- Ага, - спокойно ответил Аркадий, совершенно безразличный как к выходке друга, так и к его неутихающей злости. Вперевалку шагая по тротуару, он с интересом огладывался по сторонам, вскидывал голову к небу, словно надеялся увидеть за серым занавесом облаков яркие ночные звезды.
- Кишки ему на уши намотаю! Хребет перешибу!
- Правильно, - одобрил эти намерения Аркадий. - И снова сядешь. Но уже срок будет побольше. Так что действуй, но один. Желаю удачи.
- Не зли меня! - заорал Борис. - Жена тебя вчера обняла, сынишка пузыри пустил, так ты уж и раскис?!
Ничего не отвечая и вообще не реагируя на слова Бориса, Аркадий отвернулся, ленивым шагом направился к ларьку, купил бутылку "пепси", скрутил пробку, запрокинул голову и, не касаясь горлышка губами, влил себе в горло несколько глотков, затем подал бутылку Борису.
- Освежись и остынь.
Тот еще весь трясся, как остывающий после длинного перегона автомобильный мотор. Он пил, не замечая, что обливает себе рубашку.
Аркадий привалился спиной к стенке ларька, снова безмятежно взглянул на небо и сказал в пространство:
- Хороший день… На лужайку бы, да шашлычков… Ты ведешь себя, как крыса в бочке. Во-первых, мы не имеем права ничего делать без Ричарда.
- Где он там застрял?! Раньше нас должен был приехать!
- Во-вторых, - не прерываясь, продолжил Аркадий, - мотать кишки на уши пусть и эффективный, но решительно не современный способ расплаты за подлость.
Борис передохнул, швырнул пустую бутылку на газон и буркнул, как бы оправдываясь:
- Я просто сатанею, когда вижу этих мерзавцев.
- Одной плюнул в лицо, другого забил под капот. Может, хватит? - равнодушно осведомился Аркадий.
- Нет!
- Тогда мы обязаны обсудить стратегический вопрос. Какой степени наказания достойны наши обидчики? Быть может, они заслужили смерть?
В прозрачных и чистых глазах Аркадия не было ни ненависти, ни жестокости, и говорил он так, будто предлагал приятелю обсудить меню в ресторане.
- На сковороде все троих изжарю, - пообещал Борис.
Поздним вечером Аркадий стоял над детской кроваткой. Со своей обычной улыбкой он разглядывал спящего трехлетнего парнишку. Брать ребенка на руки Аркадий не решался, да и незачем было.
Под окном тошнотворно проскрежетал тормоз трамвая, Аркадий разогнулся, выключил ночник и прошел в спальню.
С легким стоном рухнул на кровать поперек ног жены и спросил:
- Людмила… Я дома, или еще нет?
Она отложила в сторону журнал, повернулась и долго смотрела на него раскосыми черными глазами, потом скупо улыбнулась и сказала:
- Не знаю. Это решать тебе.
- Наверное, дома, - не совсем уверенно произнес Аркадий. - Но парень меня не узнает. Или не признает. Жена, почему мой родной сын не желает меня признавать?
- Видимо, ребенок интуитивно не хочет привыкать к тебе. Без нужды.
- Сказано сильно. Но непонятно.
Людмила помолчала, потом заговорила размеренно, словно сомневаясь в своих словах или размышляя вслух.
- Вернется Ричард… И очень скоро вы все трое снова сядете за решетку. Ведь вы, насколько я понимаю, собираетесь жестоко мстить своим обидчикам?
- М-м… Точнее, свести кое-какие счеты.
- Это одно и то же. Положим, для Бориса это нормальная потребность дремучей души. Око за око, зуб за зуб, иначе он и помыслить не может. Но тебя я считала человеком, исповедующим иные идеи, повыше и потоньше подобных средневековых принципов. А уж тем более - Ричарда.
Аркадий сел и несколько секунд внимательно смотрел на нее, потом поднялся с кровати, прошелся по спальне и неожиданно заговорил напыщенно, с повизгиванием и взмахами рук, словно плохонький лектор на деревенской трибуне.
