- Эй, парень, - позвал Романа белый коп.
Роман оглянулся.
- Я конфискую твой автомобиль, а мои напарники останутся здесь до прихода "скорой помощи" и затем доставят тебя в участок. И я не хочу, чтобы ты доставил нам какие-нибудь неприятности. Ты понял?
- По-о-о-нял, - отозвался Роман так тускло, словно весь мир поблек для него.
- Отлично, - сказал белый полицейский. - Пусть тебе это будет уроком, никогда не пытайся купить правосудие.
- Это не он, - сказала Сассафрас.
- А ты последи за тем, чтобы он вел себя поспокойнее, если понимаешь, что хорошо для тебя, - сказал ей белый коп и захлопнул дверь.
Он неторопливо вернулся к "кадиллаку". Один из цветных копов сидел за рулем, другой примостился рядом с ним. Белый коп сел с ними и закрыл дверь.
Коп, сидевший на месте водителя, завел двигатель и тронулся с места, не включая фар. Большой золотой "кадиллак" бесшумно обогнал "бьюик"-седан сзади и отъехал прежде, чем Сассафрас заметила это.
- Смотри, они заберут нашу машину, - закричала она.
Роман был сильно удручен, чтобы смотреть на что-либо.
- Он конфисковал ее, - пробормотал он.
- Не он один, они все сели в нее, - сказала Сассафрас.
Роман поднял на нее тусклый взор.
- Почему, как ты считаешь, они так поступили? - тупо спросил он.
- Готова жизнь заложить, что они украли ее, - сказала она.
Роман подпрыгнул, словно в его штанах разорвалась бомба.
- Украли мою машину! - заорал он, и его мощные, похожие на канаты мышцы пришли в бурное движение. Он распахнул дверь, выскочил на мостовую и бросился вслед за золотым "кадиллаком" прежде, чем Сассафрас успела вскрикнуть. Она открыла рот и издала вопль, который заставил разом распахнуться окна всех домов, стоящих вдоль улицы.
Единственный, кто не услышал ее крика, был Роман. Его большое мускулистое тело раскачивалось на бегу так, словно он мчался не по наклонной черной мостовой, а по палубе корабля во время шторма. Одновременно он, не снижая скорости, пытался извлечь что-то находящееся за поясом штанов, под полами его кожаной куртки. Наконец он вытащил большой ржавый револьвер 45-го калибра, но прежде, чем успел выстрелить, "кадиллак" свернул за угол и исчез из вида.
Парень на мотоцикле с коляской выруливал с обочины, когда большой автомобиль внезапно перерезал ему путь и включил фары. Он быстро обернулся и глянул на обочину. Краем глаза он различил золотой "кадиллак", скользнувший мимо на большой скорости. В поле его зрения промелькнули силуэты трех полицейских, сидящих на переднем сиденье. Голова у него пошла кругом.
Парень видел этот же самый "кадиллак" совсем недавно. Тогда в нем ехали два человека и женщина. Но в Гарлеме не может появиться еще один такой же "кадиллак", в этом он был уверен. Если, конечно, и этот "кадиллак" существовал на самом деле… Если он сам еще не рехнулся…
Парень был одет в темно-коричневый комбинезон, поношенную армейскую куртку и темную клетчатую охотничью шапку, опушенную мехом. И на этих улицах и темную холодную ночь не мог появиться еще один парень, одетый также.
- Нет. Этого не может быть, - сказал парень сам себе. - Или я - это не я, или то, что я видел, это не то, что я видел.
Но пока он пытался разобраться в том, что есть что, большой черный "бьюик"-седан с ослепительно сияющими фарами вылетел из-за утла.
Это был "бьюик"-седан, и выглядел он знакомым, словно и его парень видел раньше. Но машина не была столь знакомой, как сидевшая в нем женщина, которую он видел незадолго до того в золотом "кадиллаке". К тому же чудак в енотовой шапке, он прежде вел "кадиллак", теперь сидел за рулем "бьюика"-седана.
Все это было настолько невероятным, что даже успокаивало. Он согнулся над рулем своего мотоцикла и принялся смеяться так, словно сам сошел с ума.
