- Ты знай пей, - отозвался целовальник, не поворачивая головы. - Пей, да дело разумей!
- Я пью! - сообщил незримый мужик. - А вы-то что с Егоркой там затеяли?
Из темного угла появился, воздвигнувшись над столом, молодец - рослый, плечистый, в дорогом лазоревом кафтане с собранными рукавами такой длины, что если распустить - по полу бы мели, но со смутным, как после долгодневного запоя, лицом. Когда он выпрямился, с плеч свалилась богатая шуба, но он и не позаботился поднять ее с грязного пола.
- Все бы вам добрым людям головы морочить! Что, много ли парень задолжал?
- Вот черт разбудил… - проворчал Егорка.
- Поди сюда, слышишь? - велел молодец Данилке. - Со мной - не тронут! Хочешь - выкуплю? Я им полтину дам - отстанут!
Видать, слово смутного молодца в кружале все же имело вес, Данилку отпустили и позволили шагнуть навстречу благодетелю. Парень, схватившись рукой за шею и даже не подобрав шапки, поспешил к столу, уставленному кружками, чарками, скляницами и сулейками.
- Садись! - приказал молодец, шлепаясь на скамью и давая возле себя место. - Кто таков?
- Я с Аргамачьих конюшен… - Тут Данилка вовремя вспомнил, что никакой должности на конюшнях он не имеет, держится исключительно добротой деда Акишева, а в беседе с приличными людьми этим щеголять не с руки, так что придется соврать. - А прозванием - Ивашка Анофриев.
- Пить будешь, Ивашка?
- За чужие не пью, своих пока не нажил, - сразу отрекся от хмельного Данилка.
Молодец поглядел на него, хмыкнул и треснул ладонью по плечу, что означало - хвалю!
- А я Илейка Подхалюга, однако ты меня так звать не смей!
- Илья, а по отчеству? - осторожно спросил Данилка.
Молодцу было на вид лет около сорока, хотя и нарядился он, как молодой жених. Да и седина уж мелькала в крутых нечесаных кудрях. Да и дородства он накопил - широк-то в плечах широк, но, оказавшись с ним рядом, легко можно было оценить немалого охвата чрево. Звать такого богатыря одним именем Данилка счел неприличным.
- Илья Карпович. Ты, коли не пьешь, чего по таким непотребным местам шатаешься?
- Да сестрину душегрею ищу! - снова пуская в ход состряпанное вранье, воскликнул Данилка, тем более что целовальник и Егорка торчали поблизости и слушали беседу. - Сестру на свадьбу звали, а сестрин муж взял да и пропил! Мне сыскать велено, чтобы выкупить. Душегрея только с виду-то хороша, а вся из кусочков сшита.
Тут парню взошло на ум, что нужно наконец-то увязать между собой треклятую душегрею и подьячего Бухвостова.
- Сестра на конюшни прибежала, нашему подьячему в ноги кинулась. Уйми ты, говорит, мужа! Он же до того допьется - конюшни подожжет! Тут Пантелей Григорьевич мне велел бежать искать ту душегрею и обещал денег дать, а потом он их из Родькиного жалованья вычтет.
Вроде бы получилось складно.
- Такой он у вас добрый? - удивился Илейка.
Данилка призадумался. Кто его, Илейку, разберет, одет он на зависть любому дворянину, скорее всего, что имеет в приказах знакомцев. И беречь бухвостовское достоинство от сплетен Данилка тоже не нанимался…
- Добрый, если сунешь барашка в бумажке.
- Вот и я о нем то же самое слыхивал! - развеселился Илейка. - А то, может, сестра ему другим барашком услужила? Бабы - они по-своему расплачиваются!
- Да Бог с тобой! - Данилка совершенно искренне шарахнулся от шутника, но Илейка не унимался:
- А что сестра? Хороша ли собой? Вот я братца вызволил, а она бы меня и отблагодарила?
Данилку дед Акишев столько раз уродом называл, что парень в это уверовал.
- Хочешь знать, какова сестра, на меня посмотри, Илья Карпович, - посоветовал он. - Мы с Татьяной, говорят, на одно лицо получились.
