- К тому, что у него не оказалось в отличие от меня чувства юмора. Двинул мне своим кулачищем прямо в лицо и среди ночи выгнал из дома. Представляешь? За невинную шутку! Вот какие тупые, ограниченные люди попадаются. Ко мне, сама видишь, это не относится.
- Жена-то красивая была? - смеется Надя.
Матвей Евгеньевич смотрит на нее влажными ласковыми глазами.
- Милая Надюша… После тридцати красота женщины становится отвлеченным от тела понятием.
Она щурится на него единственным видимым из-за волос глазом:
- По-вашему, мне остается совсем немного?
Матвей Евгеньевич всплескивает руками: "Такова, душечка, селяви. Поэтому не упускай ни одного дня".
- Каждый день трахаться? - грубовато выясняет Надя.
- Опять ты про это дело. А любовь? Чувства? Душевное влечение?
- К вам? Ну, вы, дедок, даете, - презрительно усмехается пассия.
Входящий в комнату Макс пугается, видя неподвижно застывшего Туманова с широко раскрытым ртом и вытаращенными глазами. "Неужели удар", - пугается он. Видя его реакцию, девушка разражается грубым тяжелым смехом.
- Что с ним? - кивает Макс.
Надя сквозь смех сообщает: "Озвездинел от большого чувства ко мне!"
- Рад за вас, - Макс ставит на столик несколько тарелок и поднос, на котором крупными кусками нарезаны колбаса, сыр, окорок и хлеб. - Больше в холодильнике ничего не нашел.
- И кетчупа нет?
- Есть.
- Давай сюда, - по-хозяйски приказывает девушка.
Макс покорно отправляется на кухню.
Туманов приходит в себя. Осуждающе смотрит на свою пассию.
- Какие вы нынешние - не романтические. Твое счастье, что встретила меня. А то ведь о высоких порывах души знала бы по кинофильмам.
- Согласна, согласна. Не пугай нас. Хватит тебя кондратий, потом хлопот не оберемся.
Макс приносит кетчуп и литровую бутылку разведенного спирта, настоянного на лимонных корках.
- Сами гоните? - подмигивает Надя.
- Сами разводим.
- "Роял"? В народе эту гадость называют "Шла собака по роялю".
- Мы, биологи, предпочитаем ректификат, - в доказательство Макс наливает себе полный стаканчик.
Надя игриво пододвигает к нему свой фужер:
- Можно попробовать?
Матвей Евгеньевич хватает ее за руку:
- Милая, душечка, тебе лучше вино.
- А тебе лучше, чтобы я пила этот… как его?
- Ректификат, - подсказывает Макс и наливает ей полфужера.
Туманов демонстративно открывает бутылку французского вина и наливает себе.
Надя высоко поднимает фужер. "Вы оба очень милые. Обхохочешься с вами. Будьте здоровы в прямом и сексуальном смысле!"
Матвей Евгеньевич с удивлением наблюдает за ней. Хватанув залпом всю дозу, она закрывает рукой рот. Замирает. Из глаз непроизвольно текут слезы. Надя смотрит на Макса. "Я не умру?" Тот отрицательно качает головой и выпивает. Переведя дыхание и запихнув в рот толстый ломоть колбасы, облитый кетчупом, Надя признается:
- Больше всего на свете я люблю "Айриш-крим". Дорогой напиток. - И смотрит с издевкой на Макса и Туманова.
- Понятно, напиток богатых молодых людей. Банкиры угощают? - в тон ей спрашивает Матвей Евгеньевич.
- Глупости. Я вообще живу не в таком убожестве, в которое ты меня привел. Для меня эти гости просто экскурсия. Нужно же наблюдать своими глазами жизнь в совке.
Матвей Евгеньевич и этот пассаж находит остроумным, одобряя его повизгивающим смехом. Максу же хочется взять за пережженные патлы эту гадину, вывести в коридор и пинком под зад отправить на все четыре стороны. Как может этот смеющийся дурак возиться с подобными девицами? Ее сначала нужно мыть в хлорке, потом в марганцовке и исключительно после этого бить по морде. Вроде уважаемый человек, строящий из себя светского льва, гордящийся знакомством со всеми великими, сидит и слушает херню дуры в грязных сапогах и наверняка с немытыми ногами. Как жалко Лизу. За что он ее оскорбляет? Макс решает удалиться в Алину комнату. Но Надя протягивает фужер.
