– Поупражняйся, – велела она. – Фон Альшванг наверняка знает почерк фон Нейланда.
Кнаге начертал несколько строк, стараясь подражать почерку барона, и получилось неплохо. Клара-Иоганна одобрила и стала диктовать письмо. Оно слово в слово повторяло послание фон Нейланда, только цифры были другие. Потом кнаге взял у нее листок и очень похоже изобразил баронский росчерк.
– Очень хорошо, – сказала Клара-Иоганна. – Ты настоящий художник. Теперь возвращайся к фон Альшвангу. Я найму человека, который, назвавшись Лейнертом, принесет тебе письмо. Когда этот чудак уедет, к тебе придет Швамме…
– Одну минуту…
Он вспомнил, как пьяный фон Альшванг жаловался на дядюшку, завещавшего клад Марии-Сусанне. Баронов племянник пересказал подслушанный разговор, из которого сделал такие важные выводы, и было в этом разговоре нечто, удивившее его, – упоминание о дедушке фон Граве и прекрасной саксонке. Что это означало – Кнаге и вообразить не мог, однако фон Нейланд вряд ли стал бы напоминать дочери о чем-то незначительном.
Поэтому Кнаге приписал в подлинном письме, под росчерком барона: "К тайне имеют отношение дедушка барона по матери фон Граве и его мать, прекрасная саксонка, в девичестве фон Граве". О том, что красавица уже много лет в могиле, он не упомянул.
Курляндия, наши дни
Тоня сперва сделала эскиз плана усадьбы, потом Хинценберг с Полищуком детально его изучили, сверили с фотографиями, поспорили из-за пропорций, помирились, и тогда появился окончательный вариант.
– Вот этот холмик с дверью – искомый погреб, – сказал Хинценберг. – Если стать спиной к двери и смотреть вправо под углом градусов в тридцать, то, возможно, шагах в сорока или пятидесяти будет стена усадьбы, противоположная фасаду. То есть, скорее всего, мы увидим воображаемую мельницу. И тогда станет понятно, где теоретически мог бы торчать "приап"…
Тут у Полищука запела мобилка. Оказалось, следователь уважает Вивальди. Поднеся аппарат к уху, Полищук сказал "сейчас" и отошел в сторону. Вернулся он очень довольный.
– Нашли подружку этого Гунара Лиепы, – сообщил он. – Нужно скорее ехать в Ригу.
– А каменный дурак? – жалобно спросил Хинценберг.
– Что – дурак? – Полищук посмотрел на антиквара с большим недоумением. – Вы что, собираетесь искать клад?
– Клад бы мне совсем не помешал.
– Ну… – следователь развел руками. – Господин Хинценберг, сейчас не до кладов. Я должен возвращаться.
– Вы хотите сказать, что подружку нашего Гунчи усадили у вас в кабинете, и она ждет не дождется вашего появления? Господин Полищук, пока мы доедем до Риги, не то что ваш рабочий день кончится, но и сутки.
– До Риги ехать часа два.
– Это вам только кажется.
– Что вы хотите сказать, господин Хинценберг?
– То, что нам бы лучше остаться здесь.
– Чтобы искать клад? Ну, вы…
– Господин следователь, нам лучше остаться здесь, – настойчиво повторил антиквар. – Видите ли, я знаю несколько сумасшедших, которые чудом не попали в тюрьму – такое они выделывали ради нового экспоната для своей коллекции. Подружка Гунара Лиепы – я надеюсь, в своем уме. А сам он – уже нет. У него в голове клад. Места для разума уже не осталось. Подумайте – он убил человека, чтобы заполучить картину. Он бродит с этой картиной где-то возле Снепеле. Он готов копать, он две лопаты купил! И наверняка нашел себе помощников. Может, даже вызвал их из родных краев, тем более что от Вилгалского озера до Снепеле вряд ли больше десяти километров, ну, двенадцать. Друзья детства в таких приключениях – лучшие помощники.
– Очень может быть, что эти трое – как раз его помощники, – соображая, рассеянно ответил Полищук. – Но он знает, что полиция ищет его, он где-то прячется, а они роют ямы. Этих ям тут, наверное, штук двадцать. Все расковыряли. Хотел бы я понять их логику…
– Он поблизости. Поверьте моему опыту. У вас дети есть?