И сам порадовался, до чего ловко ввернул Татьянино имя. Теперь, даже ежели кто вздумает проверять, комар носу не подточит - есть такая Татьяна с мужем-питухом Родькой!
- Ну-ка, поворотись…
Илейка некоторое время глядел на Данилку, наконец хмыкнул.
- Нет уж, видать, мне сегодня бескорыстно доброту являть придется… Есть хочешь, Ивашка?
- В кружалах же не подают.
- Мне - подают! Посиди со мной, сделай такую милость. Выпьем, поговорим.
По правде, есть Данилке хотелось неимоверно. Как вчера утром на конюшнях позавтракал, так по сей час крохами пробавлялся.
- Недолго посижу, а там и пойду, - сказал он. - Мне же душегрею найти надобно.
Про еду не сказал ни слова. Просить, чтобы покормили? Да лучше умереть.
- Григорьич! - позвал Илейка. - А тащи-ка парню чарку! Он не кот, молока не пьет, а от винца не откажется! Время, поди, уж обеденное, а в обед сам Бог велел. Ну-ка, Григорьич, что у нас там еще осталось? Не все же я со вчерашнего дня приел да выпил!
И расхохотался вроде бы и радостно, широко разевая рот и сверкая белоснежными зубами, а приглядеться - так невесело. И было в его смехе что-то очень неприятное…
- Да всего полно! Водка анисовая и коричная, водка боярская, вино боярское с анисом, - стал перечислять целовальник, - вино с махом дворянское… мало?
- Анисовой перед обедом? Под грибки, а? - спросил Данилку Подхалюга.
Парень пожал плечами.
Был он не избалован, и всякая щедрость казалась ему подозрительной. Тем более бурная и безосновательная, как у Илейки.
- А нет ли чего такого, чего я еще не пил? - полюбопытствовал у целовальника Подхалюга.
- Да все, поди, перепробовал, - подумав, сказал тот. - Ты у нас, Илья Карпович, который уж день царева кабака отшельник?
Илюха призадумался было, да вдруг устремил соколиный взор вдаль - туда, где хлопнула дверь.
- Ну, по мою душу!
Подошел высокий и, даже под шубой видать, тонкий мужик, рожа - топором, борода узкая, шапка на нем высокая, заостренная, весь из себя как есть жердь.
- Так и знал, что ты здесь! - сказал он. - На дворе тебя обыскались. Давай-ка, собирайся.
- Садись, Гвоздь! - Подхалюга подвинулся, освобождая место на лавке, и оказался посередке между Данилкой и пришельцем. - Что пить-то будешь? Григорьич! Друга моего уважь, а?
Целовальник нагнулся, всем видом показывая, что готов выслушать и исполнить незамедлительно.
- А поднеси ты мне сиротских слез с квашеной капусткой! - потребовал вновь пришедший. - Коли уж Илейка угощает.
Целовальник широко улыбнулся:
- Сразу видать знатока!
- Сиротские слезы - они как родниковая водица пьются, - сказал тощий мужик, обращаясь к Данилке. - Вас, отроков, не научишь - и толку в хмельном разуметь не будете.
- Ты ему про подвздошную расскажи! - велел Илейка. - Я-то так красно не умею.
- А подвздошная, братец ты мой, у человека дыхание перехватывает, до того крепка. Вот есть водка с махом, а подвздошная еще позабористей будет. Сурова - страсть! Насквозь продирает. Вот ежели придумают водку еще покрепче подвздошной, ту придется называть "тещин язык".
- А еще какие водки? - спросил, уже улыбаясь, Данилка.
Гвоздь ему нравился, уж очень по-доброму щурился и сам искренне веселился, рассказывая про хмельное.
- Еще крякун есть. Выпьешь, крякнешь, рыжиком закусишь и другую чарку просишь. Еще - горемычная. Это когда так напиться с горя надо, чтобы себя не помнить. Ты научись с целовальником разговаривать! Ежели придешь на кружечный двор и спросишь чарку - к тебе уважения не будет, за что тебя уважать, пришел, выпил на скорую руку да и ушел. А коли потребуешь крякуна - сразу ясно, свой человек, питух закаленный! И тебе уж в этом деле обману не будет, лучшее поднесут.