- Налей-ка еще, товарищ химик.
Он со злости снова наливает половину. Туманов охает: "Куда столько!"
- Не трогай. Хорош! Выпьем за меня и мою новую жизнь, начавшуюся с сегодняшнего числа.
Лицо Матвея Евгеньевича озаряется горделивой улыбкой победителя. Он протягивает Максу свой фужер: "За этот тост и я хлебну". Макс наливает. Все выпивают залпом и долго заедают обожженными ртами.
- Все-таки интересно, кто тебя угощает "Айриш-крим"? - не унимается Матвей Евгеньевич.
- А никто. Мы с Элеонорой сядем в гостиной… не чета вашей. Она достанет плоские старинные бокалы, нальет чуть-чуть белого тягучего ликера. Закурим по сигаретке и полный кайф.
При имени Элеоноры Макс напрягается подобно охотничьей собаке, почуявшей зверя.
- Какой Элеоноры? - спрашивает он, задерживая воздух в легких.
- Откуда вам знать. Моя подруга. Живет на Тверской. Ее квартира - лучшая в Москве. Мужа похоронила, вот и кайфуем вместе.
Матвей Евгеньевич хлопает в ладоши:
- Милая Надюша, ты дружишь с женой Васи Ласкарата? Ха! Мы с ним столько лет в одном оркестре отработали. Какой Москва маленький город! Ходим все по одному кругу. Или, как говорили раньше: вся Москва укрывается одним одеялом! Ха, к тебе это не относится.
Надя надменным взглядом оценивает, насколько врет ее кавалер.
- Что-то про вас никаких таких разговоров не было. Хотя Элеонора мало о ком из простых рассказывает. Больше о знаменитостях. Кто приходил, кто сидел на креслах, лежал на канапе, играл на роялях. Она - женщина высокого уровня. Мы с ней подруги.
Сердце Макса отрывается. Вызывая острую боль, оно мечется в груди, падает в низ живота и стремительно вздергивается до самого горла. Сам он превращается в приемник, настроенный на одну станцию с позывными "Элеонора".
Матвей Евгеньевич привстает и катит кресло ближе к своей пассии. Она болтает ногами в белесых от соли и снега сапогах. Протягивает фужер: "Налей-ка!"
- Спирт? - брови Туманова в который раз взлетают домиком.
- Нет. Вина для кайфа. Чтобы взяло покруче. Ах, какие вина пьет Элеонора. Закуски - не то что ваша колбаса. Выносится гостям большой бронзовый поднос. На нем маленькие, вот такие крошечные… (Она соединяет большой и указательный пальцы. Образовавшийся кружок подносит к глазу. Смотрит через него сначала на Макса, потом на Туманова) бутербродики. Делается просто. Вырезаются специальной машинкой из хлеба кружочки или квадратики, на них немного масла, сверху кусочек ветчины или там мяса, грибов, рыбы, на это веточку петрушки, кинзы и колечко красного болгарского перца. Потом кусочек сыра и в духовку. Раз и готово. Уйма всяких получается. В каждый бутербродик втыкается тонкая серебряная малюсенькая шпага. Берешь за ручку и в рот - ам! А вы тут понарезали…
Матвей Евгеньевич и на этот раз смеется. Он давно выработал такую реакцию на любую незапрограммированную ситуацию. Когда не знаешь, как реагировать, лучше всего откровенно смеяться, - считает он. В доме Ласкарата Туманов бывал нечасто. Василий не любил якшаться со своими музыкантами. Принимал раз в год, в день ангела. Элеонора своим видом подчеркивала, что делает одолжение, выслушивая цветистые комплименты оркестрантов.
