Для него-то мужская сладкая потеха уж началась, и не для того ж скинута на пол шуба, чтобы этим не воспользоваться…
- А ты послушай! - прижавшись и уже вовсю ласкаясь к молодцу, сказала красавица. - У нас сегодня баню топили. Первый пар - мужикам, второй - бабам, а третий кому?
- Да окстись ты! - Стенька даже отшатнулся. - По третьему пару банник гуляет! Говорят, до смерти забить и защипать может!
- У нас тут банник прикормленный! Нас и домовой любит, и овинник, а уж баннику перепадает - не жалуется!
И, схватив Стеньку за руку, красавица вывела его в темный переход меж теремами, и повела в полнейшем мраке, и заставила сделать несколько поворотов.
- Софьица! - позвала она.
- Тут я!
- Посторожи, свет!
- Наше дело такое - посторожим!
И тут же распахнулась низенькая, полукружием кверху, дверца, впустила Стеньку с красавицей, да сразу и захлопнулась.
Они оказались в теплом предмылье. Там горела сальная свечка в глиняной плошке, стоял на лавке жбан - видать, с квасом, лежали тут же какие-то сложенные холстины.
- Раздевайся, свет! - велела красавица. - Да и мне пособи!
Всякого бабьего озорства навидался Стенька, но чтобы с чужим человеком ночью в бане париться, такого и в помине не было! Однако веселье и отвага охватили душу.
- Как тебя звать-то, такую удалую? - спросил Стенька, расстегивая свой кафтанишко.
- А зови Анюткой! - Она как раз высвобождалась из синей душегреи. - А что удалая - это уж точно!
- И не боишься ведь! - восхищенно сказал он.
- Тебя-то как звать? - полюбопытствовала она, уклоняясь от ответа.
- А зови Степаном! - честно признался он.
- Послушай, Степа, чего скажу. Так вышло, что мы с тобой встретились. Не для тебя та банька топилась и веники припасены, но уж коли ты меня приметил и следом пошел - ты тут сегодня и будешь хозяин. Но, Степа, такое в жизни только раз бывает. Больше ты в Крестовоздвиженскую обитель молиться не ходи, понял? До сих пор тебя там не видано было, и впредь тебе там делать нечего.
- Как скажешь, свет, - с тем Стенька сел на скамью и стал стягивать сапоги.
Опрятно уложенная душегрея выглядывала из-под алой распашницы. Стенька потрогал ее пальцем. И точно, что золотной галун не сплошь тянется, а кусочки состыкованы. Хорошей рукодельницей, видать, была Устинья, царствие ей небесное…
Вот теперь это рукоделье и поможет убийцу выследить!
- Щегольно ты, Анюта, ходишь, - сказал Стенька. - Персидская обьярь, поди, или алтабас. Ишь, какие птахи золоченые!
- Да, немалых денег эта душегрея стоила, - согласилась Анюта.
- И сколько ж за нее отдала? Рублей шесть, поди?
- Да что ты про душегрею? - Красавица, уже скинув и кику, и волосник, оставшись лишь в сорочке-исподнице, большим белым гребнем слоновой кости чесала длинные волосы. Будучи перевиты в косах, они и распущенные волнились, падая ниже спины. Увидев такое диво, Стенька вскочил.
- Вот то-то же! Нам всего-то одна ноченька отпущена, а ты - про душегрею!
Рука об руку они вошли в мыльню, устланную распаренным для мягкости можжевельником. Пылкого жара уже не было, а приятное тепло сохранилось. И стояли там полные воды липовые бадейки, а на полках лежали холщовые подушки, набитые душистыми травами…
И растаял Стенька в том ароматном пару! И разума лишился от сдержанного жара каменки и безудержного жара объятий! Безумствовал, как дикий зверь, а она, Анютка, все хохотала, стонала и опять с облегчением хохотала, а то и, веселясь, приговаривала:
- Поддавай пару, животу моему отраду!
Кое-как выбрались они в предмылье перевести дух, и точно - перевели, но тут же вспыхнули снова, и не помнил Стенька, когда и как провалился в беспробудный сон.
Разбудила его Анюта в непонятном часу - день ли, ночь ли, неведомо, а сальная свечка уже вся прогорела, фитилек в лужице плавает.