– При чем тут мои дети? – удивился Полищук. Тоня тоже удивилась, но промолчала. Когда мужчины при ней устраивали разборки, даже незначительные, она предпочитала помалкивать.
– Когда жена рожает, муж околачивается где-то возле родильного отделения. По крайней мере так было, пока не додумались до совместных родов. Хотя, казалось бы, кому легче от того, что он бродит взад-вперед с тоскливой физиономией? А он не может дома усидеть, он торчит под окнами там, где его наследник… Все еще не понимаете?.. Тонечка, деточка, ты ведь понимаешь?
– Да, – согласилась Тоня. – И он очень нервничает.
– Из-за того, что боится полиции? – спросил Полищук.
– Да нет же, нет! – воскликнул антиквар. – Тонечка права! Вы посмотрите, сколько ям эти ребята накопали. Значит, у них нет точной информации о кладе. Есть информация, которую можно понять и так, и сяк! Вы видели – они считают шаги! А шаги – дело ненадежное. У них есть какие-то цифры, и довольно большие цифры, если сантиметровая разница в длине шага дает такой фантастический разброс.
– Думаете, они расшифровали эти буквы на каменном дураке?
– Естественно, расшифровали! И с каждой новой ямой ваш Гунча все больше заводится. Опять прокол, и снова прокол, и опять прокол, да что ж это за непруха?!
"Непруху" Хинценберг произнес по-русски.
– И он с минуты на минуту ждет, что наконец все получится? Логика в этом есть, – согласился Полищук. – Если они этой ночью откопают клад, то искать их будет уже очень сложно. Позвоню-ка я Айвару…
– Господин Хинценберг, мы что же, тут до ночи просидим? – испуганно спросила Тоня.
– Не волнуйся, деточка, тебя доставят домой, – пообещал антиквар.
– Я не волнуюсь…
На самом деле Тоне стало жутко при мысли, что ссора с Сашей как-то противоестественно затянулась, причем не по его, а по ее вине. Нужно было звонить ему два часа назад!
Схватив телефон, Тоня отбежала подальше. Следователю и антиквару незачем было слышать ее жалкие извинения – а в том, что они будут совсем жалостными, Тоня не сомневалась.
Саша трубку не брал. Возможно, это была маленькая месть.
(О том, что он мог забыть телефон в каком-нибудь неожиданном месте, Тоня не подумала. Ей казалось, что ее поведение заслуживает наказания со стороны любимого, и вот наказание состоялось.)
Повесив нос, она подошла к Хинценбергу.
– Знаешь, деточка, ты бы лучше предупредила маму, что будешь поздно, – заботливо подсказал антиквар.
– Айвар занят, у них там какие-то совместные учения с муниципалами, – хмуро сказал, подойдя, Полищук. – Я ему сообщил, где мы и чем занимаемся. Так, на всякий случай. Если встретимся с Гунчей… ну, вы, в общем, держитесь подальше, помогать мне не надо, главное – не мешать…
– Я человек мирный, – ответил Хинценберг. – При моей профессии быть драчуном как-то несолидно. А Тонечка, насколько я знаю женщин, будет стоять на месте и визжать. Прости, деточка, но это чистая правда.
– Да, это правда, – печально согласилась Тоня.
Тут зазвонил телефон Хинценберга.
– Это Хмельницкий, – взглянув на экран, сказал старый антиквар. – Я счастливый человек, молодые люди. Господь мог за грехи молодости покарать меня ревматизмом, подагрой, старческим слабоумием, а он во благости своей всего-навсего послал мне Хмельницкого.
Хинценберг отошел в сторонку, отвечая по-латышски:
– Да, да, совершенно верно, да, спрашивайте, я слушаю, да, да, нет…
– Кто такой Хмельницкий? – спросил Тоню Полищук.
– Это совладелец "Вольдемара". Их, совладельцев, трое. В основном делами занимается господин Хинценберг. Хмельницкий устраивает всякие проекты. Иногда получается, иногда нет. При мне один раз очень хорошо получилось, я ему помогала, мне выдали хорошую премию.
