Полищук открыл переднюю дверцу и включил свет.
– Осторожно, осторожно, деточка, – бормотал антиквар. – Ну вот, теперь – сюда…
Тоня чуть ли не наощупь выбралась из машины, и тут же Хинценберг схватил ее в охапку. Полищук снял куртку и ждал, пока можно будет накинуть ее девушке на плечи.
– Сейчас вызову Думписа, – сказал он. – Только нужно снять с дерева трос. И как-то объяснить ему, где мы находимся. А он приедет на патрульной машине и выдернет отсюда мою тачку, как репку из грядки.
– Время! – вдруг воскликнул Хинценберг. – Нам потребуется точное время!
– Верно. Возьмите мой блокнот, ручку, вспоминайте, а я звоню…
Хинценберг встал возле раскрытой дверцы, чтобы блокнот оказался на свету.
– Деточка, ты когда села в машину? – спросил он.
– Я не помню. Я позвонила… – тут Тоня сообразила, что в мобильнике сохраняется время звонков, и засуетилась в поисках аппаратика. – Ой, он в машине остался… он, наверное, упал на пол, когда мы въехали в канаву…
Хинценберг заглянул в салон.
– Я его не вижу.
Увидев, что антиквар выпустил эксперта из объятий, Полищук сразу накинул на Тоню свою куртку и пошел к дубу, с ветки которого все еще свисал трос. При этом он искал в мобильнике номер Думписа.
– Алло! Думпис? Капитан Полищук! – и Полищук, блистая жутким произношением начал командовать: – Немедленно пришлите сюда патрульную машину…
– Ладно, потом вытащим, – сказал Хинценберг. – Итак, ты заснула, а мы наблюдали за этими дурацкими раскопками. Землекопы, как изволил выразиться Сергей, поужинали и сидели под тентом. У них был спор. Я решил подойти поближе, пользуясь коровником. Там можно было пройти вдоль его стены незаметно, если идти к ней вплотную. Я чуть не свалился в очередную яму. Они же, как кроты, все тут разрыли. Когда я опять увидел машину и тент, там сидели двое, третий куда-то пропал. Я думал, он пошел в лес на минуточку. Но потом я увидел его. Он опять измерял шагами какое-то расстояние. У него была стопка бумажек в руке и авторучка, он делал какие-то пометки. Потом он стал взбираться по холмику. Я думаю, это один из маленьких холмиков перед тем большим, на котором стояла мельница. Значит, так – я за ним наблюдал не меньше двадцати минут. Пишем – двадцать минут. Он скрылся за холмиком… и что же я сделал? Я пошел обратно… Те двое сидели и пили пиво. Они меня не видели. Потом они развернули бумажный рулон. Это, возможно, была ксерокопия картины. Значит, пока я дошел до того места – прошло минут десять. Потом – двадцать. Потом я шел обратно… Было светло. Надо будет посмотреть по календарю, когда закат…
– А в чем дело, господин Хинценберг? – прервала Тоня антикварово бормотание. – Зачем вам точное время?
– Ты понимаешь, деточка… Ну, словом, мы… то есть господин Полищук должен понять, когда появился тот человек, который… который хотел угнать машину…
– Господин Хинценберг, – сказал, подходя, Полищук. – Ведь все равно через четверть часа она все узнает. Тоня, там случилась беда. Одного из этих землекопов убили. А человек, который залез ко мне в машину, – убийца. Я видел его сверху, я побежал туда, но ничего не вышло. Он сделал круг по опушке, наскочил на мою машину… ну и остальное вы знаете…
– Это был убийца?.. – без голоса спросила Тоня.
– Да. Сейчас будем ловить его по горячим следам. У ребят должна быть карта.
– Но… но, значит, кто-то еще следил за ними?.. – Тоня уже пыталась думать, и это было хорошо, вот только думать вслух не следовало.
– Естественно, следил. О том, что тут клад ищут, все в окрестностях знали. Но это не местный житель. Местный подождал бы, пока они действительно что-то откопают. Может быть, даже не в кладе тут дело… Господин Хинценберг! Оставайтесь тут с Тоней, если что – кричите. Я пойду к тем двум, что под тентом. Нужно поскорее их допросить. Простите…
Он, не снимая с Тониных плеч куртку, полез во внутренний карман за удостоверением.