- Вставай, сокол, пора…
Там же, в предмылье, где он спал на лавке, уже крутилась Софьица, наводя порядок. Анюта была в исподнице, подпоясанной плетеным пояском, поверх нее - в персикового цвета распашнице, волосы убраны и под волосник, и под беленький убрус. Совсем благопристойная хозяюшка в боярском терему!
- Так, сразу?.. - И Стенька потянулся к Анюте.
- Поспешай, молодец…
Анюта была уже не жаркой и веселой, а какой-то чужой, и давешняя ночная печаль появилась на округлом лице, вмиг сделав его старше. Стенька, натянув на себя тверского полотна простыню, сел и огляделся.
Вещей, что сбросила с себя Анюта, зазывая его в мыльню, уже не было.
- А душегрея? - вдруг вспомнил он.
- Какая, свет, душегрея?
- Синяя, с птицами!
Анюта повернулась к Софьице:
- О чем это он?
- А Бог его душу ведает! - отвечала Софьица. - Какая такая душегрея? Отродясь у тебя, Анна Ильинишна, синих душегрей не водилось!
- Анна Ильинишна? - переспросил Стенька и тут лишь в ошалевшей от страсти башке забрезжило нечто ужасное.
Переулочек!
Переулочек-то был между двумя усадьбами - морозовской, хорошо известной Стеньке, которого несколько раз туда за делом посылали, и незнамо чьей. И в калитку чьего же сада втянула его за рукав Софьица?..
Он уставился на Анюту, вылупив глаза почище филина.
Не могла боярыня Анна Морозова в простой шубейке стоять литургию в крошечной церквушке! Для такого дела у нее, поди, пышная домовая церковь есть, свой поп со всем причтом! Не могла сестрица самой государыни шастать шут знает где, заманивая мимохожих молодцов, не боярских детей и не княжичей, а, прости Господи, земских ярыжек! Не могла же!..
Но ведь сказала же - не для тебя, молодец, баня топилась! Стало быть, что-то у нее в той церкви было условлено? Да не получилось?
- Да встанешь ли ты когда или нет, горе мое? - спросила Анюта примерно так же, как спрашивала обычно Наталья, когда похмельный муженек старался ухватить еще минутку сна.
Наталья!.. Ох, еще и это!..
Вообразив, какие неистовые слова услышит от жены за ночь, проведенную вне дома, Стенька замотал головой.
- Дай ему квасу, Софьица, - сказала Анюта. - И выведи отсюда поскорее. Ему бы затемно убраться!
Хоть одно прояснилось - настоящее утро еще не наступило.
- Да уберусь я! - с досадой сказал Стенька. - Только ты про душегрею скажи - где она?
- Знать не знаю никакой синей душегреи, свет, мало ли что тебе мерещится. Погоди… - Анюта удержала Стенькину руку, что потянулась к рубахе. - Не эту. Вот тебе подарочек! Будешь носить да меня вспоминать!
И, взяв со скамьи сложенную белоснежную рубаху, быстро развернула ее, собрала в руках да и накинула полюбовнику на голову.
- Да ты… - только и успел сказать Стенька.
- Руки давай сюда! Вот и ладненько!
Опомниться Стенька не успел, как уж был в дорогой и красивой рубахе. Пожалуй, что и не хуже, чем у Глеба Ивановича Морозова - ох, не к ночи будь помянут!..
- Не для тебя, свет, шита, да, видно, тебе носить! - Анюта вздохнула.
Софьица отвернулась, чтобы Стенька мог без лишнего смущения натянуть штаны, намотать онучи да влезть ногами в растоптанные свои сапоги. Анюта и новый пояс ему подала, из шелка свитый.
- А твой на память оставлю.
И не выхватывать же было из рук ее простенький, в свободный часок сплетенный на деревянной рогульке Натальей поясок! Причем давно уж сплетенный, в то золотое времечко, когда она еще надеялась, что из мужа толк выйдет!
Как выразился однажды подьячий Протасьев - толк-то выйдет, бестолочь-то останется…
- Анюта, свет мой ясный, - ласково начал приступать Стенька, - зачем же шутки шутить? Была ж у тебя синяя душегрея с золотыми птицами! Не пьяный же я сюда пришел - помню!
