– Вы полагаете, что мне кулдигская гостиница не по карману, господин Полищук? – тоном английского лорда спросил антиквар. – Там есть, надеюсь, номера-люкс? В которых подают тапочки и халаты?
– Понятия не имею. Наверное. Черт, какой узелок завязался… Если они удрали, значит, у них рыло в пуху. Но убивать человека, в сущности, среди бела дня, когда это можно было сделать ночью, а труп спрятать в лесу? Нет, не понимаю…
– Может быть, он наконец нашел правильное место? – спросил Хинценберг. – И они, чтобы с ним не делиться, сразу убрали его? А закопать хотели в той самой яме, откуда вытащат клад?
– Они? Мне кажется, это скорее Гунча. Сперва он привез дружков и приставил их к раскопкам. Сам следил за ними. А когда увидел, что победа близка… Да! Тогда он решил уничтожить их поодиночке! – воскликнул Полищук.
– Значит, это его куртка? – спросил Хинценберг.
– Выходит, да.
– А зачем он забрал у покойника эту ксерокопию? На случай, что если труп найдут посторонние, так чтобы не догадались, что тот бедняга искал клад? В чем смысл? И он же понимал – оставшиеся двое скорее отыщут тело, чем полиция. Ведь покойник, мир его праху, пошел копать за холм, когда его вдруг осенило. Те два остались за столом, а он взял ксерокопию, взял лопату и ушел. Нетрудно было догадаться, что через полчаса они начнут его звать и искать.
– Не сходится, – согласился Полищук. – Значит, это был не Гунча?
– Зачем Гунче убивать своих дружков? Я имел в виду – зачем это делать таким дурацким образом? Я бы, например, пришел к ним ужинать с бутылкой и напоил снотворным, остальное – дело техники, – безмятежно сообщил антиквар.
– Вы страшный человек, господин Хинценберг, – невольно усмехнулся следователь.
– Как всякий мужчина в годах, обреченный проводить вечера в кругу семьи, я вынужден смотреть телевизор, господин Полищук. Он развращает. Давайте лучше подумаем, как отсюда выбираться. Деточка!
– Да, господин Хинценберг?
Тоне нравилось, как антиквар своими вопросами загоняет следователя в тупичок. Она бы охотно еще послушала, но Хинценберг был прав – следовало позаботиться о ночлеге.
– Господин Полищук, когда вытащите машину – поищите там мой мобильник, пожалуйста, – очень вежливо сказала Тоня. – Когда мы влетели в канаву, он выскочил из руки и теперь валяется на полу. Мне бы не хотелось, чтобы вы на него наступили.
– Будет сделано, – ответил Полищук. – Придется патрульным сделать две ходки – сперва отвезти вас в Кулдигу, а потом вернуться и вытащить меня… Вот черт, какая непруха… на что государственный бензин переводим?..
В гостинице Тоня с Хинценбергом оказались в втором часу ночи. Им отвели номер с двумя кроватями – ничего более подходящего не нашлось.
– Надеюсь, моей репутации ничто не угрожает, – сказал Хинценберг. – Страшно вообразить, что подумают мои внуки, если узнают… А Сергея мне жалко. Дело какое-то несуразное. Послушай, деточка… ты будешь смеяться, но я страшно хочу есть! После той жареной рыбы во рту ничего не было, а в мои годы надо регулярно питаться.
– Я тоже, – призналась Тоня, – но ведь сейчас тут все закрыто. Это не Рига.
– А сходим-ка к дежурной, или как она тут называется. Не может быть, чтобы в Кулдиге все закрывалось в восемь вечера. В конце концов, мы не нищие, охотно заплатим хоть пять латов за бутерброд с колбасой…
– Господин Хинценберг! У нас же есть пирожки со шпигом! И термос с кофе!
– Где? Где эти сокровища?
– В машине… То есть в моей сумке, а сумка в багажнике…
– Звоним Сергею!
– Среди ночи?