– Заберите ее, мне не холодно! – гордо сказала Тоня.
– Стойте тут, никуда не уходите. Сюда подъедет патрульная машина. Господин Хинценберг, объясните Думпису, где труп. Тоня, вам туда ходить не надо.
– Я и не собираюсь.
– Осторожнее, там сплошные ямы, колдобины и битое стекло, – предупредил Хинценберг.
– Ничего, я так настроил мобилку, что вспышка работает в режиме фонарика.
Полищук ушел.
– Вот, деточка, – сказал Хинценберг. – В этом деле появляется второй покойник. Вот ведь сколько беды может наделать одна бездарная картина семнадцатого века…
– Он замерзнет, – сказала Тоня. Разумеется, не о покойнике.
– Он мужчина, – ответил антиквар. – А мужчины не мерзнут.
Глава девятая
Курляндия, 1658 год
Кнаге и не предполагал, что его невеста способна такое вытворять. Казалось бы, вдова ратсмана, не просто мать взрослых дочерей, а уже теща, через год родится первый внук. Однако он, как оказалось, имел смутное понятие о тридцатипятилетних женщинах.
Клара-Иоганна слыхала о фон Нейланде. Она и о его племяннике слыхала, о неудачливом игроке и никому не нужном женихе фон Альшванге. Она даже встречала его в Хазенпоте. Курляндия невелика – заработав себе дурную репутацию в Митаве, можешь быть уверен, что подробности твоих подвигов знают в самой захудалой усадьбе под Либавой. Фон Нейланду сочувствовали – неудачно вышла замуж его сестра и неудачных детей родила. Сестрица фон Альшванга, Анна-Маргарита, возможно, из-за брата и не нашла себе другого мужа – кому нужен родственник, которого приходится вызволять из неприятностей?
Клара-Иоганна знала, что барон фон Нейланд весьма богат. Его поступок она одобряла. Закопать ценности накануне войны – это было разумно. Когда вся Курляндия может стать полем боя между Россией, Польшей и Швецией – это куда разумнее, чем метаться по дорогам с большой шкатулкой под мышкой. Что такое деньги – вдова ратсмана отлично знала. Возможность заполучить несколько тысяч талеров была очень соблазнительна – стоило рискнуть. А что касается барона – что ж, война есть война…
Она умела принимать решения и не боялась их исполнять.
Сперва она в шестнадцать лет решила выйти замуж за немолодого бюргера, потому что он мог позаботиться о ее будущем. Когда приданое невелико, нужно забыть о стройных красавчиках. Даже мать с тетками отговаривали ее от этого брака – но она так решила.
Супружескую верность Клара-Иоганна соблюдала отменно. До того отменно, что, не желая сидеть дома без мужа, ездила с ним на охоту, к большой радости хазенпотских сплетниц. Те же сплетницы потом шушукались, что молодая жена совсем загоняла старого мужа. Но у Клары-Иоганны уже были две дочери. Сына родить не удалось – но она и не слишком хотела сына, который унаследовал бы отцовское добро.
Потом, когда муж умер и кончилось время траура, настала пора выдавать замуж дочерей. Она решила хорошо их пристроить. Хорошо – означало за богатых господ, дав при этом не слишком большое приданое. Старшую она очень успешно пристроила, красивой девушке достался молодой и богатый муж, жениха для младшей тоже присмотрела и уже говорила с ним об этом деле. Затем она решила вознаградить себя за уныло проведенную молодость, благо наследство позволяло выбирать жениха за несомненные мужские достоинства.
Клара-Иоганна знала, что для женского счастья нужен супруг не старый, не толстый, не ленивый – и еще десятка полтора всевозможных "не". Оказавшись в сословии замужних дам, она узнала о многих тайнах семейной жизни и очень хотела применить свои знания на деле. Заводить любовника в Хазенпоте она не могла – об этом сразу же завопили бы во все горло торговки пряжей и холстами на городском рынке. Рассчитывать на мужа, который бы ей подходил, она тоже не могла – выбор в городишке был совсем невелик, и на пятки наступали молодые невесты. А второго старика она совершенно не хотела.