- Так ты, стало быть, не за мной, а за душегреей от самой церкви гнался?!
Анюта повернулась к Софьице, а та уж была у низенькой дверцы. Шмыг - и не стало ее в предмылье.
Тут Стеньку холодный пот прошиб.
Мало того что в чужой дом тайно пробрался, что неведомую боярыню (Неведомую! Не могла это быть Анна Морозова!) всю ноченьку ласкал, так еще и разозлил ее напоследок!
Да на кой же черт боярыне, у которой полные сундуки камки, бархата, дорогих персидских атласов да алтабасов, из жалких кусочков собранная душегрейка? Что в этой душегрейке за тайна?
- Сама ж говоришь… - озираясь и не видя другого выхода, кроме того, которым скрылась Софьица, забормотал он. - Была ж у тебя душегрея, коли я за ней гнался!..
- Так! И кто же тебя, свет, ко мне подослал?! - ядовито осведомилась Анюта.
- Да никто не подсылал!
- Врешь! Сама сейчас скажу! Подослал тебя княжич. Так?
- Какой, к бесу, княжич?!
Совсем у Стеньки все в башке смешалось. Мало того что боярыня, еще и княжич какой-то замешался в это дело с синей душегреей!
И тут в башку мысль вступила, жалкая такая холопья мыслишка - грохнуться на колени, покаяться перед боярыней в нелепой своей слежке, честно объявить - мол, розыск у нас, и отпусти, голубушка, душу на покаяние! Это показалось единственным выходом.
Стенька, во все время этой нелепой беседы сидевший на скамье, встал, чтобы красивее на колени рухнуть, и ощутил неловкость в ноге. Что-то в сапог ему попало и уперлось внизу в лодыжку, не так чтобы слишком больно, однако чувствительно.
И он сообразил - да это ж его ножик-засапожник!
Недлинное, искривленное лезвийце служило земскому ярыжке на все случаи жизни. Он уж так наловчился совать нож за голенище, чтобы от него не было никакого беспокойства. И надо ж - забыл! Разуваясь впопыхах - не вынул, натягивая - о нем не подумал, и теперь рукоять оказалась совсем внизу и сама о себе напомнила…
- Мне, что ли, за тебя говорить, какой княжич тебя подослал? - гневно спрашивала меж тем Анюта. - Мне, что ли, повторять, что он тебе велел про какую-то душегрею, будь она неладна, разведать? И сам запомни, и ему передай - отроду у меня никаких таких душегрей не водилось! А не то найдется кому с тобой сейчас переведаться!
Так Стенька и знал! Софьица побежала за подмогой, и поди угадай, сколько здоровенных мужиков сейчас один за другим протиснутся в предмылье, чтобы ему, Стеньке, руки-ноги повыдергивать!..
Стенька не был отчаянным храбрецом, но и в дураках не числился. Вся его надежда сейчас была на верный засапожник. Кабы знал, приспособил бы его правильно, чтобы нагнуться - да и выхватить. Но треклятый нож сполз чуть ли не к самой пятке. К правой… Ну, ин ладно…
Стенька наступил левым каблуком на носок правого сапога и потянул из него ногу. Толкни его сейчас Анюта - грохнулся бы на гузно, как не умеющий ходить младенец. Но Анюта не толкалась, а продолжала выкрикивать обвинения да божиться, что даже слово-то такое впервые слышит - "душегрея"!
Нога выползала осторожно, чтобы не пораниться. И лишь когда миновала узкое место в подъеме, а засапожник проскочил еще дальше к носку, Стенька выдернул ногу, тут же подхватил сапог и вытряхнул клинок прямо себе в ладонь.
- Да что это ты?! - воскликнула Анюта, пятясь от доблестного воина со старым грязным сапогом в шуйце и кривым засапожником в деснице. - Да побойся Бога!
- Молчи, дура! - сам не свой от страха, велел Стенька. - Заорешь - прирежу! И веди меня отсюда прочь!
- Да больно ты мне тут нужен! Вот навязался мне на голову!
Что-то ковырнулось за дверью, и Стенька почти одновременно совершил два движения. Первое было - прочь от Анюты, к дверце мыльни, чтоб хоть там под полками укрыться и холщовыми подушками с душистым разнотравьем завалиться, а второе, более осознанное - к Анюте, чтобы сунуть ей под пышный бок острие засапожника.