– Деточка, ты еще не знаешь, что такое ночь… Ночь – это, это… когда уже утро… Да… – судя по мечтательному голосу, антиквар вспомнил молодость.
Он позвонил Полищуку и узнал, что патрульная машина тащит в Кулдигу на буксире "хонду-цивик" и может дотащить до гостиницы. Полищук обещал занести сумку и действительно появился в "Метрополе" – но лучше бы не появлялся. Думпис додумался предложить ему выпить, и следователь, удрученный неудачами, не отказался.
– Получайте, – сказал он.
– Можем предложить остывший кофе, – ответил антиквар. – И вашу долю пирожков.
Тоня, уже успевшая вынуть из сумки футляр с нужными очками, метнула в работодателя огненный взор. Взор означал: видеть не желаю этого алкоголика!
– Пришлось вызвать "скорую", чтобы забрали жмурика в морг, – сообщил, садясь, Полищук. – Труповозка у них по ночам, видите ли, не работает! А мне – оставлять его там до утра? А народ набежит? А там вместо головы – узбекский плов, мозги мелкой россыпью… тьфу… да вы же видели… казалось бы, ну что можно сделать обычной лопатой?..
Тоне чуть дурно не сделалось. Она поняла, почему антиквар и Полищук не хотели пускать ее за холм. Но благодарности к следователю в душе не прибавилось.
– Понятия не имею, как его будут опознавать, – продолжал Полищук. – Документов, естественно, никаких, только пачка сигарет. Ну, дактилоскописты прогонят через базы данных… А если он нигде не засветился? Одежда, обувь – самые банальные…
– Наверное, нужно узнать, не пропадал ли вокруг Вилгальского озера мужчина… сколько ему лет? – деловито спросил антиквар.
– Это я уже себе записал. Тоня, налейте кофе, – не попросил, а потребовал Полищук. – Я понимаю, что нужно сесть и сложить головы… так мой полковник по-латышски говорит… буйны головы сложить…
– Это не одно и то же, – сухо сказала Тоня.
– Русский полковник выразился бы – сдвинуть лбы, – помог Хинценберг, открывая термос. – Деточка, принеси-ка из ванной стаканы. Там все остыло, но жевать сухие пирожки – выше моих старческих сил.
– Завтра будем искать этих беглецов. Господин Хинценберг, вы тоже следили за ними…
– Наблюдал, господин Полищук, наблюдал.
– Вы видели троих. Точно – троих?
– Да. Одного парня лет тридцати, одного постарше, бородатого, я думаю, под сорок, одного – за пятьдесят… Сергей?
– Бородатый, – сразу поняв скрытый вопрос, ответил Полищук. – Может, я чего-то с дерева не разглядел. Они пили пиво?
– Ужинали, пили пиво, я к бутылкам не приглядывался. Но по крайней мере одна двухлитровая у них была.
– Мог ли еще кто-то сидеть в машине?
– Мог, – уверенно сказал антиквар. – Дверца была открыта и заслоняла внутренности. Потом бородатый забрался в машину. Я думал, он там заснет, но он потом вылез и ушел… вот не могу вспомнить, взял ли он с собой лопату…
– Я его видел с лопатой. Но копал он в каком-то неожиданном месте.
– Да, я тоже заметил. Но я его не видел! Я видел, как он пошел в это неожиданное место. И тогда я вернулся к дубу… то есть к вам…
– Н-надо п-по горячим следам п-посчитать время, – пьяноватым голосом сказал Полищук, и Тоне стало противно. Она поставила стаканы на журнальный столик и встала у окна, всем видом показывая: ты, невоспитанная скотина, сел на мою постель, делить ложе с господином Хинценбергом я не собираюсь, и мне просто интересно, когда ты обратишь внимание на то, что ты – сидишь, а женщина – стоит?
– Не возражаю. Деточка, ты ешь. Ты тогда уже спала, тебе сказать нечего, – тут антиквар с подозрением посмотрел на стоящую Тоню, но никак ее гордой позы не прокомментировал.
– Кофе.
– Да, Сергей, сейчас налью.