Они ее не любили. За глаза презрительно обзывали "помойкой". Вообще-то этим словом обозначался ресторан ВТО, выходящий овальным фонарем на Пушкинскую площадь. Элеонора работала в нем официанткой, пока Ласкарат не забрал ее оттуда. Вместе с трудовой книжкой она унесла оттуда и оскорбительное ’прозвище. Поэтому Матвею Евгеньевичу были смешны восторги сидящей рядом с ним провинциальной девушки. Он не мог не просветить наивное дитя:
- Милая Надюша. Красиво накрывать столы Элеонора научилась в актерском ресторане, где работала самой обычной официанткой. Хотя нет. Не обычной. Она позволяла себе погулять с артистами, пропивающими гонорары.
- Ну и что? - кривит ярко-малиновые губы Надя.
- Ничего. Это сейчас путаны и проститутки получили признание общества, а тогда заниматься этим считалось зазорным.
- Может она просто так, из любви к искусству.
- Ах, чистая душа! В ресторане ВТО редко появлялись случайные люди. В основном, завсегдатаи. Они-то знали, сколько Эля берет за ночь. Пока были трезвыми, не замечали ее. В самом деле - что в ней особенного? Никакой фигуры, тонкие ноги, дебильное выражение лица. А уж когда напивались, доходило до драк, кому тащить ее на ночь.
- Врешь ты все, - заявляет пассия. - Давай лучше, наливай.
Макс, придавленный услышанным, старается не поднимать глаза на Туманова. Боится, что не сдержится и накинется на него с кулаками. Так говорить о женщине, ставшей для Макса смыслом жизни? Об Элеоноре?! И кто говорит? Макс встает, с его губ готово сорваться ругательство с требованием немедленно вышвыриваться из его дома. Но возникшая мысль в последнее мгновение сдерживает эмоции. "Надя - подруга Элеоноры. Если она уйдет с Тумановым, Макс лишится единственной ниточки, способной связать его с боготворимой женщиной". Он резко садится на стул. Предлагает выпить.
- Давайте в моем доме не будем плохо говорить ни об одной женщине. Каждая из них способна стать святой. Нужно только их любить…
- Какой вы, однако, интеллигентный. Сразу видно, из МГУ, - хвалит его Надя и назло Туманову пьет спирт. Должно быть, он попал не в то горло. Надя закашлялась. Из носа выдулись пузыри.
Макс встает.
- Мне что-то нехорошо. Пойду прилягу. Вы продолжайте. Спальня для вас. Чистое белье в шкафу. - Наливает себе еще рюмку, выпивает и быстро уходит.
Какое счастье плотно закрыть за собой дверь и оказаться одному. Не раздеваясь, Макс ложится на диван. Тело мучительно ноет, будто его долго, тупо били. Нет сил даже уснуть. Остается лежать и смотреть в темноту. Он перестает воспринимать происходящее в его реальном преломлении. Что толку обижаться на Туманова? Или ужасаться провинциальной разнузданности Нади? Его два глаза отказываются смотреть на происходящее, но тот третий глаз, прорезавшийся недавно, видит странную извилистую линию судьбы. Нельзя считать случайностью бесцеремонное вторжение Матвея Евгеньевича с новой пассией. В самых счастливых мечтах он не смог бы предположить, что уже сегодня станет на шаг ближе к женщине, возле подъезда которой убедил себя в ее недостижимости. Он не настолько наивен, представляя картину будущего знакомства. Впереди возможен целый ряд отвратительных эпизодов, подобных этому, прежде чем он сможет поцеловать руку своему божеству и с трепетом произнести: "Меня зовут Макс". Нужно подружиться с Надей, хотя совершенно непонятно, что связывает самую изысканную женщину Москвы с дурно накрашенной девкой, собирающейся переспать с комическим стариком. Туманов даже не подозревает, какой он является пародией на сексуальные подвиги. В любом американском фильме или в новостях из их светской жизни, если уж выставляют отношения молодости и старости, так уж и молодость ослепительна, и старость обладает поджарой фигурой любителя виндсерфинга, здоровым загорелым цветом лица, ясными голубыми глазами, несколькими морщинами, подчеркивающими ум и опыт, и гордым покоряющим взглядом. Пусть такому мужчине семьдесят лет и даже больше, но каждый, видя рядом с ним роскошную молодую красавицу, испытывает гордость за весь мужской род. А когда наблюдаешь за пожилым шкодливым подростком с отвисшей кожей и животом беременной женщины, с нездоровыми мешками под глазами и подагрическими ногами, лапающим немытые сиськи уличной девки, начинаешь физически ощущать хлюпающую вокруг них грязь. На лице Макса в полной темноте появляется презрительная гримаса. Он вдруг понимает: разврат - не в способах любви и не в количестве любовников, а в качестве отношений.
