? Глаза добрые… Какого цвета? Карие? Серые? Мучаясь от невозможности вспомнить, Марта сжала руки и застонала. Офицерик с удивлением взглянул на нее.

- Мадемуазель, что с вами?

- Благодарю, все в порядке.

Марта снова погрузилась в свои мысли…

Беда была в том, что в доме бабушки, где Марта прожила большую часть своей недолгой жизни, фотографий отца не было. Вероятно, пани Ядвига однажды бросила их в огонь, не в силах справиться с ненавистью. Даже семейного альбома с фотографиями Марта никогда не видела - только несколько снимков в рамках. Портрет дедушки, пана Липко-Несвицкого, седого старика с бакенбардами, висел на стене в гостиной. Портрет пани Кристины, совсем юной, в форме гимназистки, стоял на столе у бабушки Ядвиги. Еще одна фотография матери, уже взрослой дамы, в роскошном бальном платье, украшала комнату Марты. А портрета отца, Федора Багрова, в доме не было. И теперь Марта даже не могла представить, как выглядит человек, ожидающий ее на Варшавском вокзале в Петербурге, и боялась его не узнать.

Она долго не выходила из вагона, пережидая, когда схлынет толпа на платформе. Последней появившись в дверях, она увидела на перроне седеющего господина с букетом цветов. Большинство встречающих уже нашли своих родственников и друзей среди пассажиров варшавского поезда, расцеловались с ними, вручили букеты, обменялись торопливыми приветствиями. Суетливая людская волна, сопровождаемая носильщиками, темным, колеблющимся потоком устремилась к выходу. Только немолодой человек с цветами одиноко стоял среди вокзальной сутолоки и растерянно вглядывался в проходящих. Марта подошла к нему и тихо спросила:

- Папа? Вы мой папа? Я - Марта Багрова.

Ей было страшно ошибиться. Что подумает этот приличный господин, если он вовсе не Федор Багров? Что какая-то сумасшедшая барышня вдруг решила набиваться к нему в дочки? Еще полицию кликнет… Никто же не поймет, как это можно - не узнать родного отца…

Но Марта не ошиблась. На лице господина появилось такое облегчение, что стало ясно - он сам боялся не узнать дочери.

- Марта? Ну наконец-то! Здравствуй, здравствуй, дочка! А выросла-то как, совсем взрослая. И на мать так похожа… Ну пойдем, нас ждет экипаж. Эй, носильщик!

Обычно все родственники и знакомые, встречая Марту после разлуки, говорили нечто подобное - что она выросла, или повзрослела, или похорошела, и что очень похожа на мать. Отец, который столько лет не видел свою дочь, мог бы найти другие слова. Марте стало обидно. Но она тут же принялась себя уговаривать, что обижаться вовсе не нужно, просто папа отвык от нее и ему трудно даются первые мгновения встречи. Многим мужчинам нелегко бывает разговаривать с взрослыми дочками, даже выросшими у них на глазах, а уж после такой долгой разлуки сразу верный тон не найти… Отца надо понять и помочь ему.

Глава 2

По университетскому коридору, протянувшемуся через второй этаж знаменитого здания Двенадцати коллегий, сновали студенты в щеголеватых мундирах с синими воротниками и золотыми пуговицами - был перерыв между лекциями. Из всех аудиторий высыпали толпы молодых людей, чтобы размяться и поболтать.

- Послушай, Дмитрий, - говорил студенту юридического факультета Колычеву его однокашник Юрий Цегинский, - приходи завтра к нам. Маман пригласила в гости нескольких дам, и будет большой недостаток в кавалерах.

- Оставь, пожалуйста, знаю я твоих дам - все как на подбор старые перечницы, хромые, кривые и горбатые!

- Ну зачем так уж сразу - горбатые перечницы… А моя сестра? Юна (Виверра: потеряна запятая?) прекрасна, к тебе неровно дышит!

Дмитрий хмыкнул - приятель никак не оставлял надежды заинтересовать его своей сестрицей, монументальные формы которой напоминали об уличных кариатидах, поддерживающих балконы петербургских домов.

- Ну ладно, открою секрет - у нас будет варшавская кузина, очень хорошенькая барышня!

- Что-то я ни разу от тебя не слышал ни о какой варшавской кузине…

- Да это не то чтобы кузина, так, седьмая вода на киселе, очень дальнее родство, но крестная матери, милая старушка, написала нам, чтобы мы приняли участие в судьбе бедной сиротки, ну а ты знаешь матушку, ей лишь бы принять участие в чьей-нибудь судьбе…

- А что, варшавянка - сирота?

- Наполовину. У нее, откровенно говоря, сложная судьба. Отец почти ее не видел - все время где-то путешествовал, то в Сибири, то в Европах, то в Америке, и везде делал деньги. Удачлив он чертовски и с авантюрной жилкой - раз пять разорялся дотла, прогорал и с нуля опять за год становился миллионером. А потом ввяжется в какую-нибудь аферу - и, глядишь, снова банкрот. Лет двенадцать, а может, пятнадцать назад уехал за границу, куда-то в Соединенные Штаты, все думали, он там и умер - нет, объявился - и опять при деньгах. А мать кузины полжизни провела в дороге между Варшавой и Петербургом, известно, осталась соломенной вдовой с ребенком - в Польше мать-старушка девочку воспитывает, а в Петербурге - вся собственность, глаза хозяйского требует, ну и поклонники, конечно, одинокую жизнь скрасить. Умерла несколько лет назад, наследство оставила в равных долях мужу и дочери, так мужа насилу в Америке разыскали, чтобы в права собственности вступил. Он и тогда в Россию не поторопился, оформил все через поверенных. Вернулся совсем недавно и уже с молодой женой. Обвенчался сразу, как известие о смерти первой супруги получил - видно, с молодой уже давно все было слажено.