– Черт, как я влип. Как я влип!..
И тут за окном завыла автомобильная сигнализация.
– Моя! – воскликнул Полищук, вскакивая. – Ну, я сейчас с этой сволочью разберусь!
– Сергей, Сергей! Вы что, забыли? Ее же нельзя угнать! – напомнил антиквар. – Мало ли что? Кот мог на нее прыгнуть…
– Сейчас я с этим котом поговорю!
Полищук вскочил с постели, задел столик, стакан с кофе подпрыгнул, напиток выплеснулся Тоне на ноги. А следователь, ничего не замечая, выскочил из номера.
– Деточка, туши свет! – приказал Хинценберг. – Мы посмотрим в окно, что там такое…
– Это добром не кончится, – ледяным голосом произнесла Тоня. – Когда пьяный лезет в драку, его могут хорошо побить.
– А тебе бы хотелось, чтобы Сергея хорошо побили?
На эту провокацию Тоня не ответила, а потушила свет.
"Метрополь" уже более ста лет стоял на Церковной улице, в самой серединке старой Кулдиги, и все ее сокровища были в трех шагах от входа – церковь Святой Екатерины, где крестили герцога Якоба, построенная в годы его правления, аптека, неплохо сохранившийся с семнадцатого века дом Стаффенхагена. Тут же был и самый старый деревянный дом Кулдиги – считалось, что он построен в 1630 году. Вдоль длинного серого фасада "Метрополя" стояло несколько машин – Тоня и Хинценберг сверху увидели их крыши. Возле одной действительно стоял мужчина, был и второй – его ноги торчали из окошка боковой дверцы. Первый помогал ему, пропихивая его поглубже, а машина дико завывала.
– Маразм, – сказал антиквар. – Они сейчас всю Кулдигу на ноги поднимут. Но это не угонщики…
Из гостиничной двери выбежал Полищук. И стало ясно, что он в экстремальных случаях не тратит времени на разговоры. Без всяких церемоний он заехал в ухо одному грабителю, тот устоял на ногах кинулся в бой. Торчавшие из машины ноги взбрыкнули, вор стал выкарабкиваться обратно.
Полищук пытался приблизиться к противнику, чтобы взять его на прием, тот отскакивал.
– Я сейчас вызову полицию! – Тоня схватила лежащий на столике мобильник.
– Погоди, не позорь Сергея! У него же всего один противник. Над ним смеяться будут, если сам не справится.
– Господин Хинценберг, вы, вы!..
Тоня от возмущения все умные слова растеряла.
Телефона здешней полиции она не знала и кинулась вниз, к дежурной. Но та уже звонила и требовала прислать патрульную машину. Тогда Тоня выскочила на улицу. Сделала она это вовремя – грабитель, задом вылезший из машины, и явно собирался напасть на следователя сзади.
Тут оказалось, что у Тони от возмущения не вся сообразительность пропала – кое-что уцелело.
Не вмешиваясь в драку, она подбежала к неведомо чьей машине и ударила по капоту кулаком. Сразу заголосила сигнализация, а Тоня уже была возле другой машины, уже будила ее крепким ударом. Окна второго этажа "Метрополя" распахивались, высовывались заспанные хозяева, которые не для того приехали на своих дорогих тачках в провинциальный городок, чтобы их лишиться.
Двое мужчин, покусившихся на многострадальную собственность Полищука, пустились наутек, он – следом.
– Стойте, Сергей, стойте! – кричал из окна Хинценберг – Они же вас заманивают! Это – ловушка!
Тоня, поняв, что следователь в общем шуме не разобрал разумных слов, побежала за Полищуком.
Собираясь в Кулдигу, она обула босоножки почти без каблука, и бежать ей было легко. Вот только крикнуть про ловушку она никак не могла – некий тормоз внутри не позволял ей кричать на улицах. Наверное, ради спасения собственной жизни – и то не позволил бы.