– И что это было?
– Выставка французского рисунка шестнадцатого века, то есть – там были рисунки и гравюры. Коллекционеры привезли уникальные работы, что-то продали за хорошую цену, банкет был замечательным.
– Хорошая у вас работа, – заметил Полищук. – Выставки, банкеты. Позавидовать…
– Вам нравятся банкеты?
– Ничего против них не имею.
Тоня видела, что не нравится этому человеку. Почему – даже не пыталась понять, и, тем более, не пыталась проучить его, пуская в дело женские чары. Она просто не понимала, зачем это нужно. Живет себе следователь Сергей Полищук, ну и пусть живет где-нибудь подальше от салона "Вольдемар". И без него забот хватает…
Хинценберг, отойдя подальше и повернувшись спиной к Тоне и Полищуку, тихо беседовал с Хмельницким. Потом он вернулся.
– Между прочим, эта компания все еще считает шаги, – сообщил он. – По-моему, они тоже еще не определили точного места, где стоял "приап", от которого нужно танцевать.
– У них точно такая же картина, как у нас, и наверняка есть другие указания. А мы не знаем, что означают эти буквы. Может, нужно сделать сперва двадцать шагов на север, потом тридцать – на запад, потом сорок – на восток? – спросил Полищук. – Впрочем, кое-что мы можем узнать…
Он огляделся по сторонам.
– Что вам нужно? – полюбопытствовал антиквар.
– Высокое дерево с хорошей густой кроной. По-моему, этот дуб подойдет. Только ветки высоко начинаются. Так… а трос на что?..
Следователь достал из багажника трос, перекинул его через самую толстую из нижних веток, петлю закрепил на машине и довольно ловко взобрался на дерево.
– Знаешь, деточка, он мне начинает нравиться, – задумчиво сообщил Хинценберг. – Мне вот и в голову не пришло, что можно, глядя сверху, считать их шаги. Я и в детстве-то не любил лазить по деревьям. А он, выходит, любил.
Тоня подумала, что надо бы еще раз позвонить Саше.
Она отошла и набрала номер. Жених не отзывался. Это было совсем плохо. Тоня отправила ему краткую эсэмэску "Прости, пожалуйста" и задумалась. Ей было очень неуютно – в чужом месте, где она оказалась непонятно зачем, не принося ни малейшей пользы.
Хинценберг, задрав голову, глядел на Полищука.
– Надо же, взрослый человек, а лазит, как мальчишка. Деточка, твой мальчик умеет лазить по деревьям?
– Зачем ему это? – удивилась Тоня.
– А что он умеет?
– Он многое умеет, господин Хинценберг. Он знает английский, хорошо переводит, он умеет составлять пресс-релизы и вообще хорошо пишет тексты, он умеет работать с информацией…
– Ты все это умеешь не хуже него, деточка. А что он умеет такого, что тебе недоступно? Такого, чтобы ты им гордилась и смотрела на него снизу вверх?
– Ну… он машину классно водит… – сказав это, Тоня немного смутилась, как смущалась всякий раз, допуская маленькое вранье. Машину Саша водил обычно и не слишком ею занимался, за его "маздой" присматривали ребята из сервис-центра Петракеева элитного салона.
– А ты вообще им гордишься? – вдруг спросил антиквар.
– А что, нужно?
– По-моему, нужно.
– А жена Полищука им гордится? – вдруг возмутилась Тоня. – Было бы чем! По деревьям лазает! А дома, наверное, требует, чтобы ему тапочки подавали!
– Когда усталый муж приходит с работы, где он работал, а не бездельничал, можно ему и тапочки подать… – вдруг Хинценберг театрально ахнул. – Деточка, да ты феминистка!
– Кто, я?!
– Ну да! Ты не признаешь за мужчиной права быть хоть чуточку выше тебя.
– Я за равноправие, господин Хинценберг.
– Равноправия в природе не бывает.
Неизвестно, какие аргументы выложил бы антиквар, но наверху зашуршала листва. Полищук спустился на самую нижнюю ветку.