Все это было сказано ласковым и поучительным голосом, каким взрослый человек несмышленому младенцу растолковывает: молочко, мол, от коровки, а яички - от курочки. Да ведь в питейных делах Данилка и был младенцем.
- Ну так я грибков принесу? - спросил целовальник. - И капустки?
- Сгоняй малого за горячими пирогами, - посоветовал Гвоздь. - А то Илью Карпыча поил-поил, а есть-то не давал. Вот у него на роже и написано, что питух питухом! Сейчас мы его подкормим, поправим и к службе приставим.
- Я креститься - что не спится? - подхватил Илейка. - Погляжу - ан не ужинавши лежу!
- Ловок ты, Иван Киндеевич! - неодобрительно произнес целовальник. - А знаешь, что с теми бывает, кто наших гостей пить отговаривает?
- А знаю! - жестко отвечал Гвоздь. - Смотри, как бы я не взялся проверять, сколько у тебя Илейка напил-наел! Я вашего брата насквозь вижу!
Данилке сделалось не по себе - ласковый мужик вдруг сделался колючим, злым и беспощадным. И целовальник тоже это уразумел.
- Да ладно тебе… - и пошел распорядиться насчет пирогов.
- Ого! Промеж двух Иванов сижу! - обрадовался Подхалюга. - Знаешь ли, Гвоздь, что я сейчас государева конюха из беды вызволил? Ну-ка, расскажи, Ивашка!
- Кабы не ты, Илья Карпович, быть бы мне в проруби, - подтвердил Данилка.
- А за какие грехи? - Гвоздь смахнул на пол скляницы с сулейками и почти лег на столешницу, подперев правым кулаком щеку, чтобы через Подхалюгин живот удобнее говорить с Данилкой. И это внимание было парню лестно.
Данилка в который уж раз принялся плести околесицу про сестрину душегрею. Причем околесица обрастала изумительными подробностями - венчаться уж ехала родная сестра Татьяны, а Бухвостов оказался крестным отцом то ли Татьяны, то ли Родьки, почему и принял это дело близко к сердцу, а душегрея была изготовлена материнскими руками, покойной матушки ручками, что несомненно повышало ее ценность.
Ввек не замечал за собой Данилка таких способностей к сочинительству. Разве что еще в Орше школьный учитель хвалил его рассуждения. Но какое сочинительство в Москве?! Здесь и к Господу-то Богу никто своими словами не обратится, а все по писанному сто лет назад молитвослову! А двух строчек в двустишие и подавно не сложат…
Малый прибежал с улицы и развернул на столе узелок. На холстинке стояла деревянная миска, а в миске - шесть тяжелых подовых пирогов с бараниной, по два на рыло. Пироги были до того пахучи и жирны, что у Данилки потекли слюнки.
- Пей перед ухою, пей за ухою, после ухи да поминаючи уху! - с таким присловьем Гвоздь расплескал по трем чаркам водку из сулеи. - Пей, голубчик! На конюшнях-то не нальют, я знаю!
Чтобы не отставать от взрослых мужиков, так нежданно защитивших его и принявших в свое общество, Данилка единым духом опрокинул в себя чарку. Сперва сверху донизу препротивный огонь пробежал, а потом в жар ударило. Он схватил пирог, откусил и стал торопливо жевать, чтобы поскорее проглотить и угомонить жжение.
- Да куда ты торопишься? - удивился Гвоздь. - Ешь как следует! Подавишься еще - возись с тобой! А потом вместе подумаем, где твой питух ту душегрею оставил. Я многих целовальников знаю - тебе они не сказали, а мне скажут.
- А кто ты таков, Иван Киндеевич? - спросил Данилка. - Ты не из приказных ли?
- Считай, что из приказных, - подтвердил Гвоздь. - Мы с Ильей Карповичем по особому приказу числимся. А, Илейка?
- По особому? - Данилка напряг память, перечислил в голове сколько знал приказов - и тут до него дошло.
Был, был один, подьячие которого давали отчет одному лишь своему дьяку, а уж тот - одному лишь государю! Они-то и могли в послеобеденное время, когда в прочих приказах давно кипит работа, слоняться по Москве, занимаясь непонятно чем. Это даже из прозвания вытекало - Приказ тайных дел.
- Ох ты!.. - восхищенно произнес парень.