Она была сильно зла на Полищука. Он даже не заметил, что облил ей штаны своим кофе. "Интересно, – на бегу подумала она, – сколько он выпил, сколько в него влезает? И пил ведь наверняка не приличный коньяк, а пошлую дешевую водку, то-то утром от него будет разить перегаром!"
Видимо, именно злость помогла забыть о тормозе. Тоня ненавидела следователя – и как раз поэтому должна была сейчас спасти его, дурака, из примитивной ловушки, чтобы он понял: он – пьяный бестолковый и бесполезный дурак!
Хинценберг был прав – эти люди убегали узкими старыми улочками, бежали к маленькой, в ширину – метра три, не больше, но шустрой речке Алекшупите, которая бурно неслась через город, ныряла под мостики и могла своим стремительным течением утащить тело к мельничной плотине – лови его там в темной воде среди ночи…
– Назад! – крикнула Тоня. – Ловушка! Назад!
Не исключено, что как раз в этот момент у Полищука и без Тони наступило бы просветление. Он пробежал, замедляя темп, еще несколько шагов и остановился. Остановилась и Тоня – в двадцати шагах от него.
Они смотрели друг на друга в свете единственного старинного фонаря. Тоня ощутила неловкость – надо же, носиться, как дурочка, за агрессивным алкоголиком! Она повернулась и пошла к гостинице.
Полищук нагнал ее уже на Церковной улице. Ни слова не говоря, он пошел рядом, растирая левой рукой правую.
Машины у гостиницы уже замолчали.
Полищук остановился возле "хонды-цивик", изучил выбитое боковое стекло, еле слышно выругался. Тоня поняла, что и это с его стороны – чудовищная галантность.
Подкатил патрульная машина, и из нее вывалился пьяный Думпис, которому полагалось бы вернуться в Снепеле, но он предпочел компанию и спиртное.
– Опять ты? – спросил он. – Что случилось?
– Можете забрать ее на свою стоянку? – спросил патрульных Полищук и показал искалеченную дверцу.
– Придется.
Думпис не настолько был пьян, чтобы заснуть за рулем. Полищук впустил его в машину, сам приладил трос и проводил взглядом уползавшую "хонду-цивик". Тоня стояла у дверей. Ей не сразу пришло в голову, что ждать следователя не обязательно. А когда пришло – оказалось, что они уже идут плечом к плечу по холлу.
Молча они поднялись на второй этаж. Тоня, не дожидаясь от следователя любезности, сама открыла дверь в номер – и увидела у окна Хинценберга с фотоаппаратом на груди.
– С вас причитается, Сергей, – сказал он. – У этой адской машины есть режим – не знаю, как он называется, но можно снимать целое кино. Я снял ваше побоище. Хотите посмотреть?
– Господин Хинценберг, еще вчера вы не умели отправить эсэмэску, – напомнила Тоня.
– Деточка, внуки так часто мне все это показывали, что количество перешло в качество, – вывернулся антиквар. – Если бы этого не случилось – чего бы стоила мировая философия? Но вот показать свое кино я уже не смогу. Сергей, вы умеете?
– Давайте сюда.
– Я никак не могу понять, зачем им понадобилась ваша машина, – сказал Хинценберг. – Может, они думали, что вы нашли клад и оставили его на ночь в бардачке? Ведь если они за вами следили, то должны были знать, что машину притащили на веревочке. Значит, что-то внутри…
– Так. Тот, с кем я сцепился, – вот он, – Полищук остановил кадр. – Впервые вижу эту рожу. А второй – ну сами понимаете…
– Одна задница, – подтвердил антиквар. – Впрочем, есть знатоки, которые могут и по ней опознать.
– Завтра же утром перегоню этот портрет нашим. А может, кто-то из здешних его опознает, – решил Полищук. – Хотя… Тоня, вы его видели?
– Я не разглядела, – призналась Тоня. – На мне были не те очки, к тому же темно…
– Ну, ладно.
Похоже, от драки и беготни Полищук малость протрезвел.