- Ха-ха-ха!!! - Он долго смеялся, а потом начал разговаривать сам с собой: - Что бы это ни было, но все это мне только привиделось, и я уверен только в одном - это все понарошку.
3
Пульт в полицейском участке. Сержант, сидевший за пультом, передал донесения дежурному лейтенанту Андерсону привычно монотонным голосом:
- Женщина, которая живет на улице напротив монастыря, сообщает об убийстве и изнасиловании на этой улице…
Лейтенант Андерсон зевнул.
- Всякий раз, как какой-нибудь муж прибьет свою жену, звонит кто-то из любительниц совать свой нос в чужие дела и сообщает, что она изнасилована и убита… то есть жена, я имею в виду. И Бог знает, зачем им это надо - я имею в виду любительниц совать нос в чужие дела.
- …другая женщина с этого же участка. Сообщает о том, что кто-то мучает собаку…
- Скажи ей, что мы тут же посылаем офицера, - пробурчал Андерсон. - Скажи ей, что собаки наши лучшие друзья.
- Она повесила трубку. Но тут звонит еще одна и утверждает, что монахини устроили оргию.
- Что-то там все же случилось, - заключил Андерсон. - Пошли Джо Абрамса с напарником, пусть разберутся.
Сержант включил радио:
- Джо Абрамс, зайди сюда.
Джо Абрамс вошел.
- Взгляни-ка, что там происходит на южной стороне монастыря.
- Хорошо, - сказал Джо Абрамс.
- Патрульный Стик звонит из кабины на 125-й улице, - доложил сержант Андерсону. - Сообщает, что он и его напарник, Сэс Прайс, были атакованы и сбиты с ног летающей тарелкой, пронесшейся по кварталу.
- Прикажи им явиться сюда после окончания дежурства, чтобы пройти тест на алкоголь, - строго сказал Андерсон.
Сержант передал приказ. Затем он выслушал еще одно донесение, и лицо его сделалось мрачным.
- Человек, назвавшийся Бенджаменом Зазули, звонит из "Париж-бара" на 125-й улице и сообщает о двойном убийстве. Говорит, что два мертвых человека лежат на тротуаре перед баром. Один из них - белый. Третий - без сознания. Думает, что это Каспер Холмс…
Кулак Андерсона опустился на стол, и его худое суровое лицо стало угрюмым.
- Черт возьми, вечно со мной что-то случается, - сказал он и в тот же миг пожалел о сказанном.
- Пошли туда две остальные машины, - приказал он ровным тоном. На его лбу запульсировали вены, а светло-голубые глаза смотрели отрешенно.
Он ждал, пока сержант связывался с двумя патрульными машинами и направлял их на место происшествия. Затем он сказал:
- Найди Джонса и Джонсона.
Пока сержант вызывал Джонса и Джонсона, оповещая их о приказе срочно явиться, Андерсон сказал озабоченно:
- Будем надеяться, что с Холмсом ничего не случилось.
Джонса и Джонсона сержант найти не смог.
Андерсон поднялся.
- Продолжай вызывать их, - сказал он. - Я поеду и сам взгляну, что там такое.
Причина, по которой сержант не мог связаться с Могильщиком Джонсом и Эдом Гробом Джонсоном, состояла в том, что они находились в задней комнате мясной лавки мамаши Луизы и ели горячие цыплячьи ножки. Перед ними стояли тарелки, полные тушеных цыплячьих ножек и риса, посыпанного красным чилийским перцем. В холодную ночь, вроде этой, такая пища зажигала в животе горячий огонь, а мягкое белое куриное мясо наполняло кишки приятной тяжестью. В комнате стояли три деревянных стола, покрытых жирными пятнами такого омерзительного вида, что только липкая и жирная консистенция жаркого, состряпанного мамашей Луизой, могла удержать съеденную пищу в желудке. В углу располагалась угольно-черная печь, соседствующая с медным баком для воды. На горячей плите кипели котлы с готовящейся едой, придавая маленькой тесной комнатке сходство с роскошной турецкой баней.