- Молчи, кому сказано?!
- Да молчу я, молчу! - не на шутку перепугалась Анюта. - Молчу, дурак, собака косая!
- И пошли отсюда!
- Какое тебе пошли? Пусть Софьица убедится, что в проходах пусто, тогда и выведу!
- Врешь!
- Не вру!
- Перекрестись! - потребовал Стенька. - На образа!
- Ну, не дурак ли ты? Кто ж в мыльне образа вешает?
Некоторое время оба молчали, прислушиваясь.
- Пошли, - вдруг решилась Анюта. - Не до рассвета ж тебя тут держать. Я первая пойду, ты тихохонько - за мной…
- Нет уж! - возмутился Стенька. - Ты первая, да как кинешься бежать! А я тут ни хрена не знаю! Тут меня и повяжут!
- Да пойми ты, дурак!.. - взмолилась Анюта. - Мне же хуже, чем тебе, если нас вдвоем поймают! Ты-то убежишь - и поминай как звали, а мне-то здесь жить!
У Стеньки несколько полегчало на душе - выходит, все же не боярыня Морозова?
- Нет, вместе пойдем, - распорядился он. - Ну-ка, выгляни. Смотри - заорешь, а ножик-то вот он!
И показал, как именно войдет засапожник Анюте в спину.
- Да ну тебя…
Анюта приоткрыла дверцу, высунулась, повернулась к Стеньке и сделала рукой знак - бежим, мол!
И тут лишь Стенька обнаружил, что до сих пор держит в левой руке сапог с правой ноги…
Нужно было или бежать, как есть, или садиться обуваться, и от невозможности принять путное решение Стенька прямо окаменел.
Вместо него все решила Анюта, схватила за ту руку, что с сапогом, и поволокла прочь от мыльни.
Стенька, спотыкаясь, повлекся следом. Онуча, стремительно отмотавшись, осталась лежать на дощатом полу - поднимать было некогда.
"Еще и это!" - подумал Стенька.
- Кафтан мой! - напомнил шепотом он.
- Какой еще кафтан?
- В горнице остался!
- Будь ты неладен! Стой здесь!..
- Нет уж!..
В темноте, на ощупь, не выпуская Анютиной руки, устремился Стенька спасать свой служебный кафтанишко, без которого хоть в приказ не приходи.
Как они проскочили в ту нетопленую горницу, он объяснить бы не смог.
- Забирай свою лопотину! - велела Анюта.
- Погоди, обуюсь… - Стенька натянул на босую ногу сапог, подумал - и сунул нож за голенище. Потом подобрал кафтан, который так и валялся на полу, и надел его в рукава.
- Ну, ноченька!.. - со злостью сказала Анюта. - Ну, полюбовничек!..
- Да будет тебе, - успокоительно молвил Стенька. - Или не позабавилась?
- Да уж позабавилась!
- Или я тебе плох оказался? Слаб?
- Да не слаб…
- Ну так и не жалуйся! А скажи лучше, почему ты про ту синюю душегрею рассказывать боишься? Ведь я сам ее на тебе видел! И в церкви, и в предмылье!
- Не видел ты ничего и не было, молодец, никакой душегреи, - твердо отвечала Анюта. - А коли примешься за расспросы, тебе же хуже будет. Собрался? Идем!
Сама она тоже подхватила шубу, накинула на плечи и повела Стеньку в сад.
- Вон, беги тропкой к калитке. И убирайся поскорее!
- А пес?
- Пес прикормленный. Да беги ж ты, горе мое!
Не успел Стенька дважды ступить по свежевыпавшему снежку, как услышал: "Стой!"
Он повернулся - и Анюта бросилась ему на шею, расцеловала в щеки, напоследок приникла к губам - и оттолкнула:
- Теперь - беги! А княжичу так и передай - мол, знать не знаю никаких душегрей, а что молодца доброго прислал, так за это челом бью!
И таки поклонилась, мазнув рукой по высокому снегу!
- Не поминай лихом!
Стенька, премного довольный, что выбрался из подозрительного дома, кинулся бежать прочь, к калитке. Кто его разберет, прикормленного пса, может и вцепиться спросонок… Палку же на бегу выломать негде!