– Итак, что мы имеем? – спросил он. – Мы имеем компанию кладоискателей, одного из которых порешили лопатой. Видимо, чтобы забрать ксерокопию, которую мы нашли в кармане куртки. Значит, был человек, который знал всю эту историю с картиной. Или даже не один человек. Эти люди могли следить за кладоискателями. Возможно, они как-то вычислили местоположение каменного дурака, а количества шагов, или метров, или хоть аршинов – не знали. Что бы это могли быть за люди?
Полищук пристально посмотрел на Хинценберга.
– Это не они, – ответил Хинценберг. – Поверьте, не они. Они уже не в том возрасте, чтобы махать лопатами.
– А что же тогда они высматривали возле опушки? Я сам их видел, и вы их видели.
– Это не они, – повторил антиквар. – Я понимаю, что убить человека лопатой можно в любом возрасте. Но это не они.
Тоня поняла – речь о тех двух стариках. Что-то такое антиквар про них знал, но рассказывать ему не хотелось.
– Я пока вижу это так. Кто-то из родни или знакомых Анны Приеде – то есть человек, видевший у нее картину с "приапом", – узнал про раскопки возле коровника и как-то понял, что это связано с "приапом". Он стал выслеживать землекопов, чтобы отнять у них ключ к "приапу". Ему это удалось. Возможно, он даже знает, что там зарыто.
– Это логичная версия, – согласился Хинценберг. – Она многое объясняет. Но я поправлю. Одна команда выстроила свой план при помощи одной картины, другая – при помощи другой картины. А шифр, очевидно, допускает несколько толкований. Первая команда следила за второй командой, теоретически – за дружками Гунара Лиепы, и видела, что количество ям вокруг коровника растет, а толку мало. Но, когда человек из второй команды вдруг побежал кпать в неожиданном месте, первая команда поняла, что он сделал какие-то новые расчеты и шансы резко возросли. Им понадобились эти расчеты – и они отважились на убийство. Пока все складно. Вроде бы. Но в таком случае к вам в машину, Сергей, лезли какие-то совсем посторонние люди. Что они надеялись там найти? Меня смущает то, что они это проделывали на видном месте, как будто очень спешили.
– Меня тоже, – ответил Полищук. – Но еще меня смущает то, что вы темните. Эти два старца, которые непонятно зачем притащились в Кулдигу и побывали у Анны Приеде, тоже могли знать про картину, а серебро – предлог.
– Могли. Но, поверьте, не в ней дело. Во сяком случае, мне так кажется. Когда я буду уверен – тогда скажу, – пообещал Хинценберг.
– Ну, ладно. Спокойной ночи.
Это относилось сразу к антиквару и к Тоне.
– Деточка, он не такой уж плохой человек, – сказал Хинценберг. – Просто ты редко сталкиваешься с мужчинами хотя бы сорокапроцентными. А стопроцентного даже я сам за всю жизнь не встречал.
– Это как? – спросила Тоня.
– В каждом мужчине есть определенный процент мужчины. А остальное – непонятно что. Скажем, Хмельницкий – мужчина процентов на шестьдесят. Хотя внешне – на все семьдесят. Артист, – с легким неодобрением сказал Хинценберг. – В мужчине должно быть как можно больше процентов мужчины.
– То есть самца? – уточнила Тоня.
– Самца, деточка. Я знал кота, который был мужчиной на сто процентов. Он приносил еду своей беременной супруге. А вот среди хомо сапиенс таких не попадалось. Ты сейчас думаешь, что у меня неправильное понятие о мужчинах, кто активнее по дамской части – тот стопроцентный. Понимаешь, и это тоже… Я вот думаю – кем был тот, который для шифра выбрал не что-нибудь, а "приапа"? Ведь наверняка в нем было процентов восемьдесят мужчины…
– Пошляком он был.
– Самую чуточку. Ровно настолько, чтобы отличаться от старой девы, – усмехнулся Хинценберг. – И вот смотрю я на это художество, а сам явственно слышу: а вот хрен вам, не догадаетесь! Хотел бы я посидеть с ним за бутылочкой хорошего коньяка и поговорить о жизни, о политике и о женщинах…