– По-моему, они все сошли с ума, и Гунча, и его дружки. Они накручивают там километры и забредают во всякие трущобы, – сообщил следователь. – А самое интересное – те два старичка издали следят за ними. Как вам это понравится, господин Хинценберг?
– Даже не знаю, что подумать, – ответил антиквар. – А Гунча не появился?
– В радиусе километра точно не появился. Хотя он может сидеть в лесу. Но какой смысл ему там сидеть?
– Он боится, что его увидят посторонние. Это – село, и он тут чужой, его сразу заметят.
– И их тоже. Да их уже заметили. Та буфетчица видела одного, который приехал в джипе, а остальные, наверное, явились позже. Но эти землекопы, я надеюсь, никого не убивали, а Гунча убил Виркавса. Может быть, он придет к дружкам, когда стемнеет. Позвонит, предупредит и явится к ужину. Или они на что-то наткнутся и позвонят ему. Черт…
– Айвар считает, что сделал для вас все возможное. А не можете ли вы позвать кого-то из Риги?
– Два часа езды, – кратко ответил Полищук. – У нас еще есть Думпис. Надо взять у Айвара его телефон.
– Да, тут его "земля" – вы так это называете? – спросил Хинценберг. – Если ему сказать, что тут околачивается убийца, он может приехать. Иначе у него будут большие неприятности со столичным высоким начальством, не так ли?
– Хотелось бы, – буркнул Полищук, забрался чуть повыше, сел на ветку и стал звонить Айвару.
Телефон Думписа был ему скинут эсэмэской.
Тоня чувствовала себя очень нелепо. Она торчала в каком-то диком захолустье вместо того, чтобы мириться с Сашей. К тому же августовский вечер был прохладнее, чем хотелось бы. Она еще не зябла, но предполагала, что скоро курточку придется застегнуть до горла. А если застрять тут до ночи – то впору будет заворачиваться в чехлы из полищуковой машины.
На Хинценберга напала страсть к фотографии – он высмотрел холмик и залез туда со своей драгоценной техникой.
– На старости лет буду коллекционировать закаты, как Маленький Принц, – сказал он Тоне. – Двух одинаковых не бывает. У меня уже есть парижские закаты, турецкие закаты, не хватает курляндских.
Тоня ужаснулась – до заката было еще далеко.
– Они пошли ужинать, – сообщил сверху Полищук. – Тент просматривается. Если Гунар Лиепа где-то тут бродит, то обязательно придет к столу. И тогда я сразу свяжусь с Думписом.
– Это правильно, – из вежливости ответила Тоня и забралась в машину. Делать было нечего – она не догадалась взять с собой хоть какое-то чтиво. Зная привычку водителей запихивать газеты во всякие карманы салона, Тоня произвела обыск и нашла телепрограмму. Она опять попыталась вызвонить Сашу – и с тем же успехом.
Тогда она сняла очки, сунула их в футляр, футляр – в сумку, легла на заднем сиденье, свернулась клубочком, стала убаюкивать себя песенкой про Светлану, которую пела ей когда-то бабушка. Самое занятное – она действительно уснула с мобильником в руке.
Проснулась Тоня оттого, что машина под ней качнулась. Она резко повернулась и увидела, что за рулем вроде бы сидит человек. В салоне было темно, снаружи – почти темно, и о том, что за рулем некий водитель, она догадалась только по движению машины.
Сперва Тоня сослепу решила, будто это Полищук. Человек завел машину, она резко набрала скорость и так же резко затормозила, сильно взбрыкнув. Кузов сильно накренился вперед. Все это случилось секунд за пять, не больше.
Водитель выругался по-латышски, и Тоня поняла, что это какой-то чужой человек. От изумления она и окаменела, и онемела.
Угонщик попытался выехать из колдобины, куда влетел с разгона. Ничего не вышло. Тогда он распахнул дверь, чтобы сбежать.
И тут Тоня совершила самый отважный поступок за всю свою жизнь, причем со страху: ей вдруг показалось, что в угоне машины Полищук будет обвинять именно ее, ведь она была в салоне – и даже не пикнула. Совершенно утратив разум, она схватила угонщика за шиворот.
Он, сперва не понявший, что в машине кто-то есть, решил, что зацепился, дернул себя за ворот куртки. Но тут Тоня обрела-таки голос.