За дверью слышна суетливая возня, заканчивающаяся смехом и воплями Нади: "Сэр, поосторожней, вы откусите мне грудь! Ну, куда, куда… Она же больше, чем ваш рот. Ах, ах, ах… ой! Не надо лезть туда пальцами. Ну, пожалуйста… ой, больно. У вас что, кроме пальцев ничего нет?"
Сопение выползает из недр организма Матвея Евгеньевича и дотягивается до высокого повизгивания, заполняющего наступившую тишину. Снова возглас Нади: "О, дедок! Это твой или взял у кого-нибудь напрокат? Тогда я пошла в ванную".
Макс зажимает уши. Он не в состоянии слушать высокий неестественный смех Матвея Евгеньевича. Макс вспоминает Фолкнера, отгораживавшегося стеной пьянства от наступающей пошлости. Встает и входит в комнату. В кресле сидит Туманов с расстегнутыми брюками и запрокинутой головой. Рубашка валяется под столом. Седые волосы на груди всклокочены. Рябое тело в помаде и укусах. Не произнося ни слова, Макс берет бутылку с разведенным спиртом, кладет на хлеб кусок колбасы и идет в комнату Али. Его останавливает телефонный звонок. Макс косится на настенные часы. Всего половина одиннадцатого. Поднимает трубку. В ней слышится незнакомый голос:
- Алло, Макс? Привет.
- Кто это?
- Ты меня не знаешь. Но есть срочная информация. Важная для тебя.
- Кто это?
- Мне известно местонахождение твоей дочери. Али… Алевтины.
- Что с ней?
- Пока ничего. Но пора девчонку спасать.
- Кто ты?
- Ты меня не знаешь. Но нам стоит познакомиться.
- Когда?
- Завтра в двенадцать у Дома журналистов. Знаешь где?
- Да. Как я вас узнаю?
- Я сам подойду. Все. Привет.
Короткие гудки возвещают о конце разговора. Макс опускается на стул возле телефона. Из ванной выходит Надя в махровом халате Веры и ее пляжных тапочках. С вызовом смотрит на Макса. Он не реагирует. Девушка, покачивая бедрами, проходит мимо. Тянет за нос задремавшего в кресле Матвея Евгеньевича: "Пошли, дедок. Покажешь мне, как работает твоя штучка".
Ночь и любовь приходят независимо от нашего желания
Ночь и любовь приходят независимо от нашего желания. Элеонора боится и того, и другого. Ей страшно входить в свою квартиру. Стоит, прислонившись лбом к кожаной обивке двери. Несмотря на изрядную дозу шампанского, вина и коньяка, подавить в душе страх не удалось. Вечер у Таисьи получился на удивление веселым. Все смеялись над рассказом Гликерии Сергеевны и убеждали Элеонору не придавать значения дурацким снам. В какой-то момент ей и впрямь показалось чушью творящееся в доме светопреставление. Возможно, потому что поддалась обаянию безмятежно-спокойной улыбки Степана. Катя, находившаяся постоянно начеку, заметив это, быстро увела его из-за стола в другую полукомнату с диваном и концертным роялем. Дамы моментально оценили ситуацию, переглянулись и пустились в рассуждения о женском одиночестве. Элеонора почти не участвовала в разговоре. Ей было гораздо интереснее прислушиваться к доносящимся обрывкам истеричных фраз Кати и глухих оправданий Степана. Из услышанного Элеонора уловила явное вранье в его отнекиваниях. "Да она мне в духовке снилась!" - отчетливо донеслось оттуда. Элеонора восприняла эти слова, как признание в любви. Чтобы не привлекать внимания горделивым блеском глаз, она с аппетитом набросилась на золотисто-молочного поросенка, царственно возлежащего в яблоках на огромном круглом кузнецовском блюде.