Могильщик и Эд Гроб сидели за столом поодаль от плиты, их мундиры висели на спинках деревянных стульев. Черные, покрытые ворсом шляпы висели поверх шинелей на гвоздях на противоположной стене. Пот выступил у них на висках, пониже коротко остриженных курчавых волос и струился по темным, сосредоточенным лицам. Волосы Эда Гроба припорошены серой сединой. Справа на его виске - шрам в форме полумесяца, который оставил Могильщик, ударив его стволом своего пистолета, когда Эд Гроб превратился в берсерка, ослепнув после того, как ему плеснули кислотой в лицо. Это случилось более трех лет назад, тогда же сделали и операцию, во время которой шрамы от кислоты были покрыты кожей, взятой с его бедра. Но новая кожа или имела другой оттенок, или была светлее, чем естественная кожа на лице, да и заменяли ее отдельными участками. В итоге лицо Эда Гроба выглядело так, словно он был загримирован в Голливуде для роли чудовища Франкенштейна. А грубое, словно высеченное из одной глыбы, лицо Могильщика могло бы принадлежать любому из крутых гарлемских типов.
Могильщик обгрыз хрящики с последней куриной ножки и бросил тонкие белые остатки на горку костей на своей тарелке.
- Готов спорить на бутылку, что у него сегодня ничего не получится, - сказал он, понизив голос.
Эд Гроб посмотрел на свои наручные часы.
- И спорить не стоит, - ответил он столь же тихо.
- Сейчас уже без пяти двенадцать, а она заканчивает в одиннадцать тридцать. Ты думаешь, она ждет его?
- Нет, но он-то думает, что ждет…
Они исподтишка взглянули на человека, сидевшею в углу возле плиты в старом деревянном кресле. Это был низенький лысый толстяк с круглым, черным, подвижным лицом прирожденного комедианта. Он был полностью одет для улицы, за исключением пальто. Он бросил на них умоляющий взгляд.
Это был мистер Луис, муж мамаши. Начиная с первого года, он каждую субботу встречал на следующей за 125-й улицей железнодорожной станции маленькую горячую темнокожую официанточку из кафетерия Фишера.
Но мамаша Луиза завела бульдога. Это была шестилетняя собака грязно-белого цвета с пастью настолько большой, что могла бы без труда проглотить взрослую кошку. Бульдог сидел прямо напротив сияющих туфель мистера Луиса и смотрел в его безнадежное лицо тяжелым немигающим взглядом. Его розовая пасть была широко открыта, словно он задыхался в густых испарениях, а красный язык свесился до самой груди. Перед ним на полу растеклось большое мокрое пятно от капающей слюны, словно он не желал ничего иного, как отведать жирного черного мяса мистера Луиса.
- Он хочет, чтобы мы помогли ему, - прошептал Эд Гроб.
- И дали бы собаке сожрать себя вместо него.
Мамаша Луиза посматривала на них от плиты, на которой она помешивала варево в кипящих котлах. Она была потолще мистера Луиса, но и повыше его. Одета она была в шерстяной купальный халат поверх старого платья из джерси, из-под которого выглядывал еще один слой шерстяного нижнего белья. Поверх купального халата она повязала черную шерстяную шаль, голова ее была защищена мужской касторовой шляпой с загнутыми вверх полями, а ноги она всунула в меховые охотничьи боты.
Она была "гичи", родившаяся и выросшая на самом юге Южной Калифорнии. Гичи - потомки беглых африканских рабов и индейцев из племени семинолы, живших в Каролине и Флориде. Ее родной язык был смесью африканских диалектов с языком семинолов, а на английском она говорила со странным, неопределенным акцентом, чем-то похожим на карканье вороньей стаи.
- О чем это вы, два палысмена, шептаетесь та серьезно? - спросила она подозрительно.
Потребовалось некоторое время, чтобы они оба поняли, что она сказала.
- Мы держим пари, - ответил Могильщик с невозмутимым видом.
- Нет, уже не держим, - возразил Эд Гроб.
- Вы палысмены, - сказала она ворчливо, - о том только и думаыти, чтоб своыми балшыми пыстолетами наделать дырок в головах у честных людей.
- Если они честные, то нет, - опроверг Могильщик.