– Помогите! – заорала она.
Тоня и не подозревала, что способна на такие крики. А тот, кто ее услышал, испугался, пожалуй, еще больше, чем девушка. Он выскочил из куртки и пропал.
– Тонечка, Тонечка! – звал издалека Хинценберг. – Я сейчас!
Но его опередил Полищук. Следователь подбежал и рывком отворил заднюю дверцу.
– Жива, цела? – быстро спросил он.
– Да, цела… Машину чуть не угнали… со мной вместе… Ой, что это было?..
– Было то, что мы тут застряли надолго, – ответил Полищук. – Кто-то еще вмешался в эту историю, и я не понимаю – кто!
– Это мужчина, латыш.
– Так, что еще?
– Он думал, раз в машине темно, то там никого нет… – Тоня не успела по-настоящему испугаться и быстро приходила в себя. – Сел, даже не посмотрел, что сзади… Но почему машина встала?
– Потому что въехала в канаву.
– И как теперь отсюда вылезать?
– Вам лучше вообще не вылезать.
– Но тут невозможно сидеть.
Действительно, сиденье оказалось под таким углом к земной поверхности, что Тоне приходилось во что-то упираться ногами.
– Ничем не могу помочь. Сейчас загоню сюда вашего босса – и будете сидеть до утра. Только запритесь изнутри.
– А запираться зачем?
– Затем, что тут ходит убийца… Что это у вас?..
– Не знаю, – Тоня разжала руку, и куртка угонщика соскользнула с переднего сиденья на пол.
Вдруг она вспомнила, как схватила незнакомца за шиворот, и опять окаменела.
– Да что с вами такое творится? – прикрикнул на нее Полищук.
Странные вещи происходят с людьми, попавшими в причудливые обстоятельства. Тоня никогда не думала, будто способна орать на следователя, но, оказывается, она еще многого о себе не знала.
– А то творится, что я его задержать хотела! – крикнула она. – Я его схватила, он вывернулся! А я чуть об эту штуку лоб не расшибла!
Она имела в виду подголовник водительского сиденья.
– Вы не заметили… – начал было Полищук.
– Я ничего не видела! Я же без очков!
Тут подошел запыхавшийся Хинценберг.
– Деточка, что тут… Ах, Боженька… Как это получилось?..
– Он хотел удрать на моей машине, – объяснил Полищук. – Думал проехать вперед и развернуться – кто ж знал, что там канава? Я сам не знал.
– И он выскочил прямо в канаву? – догадался Хинценберг.
Тут Тоня вспомнила – действительно, что-то хлюпало и плюхало.
– И ты, деточка, все это время была в машине? Ужас!
– Я пыталась его задержать! – Тоне вдруг показалось, что она хватала убийцу за шиворот, будучи в здравом уме и твердой памяти. – Но он вырвался!
– Ты с ума сошла! – восторженно воскликнул антиквар. – Так ты его видела? Разглядела?
– Нет. Ведь было темно. А я еще сняла очки…
– В машине было темно? – Хинценберг, похоже, ушам не поверил. – Когда человек сидит в машине, там всегда светло!
– Я летом отключаю свет, – признался Полищук. – Кто ж знал?..
– Но что случилось? Господин Хинценберг, объясните, пожалуйста!
Тоня вдруг решила игнорировать следователя. Он вызывал у нее дикое, всеобъемлющее раздражение – возможно, с перепугу.
– Деточка, ничего страшного, успокойся. Господин Полищук гнался за убийцей, – сказал антиквар, но как-то неловко, мутно. – Убийца хотел угнать его машину, вот и все…
– Нет, не все!
Теперь уже и Хинценбергом была она недовольна.
Вдруг Тоню прямо-таки заколотило. Ночная прохлада и нервная лихорадка отлично сговорились – у девушки застучали зубы.
– Ах, Боженька! Сергей, у вас тут что-то теплое есть? Куртку давайте! – потребовал Хинценберг. – Деточка, вылезай, пройдись, разгони кровь! Ах, Боженька… Сергей, включите наконец свет в машине! Она в темноте не выберется!.. Деточка, поворачивайся, давай руку…