Таисья продолжает вздыхать и жаловаться на проблему выбора. Женщины их положения, к которым, разумеется, причисляются все присутствующие, кроме Кати, ни за что не должны оставаться одни.
В каком бы возрасте они ни находились, их должны окружать мужчины, мечтающие попасть в ранг избранников. Гликерия Сергеевна горячо поддерживает подругу, при этом активно намекая, что она, единственная из присутствующих дам, опять замужем. На что Таисья высказывает с солдатской прямотой:
- Какой-нибудь кособоконький, после моих достойных мужей, меня не устроит. Ходил тут один грузин. Всем вроде бы неплох, пенсионер, профессор медицины, с собственной квартирой, но носки носил с дырками. Если он за собой уследить не в состоянии, куда же ему ухаживать за такой избалованной женщиной, как я?
В ответ подруги единодушно зазвенели бриллиантами.
Нинон в отличие от Таисьи считает мужчин всего лишь полуфабрикатами. Она сама берется сделать из мужчины человека, при условии его высокого общественного положения. Если на званых вечерах, презентациях, премьерах и прочих сборищах бомонда ее спутника не узнают в лицо, значит он еще не созрел для нее.
Элеонора тоже имеет на этот счет свое мнение, но высказывать его не собирается. Доставшиеся от Ласкарата богатство и роскошь делают ее недоступной для любого самого незаурядного претендента. Хотя в глубине души она мечтает оказаться послушной девочкой в мужественных руках пришельца из других миров, не понимающего цену окружающих ее вещей. До встречи с Василием она сама ни о чем таком не мечтала. Сначала хотела стать актрисой, три года поступала в театральные училища и не поступила. Пошла работать в Театр имени Станиславского в реквизиторский цех. Однажды пожилой артист, которому она подавала из-за кулис во время спектакля высокий кубок, обклеенный стекляшками, пригласил ее поужинать в ресторан ВТО. Какой непередаваемый восторг испытала она, впервые переступив порог знаменитого актерского ресторана. Они пришли после спектакля. Длинный узкий зал с четырьмя рядами столиков, накрытых белыми скатертями, был полон народа. Все громко разговаривали. Поэтому над головами висел непрерывный гул, сопровождаемый звоном посуды. По залу бродили известные и неизвестные артисты. Они подходили к столикам, обнимались с сидящими, выпивали, присаживались на краешек стула и, размахивая руками, о чем-то возбужденно рассказывали. Официантки с высоко поднятыми подносами бесцеремонно расталкивали попадавшихся на пути посетителей, а те, раскрывая объятия, тут же начинали подхалимничать. Из официанток особенно запомнилась Элеоноре высоченная девушка, судя по всему бывшая баскетболистка. В дальнем углу зала за большим столом пели цыгане. Ни одного свободного места обнаружить не удалось. Но пригласивший Элеонору пожилой актер не растерялся. Пошушукался с метрдотелем, высоким представительным мужчиной в усах, и тот великодушно позволил сесть за угловой столик, судя по всему служебный, с грязной скатертью и как раз двумя стульями. Этот вечер запомнился Элеоноре еще и тем, что ужасно хотелось узнать, что находится в конце зала за тяжелыми портьерами. Спрашивать было неудобно. Не хотелось признаваться в своем первом посещении…
Элеонора вздрагивает. Кто-то дергает ее за локоть. Она не в силах сбросить оцепенение.
- Мадам, вы забыли ключи или вам плохо? - узнает она знакомый, немного гнусавый голос консьержки. - Я все жду, жду, когда хлопнет ваша дверь, а она не хлопает. Так давай подниматься, смотреть, чего с вами такое могло произойти.
Элеонора с трудом отстраняется от двери и чуть не падает. Ее подхватывают участливые руки консьержки.
- Спасибо, Марта Степановна. Вы не поможете открыть дверь и снять квартиру с охраны?