- Не говори мне, - сказала она убежденно и скривила свои толстые чувственные губы. - Я сам видел сваыми глазами… Порете взрослых людей так, как будто они дети. Мыстер Луыс не одобряит это, - прибавила она, переводя хитрый взор с безнадежного лица мистера Луиса на роняющего слюни бульдога. - Ну-ка, мыстер Луыс, иды и покажы этим палысменам, как ты сейчас арыстуешь для них грабителя на поезде.
Мистер Луис благодарно посмотрел на нее и принялся подниматься на ноги. Бульдог встал и угрожающе заворчал. Мистер Луис плюхнулся обратно на свое кресло.
Мамаша Луиза перевела взгляд на детективов.
- Сегодня ночью мыстер Луыс не в настроении, - объяснила она. - Он хочыт остаться здесь и составыть мне кампаныю.
- Да, мы это заметили, - сказал Эд Гроб.
Мистер Луис со страстным желанием посмотрел на длинноствольные никелированные револьверы 38-го калибра, выглядывающие из кобур, висевших на плечах у обоих детективов.
Они услышали, как входная дверь в лавку открылась и с шумом захлопнулась. Раздались шаги. И затем пропитой голос позвал:
- Эй, мамаша Луиза, иди-ка сюда и дай мне горшок этого застывшего студня из требухи.
Она пошла, переваливаясь, сквозь занавешенную дверь, ведущую в лавку. Они услышали, как она открывает пятигаллоновую флягу и скребет по ее стенкам, а затем послышались протесты покупателя:
- Я же не просил у тебя жидкого варева. Я хочу застывшего студня.
И тут же ее ответ:
- Если ты хочышь есть студынь застывшим, выстави его наружу и остуды; сейчас такая холодина…
Могильщик сказал:
- Мамаша Луиза никак не может привыкнуть к этому северному климату.
- У нее достаточно жира, чтобы сохранять тепло даже на Северном полюсе, - ответил Эд Гроб.
- Беда в том, что там ее жир застынет.
Мистер Луис попросил жалостливым голосом:
- Пусть один из вас, джентльмены, застрелит его ради меня, - он быстро взглянул в направлении занавески на дверях и прибавил: - Я заплачу вам.
- Его так просто не убьешь, - торжественно ответил Эд Гроб.
- Пули только отскочат от его башки. - дополнил Могильщик.
Мамаша Луиза вернулась и подозрительно посмотрела на своего мужа. Затем она сказала детективам:
- Ваша машина разговаривает.
- Иду на связь, - сказал Могильщик, вставая на ноги прежде, чем успел договорить.
Он сунул руку в рукава мундира, сдернул шляпу с вешалки и прошел сквозь дверную занавеску, нащупывая на ходу второй рукав.
Бульдог перекатил свои розовые глаза на его удаляющуюся фигуру, а затем - на мамашу Луизу для дальнейших инструкций. Но она оставила его без внимания. Она жалобно разговаривала сама с собой:
- Ох, беда, всыгда беда в этом дурном городе…
- Здесь нет закона, - перебил ее Эд Гроб, надевая китель. - Народ режет один другому глотку, а затем со спокойной совестью отправляется по своим делам.
- Это лучше, чем людей убивал закон, - возразила она. - Вы не можыте заплатить за одну смерть другой смертью. Справыдливость - это не рынок, где меняют вещи.
Эд Гроб водрузил шляпу на голову и поднял поля, а затем надел шинель.
- Скажи это избирателям, мамаша, - проговорил он рассеянно, снимая шинель Могильщика и расправляя ее рукава. - Не я придумал эти законы.
- Я скажу это всякому, - проговорила она.
Поспешно вернулся Могильщик. Его лицо стало неподвижным.
- Там на улице словно ад разверзся, - сказал он, просовывая руки в рукава шинели, которую подал ему Эд Гроб.
- Нам сейчас лучше было бы прыгнуть в него, - сказал Эд Гроб.
Бульдог, не обращая внимания ни на кого, кроме мамаши Луизы, двинулся к занавешенной двери, чтобы заслонить ее. Когда Могильщик пошел на него, он напряг лапы и зарычал.