Перевел он дух, только оказавшись в переулке. Осторожно подошел к углу, выглянул - никого на улице. Тогда он вышел и поспешил к Никитским воротам.
Туда, где стрельцы и сторожа-воротники жгли костерок…
* * *
Несколько раз Данилка засыпал на ходу.
Ноги несли его сами по себе, а глаза видели несообразное сами по себе. Ангел-хранитель, полюбовавшись околесицей, давал парню осознать всю ее нелепость, и Данилка шел какое-то время вполне сознательно, а потом начинались новые чудеса…
Он зашел было в церковь, но понял, что там-то и заснет всерьез, и грохнется на пол, и нарушит службу, и все это может дойти до Аргамачьих конюшен.
Любопытно, что мысль явиться к деду Акишеву и повиниться ему и на ум не взбрела.
Он заварил кашу - он ее и должен расхлебать.
С истинно шляхетским упрямством Данилка отправился к Неглинке.
Целовальники врут и затевают всякие непотребства - пусть! Может, с девками повезет больше? В конце концов, как раз с Неглинки его увезли на извозчике. Можно найти тот кружечный двор и побродить вокруг - не ловят ли девки выходящих со двора мужиков, желающих выпить свою законную чарку в тепле и уюте.
Он действительно отыскал заведение зверя-целовальника и даже пристроился в тени высокого забора - наблюдать. Но там опять пришлось бороться со сном. Озлившись на себя за такую нестойкость, Данилка отправился мерить шагами пустеющие улицы. И бродил довольно долго, пока в башке наконец не прояснело.
Не так чтобы совсем, но самое жуткое осталось позади.
И встал перед парнем вопрос: а далеко ли до рассвета?
Только теперь он осознал, что обречен всю ночь слоняться по незнакомому зимнему городу, имея прекрасную возможность привлечь внимание сторожей-воротников. И хорошо еще, что мороз не злой…
Есть где-то далеко дружок Ваня Анофриев. Но ведь и спросить не у кого, в которую сторону идти? И время такое, что Ваня с семьей, поди, давно уж спят, их маленький Артемонка за две ночи намучал.
Какое-то время Данилка шагал, пытаясь вспомнить, что он знает о здешних обителях? Может, есть такая, где как раз ночью и пускают замерзающих?
И тут ангел-хранитель посоветовал ему повернуть направо и еще раз направо.
Данилка вышел к небольшой деревянной церковке. Разумно протоптанная тропа в снегу вела к дверям и от них в другую сторону уводила. Данилка, чтобы не брести по колено в снегу, как раз тропы и выбирал. Он подошел к толстой двери и, к немалому удивлению, услышал в церковке какое-то шебуршанье и неясные голоса.
- Свят, свят, свят! - пробормотал Данилка, совсем как дедушка Акишев, и перекрестился. Ходили слухи, что в иных церквушках по ночам нечистая сила шалит - поди знай, может, она самая? Вовсе не желая в довершение всех бед связаться с сатанаилами, Данилка поспешил проскочить пустое место перед дверью храма. И - подальше, подальше!
- Постой, молодец! - раздалось из кромешного мрака.
Голос был молодой, звонкий, ласковый. Отродясь Данилку так не кликали - он и замер.
- Ты меня, что ль? - спросил он у темноты.
- Тебя, молодец! Да постой, дельце есть. Послушай, что скажу…
Из-за угла церковки появилась невысокая девка с горящей лучиной, оберегая ладошкой огонек.
- Да ну тебя! - отмахнулся Данилка и поспешил прочь. Если вдуматься, только так и могла заявиться парню на погибель нечистая сила - в облике ладной, румяной девицы.
- Да постой же, дурень! - крикнула она вслед. - Говорю, дельце есть! Пособишь - два алтына получишь!
Данилка остановился. Два алтына не те деньги, которыми бесы станут искушать, подумал он, эти подлецы, пожалуй, и сундук с серебром приволочь не хворы, чтобы заполучить христианскую душу. Пожалуй, можно было и вступить в переговоры.
- Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, - про себя произнес Данилка и продолжал грубовато, как, по его мнению, полагалось разговаривать с женским полом: - Ну, чего тебе, девка, надобно?
Она подошла поближе.