- Да, а что кузина-то? Ты уж очень историей папаши увлекся.

- Что кузина? Бабушка ее в Варшаве умерла, а тут и папаша с мачехой пожаловали. Марту затребовали к себе в Петербург, но впечатление такое, что никому она тут не нужна. Она какая-то странная, хотя и хорошенькая. Все время в задумчивости пребывает, не от мира сего, как говорится. Что-то в ней есть трогательное и беспомощное, и кажется, ее так легко обидеть. Был бы я злодеем, лучшей жертвы и искать бы не стал…

- Ух, и кровожаден ты сегодня, Юра! Барышни должны остерегаться тебя.

- А как же! Ну так что, ты придешь к нам на вечер?

- Уговорил, приду.

Отец Юрия Цегинского был известным петербургским адвокатом. Когда-то небогатым юношей из Варшавы он приехал в Петербург учиться. Поляку трудно было поступить в столичный университет, негласно начальство ограничивало набор студентов, прибывших из Царства Польского. Но Казимир Цегинский, всегда отличавшийся деловой хваткой, сумел найти нужных людей и похлопотать за себя. После окончания юридического факультета он остался в Петербурге, поступил в адвокатуру, и через несколько лет имя присяжного поверенного Цегинского было уже хорошо известно в судебных кругах. Казимир Цегинский считался цивилистом, то есть был специалистом по гражданскому праву и занимался преимущественно финансовыми спорами в сфере предпринимательства. Это было денежное и далекое от политики дело, дававшее положение в обществе и возможность комфортно жить. Адвокаты, увлекающиеся политическими процессами, непременно попадали на заметку в полиции, а кому это нужно? Рисковать собственной репутацией, защищая какого-нибудь революционера-бомбиста, недостойного доброго слова? Какой бы то ни было конфронтации с властями Цегинский избегал. Правда, если уж случалось, что кто-то из петербургских поляков попадал в сложное положение, пусть даже по политической или уголовной части, адвокат старался помочь, если не сам, то через многочисленных знакомых. В польском землячестве его уважали.

Свою жену Стефанию Цегинский привез из Варшавы, а дети их родились и выросли в Петербурге. Родители пытались воспитать сына и дочь в традициях польской культуры, но молодежь все равно совершенно обрусела и с тем же гонором, с каким старшие Цегинские утверждали: "Мы, поляки…", говорила про себя: "Мы, петербуржцы…", "Мы, жители столицы Империи…" Отец расстраивался, но детей любил безумно и все им прощал, даже забвение родных корней.

Цегинские жили, что называется, открытым домом. Званые обеды, вечеринки, любительские спектакли были у них не редкостью, всех знакомых принимали с дорогой душой. Раз уж в доме есть барышня на выданье, ей легче всего устроить свою судьбу, постоянно вращаясь в обществе, и общество это должно состоять не только из потенциальных женихов, чтобы дело не было шито белыми нитками. Хотя женихам отдавалось особое предпочтение, родители это тщательно скрывали - принимая у себя в доме всех (ведь у каждого могут оказаться приличные знакомые холостяки).

Дмитрий Колычев, приятель Юры, считался в доме Цегинских своим человеком (и особенно дорогим, в силу обстоятельств, гостем). Дворянин из хорошей семьи, пусть обедневшей, но еще не полностью разорившейся, и с видами на будущее - он уже унаследовал одно из родовых имений, правда, в весьма расстроенном состоянии, и имел (как приватно разузнали Цегинские-старшие) определенные перспективы в плане дальнейшего наследования. Но это было даже не главным - он учился на юридическом факультете, был на хорошем счету и в будущем (при некоторой заинтересованной помощи со стороны Казимира Сигизмундовича) мог бы сделать блестящую карьеру. Ну чем не жених для Зоси? Сам Казимир Цегинский начинал когда-то с меньшего…

Но в этот раз и родители, и сестра Юрия, Софья (домашние звали ее Зосей), были задеты - Дмитрий почти весь вечер не сводил глаз с Марты, их дальней родственницы, недавно приехавшей из Варшавы.

Колычев нашел варшавскую барышню очень хорошенькой, а главное - необычной, непохожей на петербургских красавиц. На девушке было платье из тонкого светло-серого шелка, по вороту отделанное старинным кружевом, из которого трогательно выглядывала нежная шейка, украшенная двумя нитками жемчуга. Цвет платья изысканно гармонировал с пепельными волосами и светлыми глазами Марты. Хрупкая девушка казалась перламутровой, как жемчужина из ее ожерелья. Дмитрий понимал, что нарушает приличия, но невольно все время искал глазами маленькую варшавянку.

Цегинские-старшие полагали, что худенькая бледная Марта должна сильно проигрывать на фоне их статной, яркой, бойкой Зосеньки, а вот поди ж ты! Стефания Леонардовна быстро осознала, что уже не так сильно хочет помогать одинокой варшавской сиротке и, пожалуй, не стоит приглашать Марту слишком часто…

Марта почувствовала какую-то перемену в настроении хозяев и решила уйти пораньше, не дожидаясь окончания игры в шарады, затеянной молодыми Цегинскими. Дмитрий вызвался ее проводить. "Юрек, ты тоже проводил бы свою кузину, Марте будет веселее. А потом вместе с Митей вернетесь", - ласково предложила Стефания Леонардовна. Юра нехотя поплелся в прихожую одеваться - он уже понял, что Дмитрий мечтал остаться с Мартой вдвоем, а Зося и мама собирались этого не допустить.

- Ну, как тебе внучка покойной пани Ядвиги? - спросила мужа Стефания Леонардовна после ухода Марты.