Мартин-Иероним Кнаге ей понравился молодостью, веселым лицом, широкими плечами, длинными и стройными ногами; к тому же она, только выйдя замуж, решила быть неравнодушной к искусству и уговорила мужа привезти из Польши несколько приличных картин, благо такая возможность имелась. Польской королевой была француженка Мария-Луиза де Гонзага, родственница знаменитого герцога Гиза, племянница еще более, кажется, знаменитой герцогини де Лонгвиль. Это дама, выйдя сперва замуж за короля Владислава, после его смерти стала супругой своего деверя, Яна Казимира, избранного на польский трон. При ее дворе было полно французов, в том числе и хороших живописцев.
Стать женой живописца, который получает заказы от богатых людей, пользуется уважением, да еще умеет поговорить о прекрасном, было бы совсем неплохо. Правда, на первых порах пришлось бы потрудиться, создавая мужу положение в обществе, а потом держать ухо востро, отгоняя молодых соперниц, но в целом эта затея вдовушке очень нравилась. Она даже была готова родить еще ребеночка или даже двоих, но не сразу – сперва вознаградить себя за тоску и уныние супружеского ложа в молодые годы.
Прочитав письмо фон Нейланда, Клара-Иоганна решила завладеть кладом. Она даже ни секунды не сомневелась, что может и должна сделать это. Деньги сами шли в руки – какой же дурой нужно быть, чтобы отказаться? У нее был ключ к тайне – но не было картины, которая дала бы исходную точку – откуда считать шаги или футы, или локти, или хоть английские ярды. По рассказу Кнаге вдова поняла, что сперва старый барон закопал клад, потом указал на холсте место для "приапа" и, сообразуясь с его положением, посчитал расстояния.
– Но ты же помнишь эту свою работу, ты бы мог ее по памяти повторить, – сказала невеста.
– Там неровная местность, холмики и ложбинки, – отвечал живописец. – И я их все не передал – это было невозможно. Если я ошибусь с местом, то мы не сможем отсчитать от "приапа" правильное расстояние. А там много шагов и вниз, и в сторону. Там трехзначные числа.
– Пожалуй, я прикажу Швамме раздобыть лопаты, – задумчиво сказала она.
– Лопаты?
– Да, несколько штук. Все очень просто – я поеду с тобой. В дорогу я возьму побольше вина. Мы будем поить твоего пьянчужку. И, когда он, устав от раскопок по неверным числам, свалится пьяный, мы будем искать точное место с правильными числами. Я только вселюсь в те три комнаты, которые ты снял, и попрошу госпожу Менгден присматривать за моими женщинами и за Гедвигой-Шарлоттой. Потом ему надоест рыться в земле и он махнет рукой на эту затею, а мы вывезем сокровища сперва во Фрауэнбург, а потом, что будет умнее всего, в Бранденбург. Это будет нелегко… возможно, их придется перепрятать… проклятые шведы!..
– Но как я познакомлю госпожу с фон Альшвангом? – спросил Кнаге.
– Я все сделаю сама. Только пусть сперва тебе принесут письмо. Главное – ты изобрази великое негодование. Иначе он не поверит. Ты не представляешь, сколько в людях подозрительности, когда речь идет о больших деньгах.
Так и вышло. Незнакомый мужчина, которого Клара-Иоганна наняла на рынке, письмо с поклоном от Лейнерта доставил в нужную минуту – фон Альшванг сидел за столом и обедал, а Кнаге ему прислуживал. Восторг баронова племянника был неописуем. На фоне этого восторга актерские потуги Кнаге сошли за чистую монету.
Но еще более неописуемо было изумление Кнаге, когда на следующий день появилась Клара-Иоганна, одетая не хуже королевы, в платье, отделанном драгоценным собольим мехом, в кружевном воротнике, достойном герцогини.
– Наконец-то я нашла тебя, милый братец! – вскричала она с порога и устремилась к Кнаге. – Ну, иди сюда, обними меня, я тебя поцелую! Батюшка наш простил тебя, он ждет тебя, он послал меня за тобой! Ты будешь как блудный сын из нашей старой Библии с картинками!