Длинный и никелированный револьвер Могильщика внезапно оказался в его руках, как на представлении фокусника, но мамаша Луиза - бросилась к собаке и оттащила ее, прежде чем та успела причинить какой-нибудь вред.
- Не их, Лорд Джим, не их… - закричала она. - Этих ты не сможышь остановить ничем. Они мужчины.
4
Рация в маленьком побитом седане, оставленном возле "Свиной лавки, открытой день и ночь" мамаши Луизы, все еще говорила, когда они вышли на улицу. Могильщик сел за руль, а Эд Гроб обошел машину и уселся на сиденье рядом с ним.
Лавка находилась на 124-й улице между Седьмой и Восьмой авеню, и автомобиль направился по направлению к Седьмой.
"Париж-бар" располагался по прямой к северу от 125-й улицы, на полпути между "Аполло-баром" и "Палм-кафе".
Пешком туда было десять минут ходьбы, если вы направляетесь на богослужение в церковь, и две с половиной минуты, если ваша старуха гонится за вами с бритвой в руках.
Когда Могильщик нажал на стартер, Эд Гроб засек время по своим часам. Их маленькая машина, возможно, и выглядела как кривоногая черепаха, но бегала она как антилопа.
Они проследовали мимо отеля Терезы, двигаясь навстречу уличному движению, включив фары и сирену. Парней, выглядывающих из окон вестибюля, словно ветром сдуло, когда они пронеслись как ураган. Это заняло тридцать три секунды.
Две патрульные машины и черный седан лейтенанта Андерсона стояли перед "Париж-баром", занимая все свободное пространство перед заведением. Если не считать сгрудившихся в кучу копов, улица была пуста.
- Убит-то белый, - сказал Могильщик.
- Не иначе, - отозвался Эд Гроб.
Они имели в виду, что ничто иное, кроме факта, что убит белый, не могло бы отпугнуть черных обитателей квартала от столь занимательного зрелища как место происшествия после убийства.
- Приготовьтесь к прыжку, - сказал Могильщик, круто сворачивая на тротуар и втискивая машину между крайним автомобилем и пожарным гидрантом.
И не успел он нажать на тормоз, проскочив тротуар и чуть не врезавшись в витрину аптеки, соседствующей с "Париж-баром", как они увидели три фигуры, распростертые на асфальте.
Тот, что лежал ближе всех, был одет в подпоясанное пальто и темную широкополую шляпу, которая все еще была плотно нахлобучена на его голову. Он лежал ничком на животе с вытянутыми ногами, упираясь в асфальт носками ботинок. Его левая рука с неестественно вывернутой кистью была подогнута под туловище, откинутая в сторону правая рука все еще сжимала короткоствольный револьвер. Свет уличных фонарей ярко освещал подошвы его ботинок, показывая стоптанные резиновые каблуки. Поля его шляпы затеняли верхнюю часть лица, но оранжевый свет неоновой вывески бара обрисовал кончик крючковатого носа и длинный заостренный подбородок, оставляя невидимыми тонкие, так плотно сжатые губы, что лицо казалось лишенным рта.
Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он мертв.
Вход в "Париж-бар" украшали две большие стеклянные витрины в рамах из нержавеющей стали. Нижний край левой стальной рамы, расположенный прямо над трупом, был прошит несколькими пулевыми отверстиями.
Второй труп являл собой совсем иную картину. Он лежал, обмякнув, словно мокрое полотенце прямо перед дверью. Его округлое миловидное черное лицо выглядывало из складок серой одежды с видом безграничного удивления. Казалось, он не столько застрелен, сколько умер от потрясения, но маленькая круглая дырочка с красными краями пониже его правого виска объясняла, как все произошло на самом деле. Третья фигура была окружена полицейскими. Могильщик и Эд Гроб вылезли из машины и приблизились к первому трупу.
- Две пули прошли через тулью шляпы, - заметил Могильщик, оглядывая лежащего. Он лежал на животе, и пули еще плотнее приколотили шляпу к голове.
- Две в левое плечо и одна в шею слева, - сказал Эд Гроб. - Кому-то очень нужно было прикончить этого парня.