- Господа! Сегодня мы рассмотрим с вами следующую проблему: что есть категория "отмщение" с точки зрения высокой и низкой морали? Скажем проще, что такое идея мести?! Следует признать глубокую справедливость того факта, что некоторые негодяи, подлецы, клятвопреступники, убийцы и доносчики заканчивают свою грязную, недостойную жизнь позорной и мучительной насильственной смертью!.. Например, есть глубокая справедливость в том, что людоед Гитлер нажрался крысиного яда и в корчах испустил свой поганый дух! Есть высокое благородство и в том, что гнусный итальянский фашист Муссолини не умер в своей кровати, окруженный плачущими родственниками, а был повешен на бензоколонке вверх ногами, чтобы в последние мучительные минуты своей поганой жизни ему дано было понять, что он не человек, а животное. Однако, несправедливость жизни и ее безобразие состоит в том, что товарищ Сталин ушел в небытие, не получив воздаяния за миллионы смертей и страдания, которые он причинил людям! Он должен был сутками гореть на медленном огне, визжать, корчиться от боли и целовать прах тех, кого уничтожил. Но мало того! Вшивая гуманность нашего общества допускает, что в определенных кругах за этим монстром сохраняется даже ореол гения и победителя. Мне отмщение и аз воздам! Но когда воздается Высшей силой - это весьма слабое воздаяние, если не сказать, никакое! Всепрощение и тотальное милосердие плодит на нашей планете легионы мерзавцев, которые, презирая нас, спекулируя нашим милосердием, считают нас добренькими дураками и беззаботно творят свои черные дела, убивают, предают, насилуют, развращают, и они твердо убеждены, что не ответят за свои деяния по свирепому и жестокому счету! И эту эстафету негодяйства они завещают своим омерзительным потомкам! Так не будем же считать, господа, что идея благородной и светлой мести - атавизм! Нет! Это насущная необходимость, восполняющая очистительную функцию в обществе! Кровавая, свирепая и беспощадная месть радостна нам! Когда тираны, предатели и убийцы корчатся, молят о пощаде, обливаются слезами и соплями, когда они по-настоящему расплачиваются за каждую гнусность, совершенную в их поганой жизни - это и есть миг Истины! А теперь конкретно! - он улыбнулся, передохнул и снова присел на кровать, взглянув в лицо жены. - Теперь конкретно. Люди, укравшие у нас два с лишним года молодости, должны ответить за это. Должны понести суровое наказание. Государственная система и мораль предлагают нам ограничиться общественно-нравственным порицанием. Негодяи же на принципы нравственности плюют! Следовательно…
- Следовательно, - перебила его Людмила, - вы превращаетесь в уголовников. Не более того. Одна надежда, что Ричард остановит вас.
- Людмила, - терпеливо улыбнулся он. - Ну неужели ты сама не возмущаешься, когда вчерашние мерзавцы, грабители и воры, отравлявшие людей мерзкими идеями, беззаботно жируют, снова оказавшись у власти, занимают высокие посты и в ус не дуют. Люди, у которых руки по локоть в крови после всех российских путчей, разгуливают по улицам, вернее, ездят в автомобилях, заседают в Государственной Думе и даже бормочут о том, что собираются баллотироваться в президенты?
- Масштабы того, о чем ты говоришь, несопоставимы с вашей проблемой. Вы с Борисом слишком высоко оцениваете себя.
- Мы оцениваем себя в масштабе нашей жизни, не более того. В масштабе страны наша проблема, конечно, ничтожна, это так. Но с этого все и начинается. Сначала прощаем мелких мерзавцев, а потом от наказания откручиваются крупные прохиндеи с государственными именами. Неужели тебя не возмущает, что рвущиеся к власти подонки, шагающие к ней по трупам, живут, как ни в чем не бывало и снова готовы к своим черным делам? Уверяю тебя, они снова заявят нам, что делают это во имя всеобщего счастья.
- Прекрати. - поморщилась она. - Ты смешал в одну кучу совершенно разные вещи.
- Значит, здесь, на земле, в нашей быстротечной жизни, ты намерена придерживаться принципа: никакого воздаяния за грехи?