Кнаге окаменел. Уговор был другой: сказать правду, явиться невестой к обожаемому жениху.
Но отказываться от поцелуев мнимой сестры он, понятное дело, не стал.
– О мой Бог! – воскликнул фон Альшванг, глядя на белокурую сестрицу живописца и даже забыв прикинуть, сколько могут стоить перстни на ее пальчиках. – Кто бы мог подумать?
– А вы – друг нашего бедного Мартина-Иеронима? Как я рада, что у него появились друзья из благородного сословия! – Клара-Иоганна сладко улыбнулась фон Альшвангу. – Друзья моего братца – и мои друзья!
Фон Альшванг понял, что женщина от него без ума. А оттолкнуть даму, одетую столь богато, – глупость невероятная, особенно когда в кармане – гулкая пустота.
Потом, когда фон Альшванг уже вволю исцеловал ручки вдовы и оставил ее наедине с братом, Клара-Иоганна объяснила:
– Я в последнюю минуту поняла, что пьянчужка должен считать меня женщиной, не имеющей никаких обязательств. Тогда ничто не помешает ему увиваться за мной. Значит, я смогу им вертеть, как захочу!
Эта дамская стратегия не очень-то понравилась Кнаге, и он с тоской вспомнил простодушную скотницу.
Потом он, наученный невестой, сказал фон Альшвангу следующее:
– Теперь у милостивого господина есть письмо, в котором наверняка очень ценные сведения, и картина. Господин может откопать зарытые сокровища. Но если господин со мной не поделится, я обо всем дам знать фон Нейланду и его дочери. Моя сестра знает, куда отправили девицу и сестрицу господина, госпожу фон Боссе, с ней вместе.
– Поделиться? Ты с ума сошел! – отвечал фон Альшванг. – Я могу немного заплатить тебе.
– Заплатите.
– Но у меня сейчас нет ни единого талера.
– Пусть милостивый господин возьмет в долг, – посоветовал Кнаге по наущению Клары-Иоганны, которая точно знала: никто во всем Фрауэнбурге не даст баронову племяннику в долг ни шиллинга; во-первых, время не то, чтобы разбрасываться деньгами, а во-вторых, его репутация, к которой хитрая вдова, перед визитом к "братцу" навестив трех очень дальних родственниц, уже успела прибавить немало любопытного.
– Не желаю я брать в долг, – отрубил фон Альшванг.
– Пусть милостивый господин придумает что-то иное.
Кнаге по натуре не был настойчив, но в соседней комнате ждала Клара-Иоганна, и живописец не желал позориться перед невестой.
– Зачем тебе эти деньги? Ведь тебя нашел твой богатый батюшка! А ты споришь из-за пяти талеров!
– Я не могу явиться к батюшке с пустыми руками, я должен хорошо одеться.
– Ладно. Я заплачу тебе из тех денег, что откопаю.
– Пусть меня простит милостивый господин, но тогда я этих денег вовсе не увижу. Откопав их, милостивый господин сразу перебежит на земли, где хозяйничают шведы, а оттуда – в Ригу или куда-нибудь еще.
– Ну, тогда!.. – разозлившись, фон Альшванг устремился по тому единственному пути, что приготовила для него Клара-Иоганна; супруг-ратман был большим пройдохой по денежной части, часто обсуждал при жене свои затеи с компаньонами, а она держала ушки на макушке. – Тогда – поезжай со мной, коли тебе охота в такое время слоняться по дорогам! И сразу у ямы ты получишь награду!
– Странно, что милостивый господин в такое время вздумал слоняться по дорогам в одиночку, – заметил Кнаге. – Двое – это больше, чем один, а сестрица, может быть, пошлет с нами кого-то из своих людей, и нас, пожалуй, будет четверо.
При этом Кнаге уже знал, что Клара-Иоганна сама поедет присмотреть за откапыванием клада.
Курляндия, наши дни
Думпис был сильно недоволен появлением рижского следователя. Мало ли что мерещится этим рижским господам? Видели, понимаете ли, убийцу в автобусе! Так этот убийца завез куда-нибудь лопаты и дальше понесся, что он забыл в Снепеле? Там всего-то четыреста с лишним душ, какого черта ему торчать в поселке, где на него сразу обратят внимание?