Вот теперь становилось ясно, почему зверь-целовальник побаивается Гвоздя, а Илейке, невзирая на правила, добывает закуску.
- Вот то-то же! - весело подтвердил Гвоздь. - Да ты ешь, соколик! На конюшнях, поди, одна лишь каша, и та без сала.
- Уж точно, что без сала, - подтвердил Данилка.
Пирог попался вкуснейший.
- Знаю я, каково вам там приходится, и недоешь, и недоспишь, государеву службу справляючи, - продолжал Гвоздь. - Ведь и ночью подыматься приходится, когда гонца посылают или гонец возвращается? А? Приходится ведь?
Данилка ночью спал без задних ног, но те конюхи, которые вместе со сторожами поочередно оставались смотреть за конями, раза два-три в неделю непременно или отъезжали в большой спешке по личному государеву повелению, или возвращались непонятно откуда, бывало, что и пораненные. Тогда уж кто-то другой расседлывал, водил, обихаживал коней, и об этом все конюшни знали, да только лишнего болтать было не велено.
- Да уж приходится, - кратко отвечал Данилка.
Ведь все такого рода распоряжения шли от государя через Приказ тайных дел, и распускать сейчас язык - значило наживать себе на голову неприятности. Кто его, Гвоздя, разберет - может, и проверяет?
- Ты-то еще, светик, молод, а годочка через два-три будут и тебя посылать с письмами, - пообещал Гвоздь. - А то еще и мешок денег воеводе отвезти! Ежели хорошо себя проявишь. А знаешь, сколько дают стряпчему конюху в дорогу, скажем, до Смоленска и обратно? Рубль! Тут за рубль в лепешку разобьешься, а конюх с грамоткой проехался взад-вперед, и на тебе - рубль!
- Рубль - это дело, - согласился Данилка, за последние годы не державший в руке и полушки.
- Так что служи государю что есть сил - он в долгу не останется! - неожиданно заключил Гвоздь.
- Да уж служу! - воскликнул Данилка, сразу вспомнив проклятый водогрейный очаг.
- А я и вижу! - доверительно произнес Гвоздь. - Вот ведь как Бог-то людей одного к другому направляет! Вон Илейка… Спишь, Илейка, что ли?
Подхалюга действительно заснул, но странным образом - откинувшись назад и приоткрыв рот. В руке он сжимал недоеденный пирог.
- Куда ж я его такого поволоку? - сам себя спросил Гвоздь. - Он же меня вдвое тяжелее! Помоги, Ивашка! А я иным разом тебе помогу! Не жить же ему теперь в кружале до Судного дня!
- А тому, кто питуха из кружала выводит, ничего не бывает? - на всякий случай спросил Данилка.
Он слыхал, что в государевом указе были всякие кары для тех, кто мешает человеку пропивать все имущество вплоть до креста.
- Нам с тобой ничего не будет.
Гвоздь поднялся и пошел расплачиваться с целовальником.
Данилка осторожно встал из-за стола. Ноги вроде слушались, хотя голова была как не своя.
- Вдругорядь, Иван Киндеевич с Ильей Карповичем, в наших краях будете - мимо похаживайте! - вдруг язвительно и громко произнес целовальник.
- Мало тебе плачено? - удивился Гвоздь, пряча что-то за пазухой. - Ну-ка, брат Ивашка, я его вытяну, а ты плечо подставляй! Живо!
Подхалюга повис на них, как огромный и увесистый, саженной длины мешок.
- Шуба! - воскликнул Гвоздь. - Вон, за скамьей! Ивашка, я его подержу, а ты шубу доставай и на него набрось!
- Потеряем по дороге!
- А мы сразу же извозчика возьмем! Этого народу полна Москва!
И точно - стоило выйти с кружечного двора, как объявился извозчик - Гвоздев знакомец.
Везти он взялся без ряды - видать, не впервые доставлял Подхалюгу домой и цену знал. Усадив спящего Илейку в узкие санки, Гвоздь с Данилкой переглянулись - он один всю ширину занял.
- Ну, что же, придется нам, как зазорным девкам, на колени к нему громоздиться! - решил Гвоздь. - Заходи, Ивашка, с другой стороны! А ты, брат Кузьма, вези с бережением, чтобы седоков не растерять!