Когда Полищук позвонил и сообщил про убийство, Думпис и струхнул, и разозлился разом. Струхнул – потому что рижское начальство с него не слезет, пока всю душу ему не вымотает, и придется показывать себя быстрым, четким, исполнительным, инициативным. Рижское начальство тем и отличается, что ему никогда не угодишь. Рижские господа – это люди, которые ничего не понимают в местных условиях, зато умеют требовать, требовать, требовать, и человека, живущего в провинции, считают дураком, бездельником и дармоедом. А если не получится? Если оплошаешь? В полиции-то грядут новые сокращения – как раз и вылетишь прямиком на биржу труда. Рад будешь, если грузчиком в магазин устроишься. Так что причина для страха у Думписа была основательная, злился же он потому, что ехать на ночь глядя любоваться на покойника и шарить в грязи на предмет следов убийцы – радость сомнительная.
Он прибыл вместе с полицейскими-муниципалами на патрульной машине приблизительно туда, где торчала из канавы пятилетняя "хонда-цивик" Полищука. Хинценберг показал, в каком направлении искать труп, и Думпис сразу объявил, что туда проехать невозможно.
– А я думаю, что возможно. Ведь забрались же как-то эти землекопы на своем джипе, – возразил Хинценберг.
– Какие землекопы?
– Какие – не знаю, но живут тут по меньшей мере три дня. Это если судить по количеству вырытых ими ям. Вон там, справа от коровника, их бивуак. Там джип и желтый тент.
– Их – что?
– Их лагерь, – сказал антиквар. – Я не знаю, как они ехали. Может, есть какая-то лесная дорога.
Полицейские достали карту.
– Вот тут разве что, – с сомнением сказал водитель, молодой остроносый парень. – Попробуем. Так где, говорите, стоит тот джип?
Хинценберг показал.
– Возьмите девушку в машину, – попросил он. – Видите – мерзнет.
– А вы останетесь тут? – удивилась Тоня. – Когда где-то рядом убийца?
– Убийца давно убежал, деточка. Чего ему тут околачиваться? Полезай к господам полицейским.
– Только вместе с вами.
– Двое не поместятся, – сказал Думпис. Очень властно и сурово сказал.
– Тогда я остаюсь. Вы ведь вернетесь, чтобы вытащить машину?
– А куда мы денемся… – ответил водитель.
Патрульная машина укатила в сторону шоссе, чтобы оттуда выбраться на лесную дорогу. Тоня и Хинценберг остались одни. Правда, не во мраке – свет в машине Полищука горел, и пейзаж вокруг получился фантасмагорический. Но все равно было не по себе.
– Ты боялась увидеть труп, деточка? – спросил антиквар.
– Ну, и труп увидеть тоже боялась, – призналась Тоня. – Я даже в кино, когда показывают, глаза закрываю. Господи, зачем мы тут торчим? Господин Хинценберг, вы что, хотите найти этот клад? Зачем вы вообще занялись этим… этим делом?..
– От настоящего клада, деточка, я бы не отказался. Деньги – это само собой, но если бы там были, скажем, пропавшие яйца Фаберже, то мы с тобой повезли бы их на настоящие аукционы.
– Кто только не искал этих яиц Фаберже! Помните, в Мудули раз пять по меньшей мере раскапывали старую голубятню, – вспомнила Тоня. – Но ведь Фаберже – это начало двадцатого века, а тут клад семнадцатого века. Вы действительно собираетесь его найти?
– Я же говорю, деточка, от хорошего клада не откажусь…
– Или вам хочется поймать убийцу Виркавса? – недоверчиво спросила Тоня. – Вы ведь почти не знали этого Виркавса. Вы только от меня слышали, что у него висит на стенках.
– Не знал.
– Так почему мы сейчас здесь?
– Жаль, что нельзя залезть в машину, – ответил он. – А что, если я вытащу чехол и завернусь в него, как француз, бегущий из Москвы в двенадцатом году? Ты ведь не будешь смеяться?
– Господин Хинценберг!
– Что, деточка? Послушай, слышишь?