По каким московским улочкам провез извозчик, Данилка не знал. И остановился он в тихом переулке, где и людей-то не было.
От свежего ветерка в лицо Илейка несколько ожил.
- Где это я?
- А дома, - отвечал Гвоздь. - Вылезай из саней! Жить тебе тут, что ли, полюбилось?
Илейка выбрался, утвердился на ногах и обозрел окрестности.
- Пропал бы я без тебя, Гвоздь, право, пропал бы…
- Помоги, брат Ивашка, - велел Гвоздь, видя, что стоять-то Илейка стоит, а шагу ступить боится.
Но Данилку и самого развезло. Придерживаясь за край саней, он подошел и ухватился за Подхалюгу. Так они некоторое время стояли, друг дружку подпирая, а Гвоздь на них любовался.
- Ах, хороши! Ну, будет! Ноженьки-то переставляйте!
Он трижды стукнул в калитку.
- Кого несет? - отозвался сторож, и тут же старательно залаял пес.
- Мы это, Гвоздь и Подхалюга! Отворяй!
Сторож отодвинул засов.
- А с вами кто?
- А нужный человек, Ивашка Анофриев. Пускай, не бойся!
Это были задворки чьей-то усадьбы. Данилка потянул носом - пахло конюшней! И тут конюшня. Преследовать она его, что ли, будет до самого Судного дня?
- В подклет веди, - оценив степень Илейкина опьянения, посоветовал сторож. - Наверху ему такому делать нечего.
И старательно запер калитку.
Тропа меж сугробов была узкая, Илейка же в шубе - широк, и Гвоздь с Данилкой намаялись, пока доставили его в подклет. Там, судя по всему, жила хозяйская дворня. Илейку свалили на первую же лавку, вскинули ему ноги наверх, сунули под ухо изголовье и накрыли его же шубой.
- Вот тут и поедим по-человечески, - пообещал Гвоздь Данилке. - Скидывай тулуп! У нас тепло, каждый день топим, тут поварня за стеной.
Данилка, стесняясь грязной рубахи и драного зипуна поверх нее, все же разделся. Гвоздь ежели и подивился нищете государева конюха, то виду не подал. А, может, решил - не в шелках же стойла чистить!
Вдруг зазвенели встревоженные голоса, и дверь распахнулась. На пороге встал человек в коротком алом кафтанце, без шапки, в нарядных желтых сапогах на высоких каблуках, злой и решительный.
- Сыт я вашим враньем по горло! И где же тот Илейка?!
- Да вот же, спит! - Гвоздь, вскочив, откинул край шубы, прикрывавший Илейкино лицо.
Человек в кафтанце подошел, и тут Данилка увидел красивого молодца, нестарых еще лет, двадцати пяти, не более, темноволосого, темноглазого, смугловатого, с приметным родимым пятном на левой щеке.
- И точно… - удивился молодец. - Я уж думал по кабакам гонцов рассылать. Ладно, на сей раз милую.
- Дозволь слово молвить, княжич-батюшка, - обратился Гвоздь. - Свел я знакомство с нужным человеком, зовут Ивашкой Анофриевым, а служит конюхом на Аргамачьих конюшнях. Вот он, Ивашка!
- На конюшнях, говоришь? - Тот, кого Гвоздь назвал княжичем-батюшкой, шагнул поближе и внимательно поглядел на Данилку. - Сколько ж тебе лет-то, государев конюх?
- Восемнадцать, - не зная, как обращаться с этим человеком, буркнул Данилка.
Коли княжич - нужно в ноги, поди, валиться, но и сам он с людьми - по-простому, вон в подклет заявился, и люди с ним - без лишней лести…
- И как ты с моими молодцами знакомство свел?
- Меня Илья Карпович у целовальника отнял…
- Ого?.. - Княжич-батюшка повернулся к Гвоздю. - Недосуг мне сейчас, а ты государева конюха угости, чем Бог послал, обласкай, понял? И в Кремль его потом пусть на санях отвезут, нечего нашему гостю ноги зря бить! И в гости жаловать проси, понял? Государевых служилых людей мы любим и привечаем.
С тем развернулся и ушел, позвякивая серебряными подковками на каблуках.