- Чушь, - резко ответила она. - Ты вернулся домой другим. Мелким, пустым и болтливым. Все это одна трепотня. Вы с Борисом смакуете пережитое и этим живете. Кстати, Ричард не появляется уже вторую неделю, хотя должен был появиться, а вы со своими пьянками и не пытаетесь узнать, что с ним!
- Едем к нему завтра, успокойся… Ох, и хорошо же дома! - он весело прыгнул под одеяло и крикнул: - Выключай свет, муж домой вернулся!
Людмила сдержанно улыбнулась и погасила лампу над головой.
Два тяжелых мощных мотоцикла, набирая на вираже скорость, вырвались на загородную трассу. Город, с белыми коробками домов, трубами, линиями высоковольтных передач остался позади.
Шоссе ровной и гладкой стрелой устремлялось на юг от Москвы и в этот ранний час ни встречного, ни попутного движения почти не было.
Борис и Аркадий, неразличимые и неузнаваемые за глухими тонированными щитками шлемов, мчались мимо просыпающихся полей, через деревни, проскакивая на красный свет, катились рядом или обгоняли друг друга.
Оба соскучились по езде, по своим бешеным мотоциклам, по пьянящему счастью скорости и ощущению той свободы, которая приходит при стремительном полете над серой лентой дороги. Они откровенно хулиганили, выписывая на пустом шоссе зигзаги, выскакивали на встречную полосу движения, на пригорках делали длинные и рискованные прыжки и поднимали машины на заднее колесо.
У опущенного шлагбаума перед железнодорожным переездом они остановились и откинули с лиц забрала своих шлемов. Борис крикнул возбужденно:
- Не чувствую задницей машину! Совсем отвык!
- Притрешься через сотню километров! - смеясь, ответил Аркадий.
Грузовой состав, звонко стуча колесами по рельсам, миновал переезд и стих вдали. Бревно шлагбаума поползло вверх. Оба мотоцикла вздыбились передними колесами и рванулись вперед.
С гладкого асфальта трассы они свернули на грунтовую дорогу, не притормозив, так что прошли поворот под большим углом наклона.
Солнце уже поднялось достаточно высоко, роса на траве подсохла, и когда мотоциклы покатились по песчаной дороге, за ними потянулся длинный желто-серый шлейф пыли.
Впереди показалась водокачка, чуть выше, на пригорке - полуразрушенная церковь, а между ними небольшой поселок.
Они остановили пышущие жаром мотоциклы около покосившихся ворот, слезли с седел, скинули шлемы и оглянулись.
Поселок едва просыпался - была суббота и даже крестьяне не спешили в поля.
Борис заглянул через забор. На подворье перед небольшим аккуратненьким домиком никого не было видно.
У собачьей будки, прижатой к высокому крыльцу, прогнила и провалилась крыша, видать, собак здесь давно не держали.
Из-за дома послышались звуки мерных рубящих ударов.
- Анна Федоровна! - крикнул Борис. - Это мы!
Ему никто не ответил, удары не стихали.
- Пошли, - сказал Аркадий и открыл калитку.
Ориентируясь на звуки, они обогнули угол дома, прошли мимо сарая и оказались под навесом.
Спиной к ним у длинного стола стояла широкоплечая, приземистая женщина. В ее фигуре ощущалась мужская сила. Перед ней на столе распростерлась уже обезглавленная туша свиньи. А голова лежала на земле, скалила зубы и, казалось, с улыбкой смотрела на мир слегка прикрытыми глазами.
Женщина продолжала разделывать тушу топориком с широким сверкающим лезвием. Она ритмично и сильно рубила по хрящам и позвонкам и каждый удар сопровождался коротким и резким хрустом.
- Анна Федоровна! - все с той же праздничной радостью в голосе позвал Борис. - Это мы приехали!
Женщина вздрогнула всем своим сильным, крупным телом, выронила топор, быстро наклонилась и подхватила его, а потом медленно повернулась.
У нее были совершенно пустые глаза, а на застывшем, как посмертная гипсовая маска, лице ничего не отражалось. Совсем ничего.
- Что случилось? - пугаясь ее мертвого взгляда и оседая, спросил Борис. - Ричард… Он еще не вернулся?
- Боря? Аркашенька? - она смотрела на обоих, словно пыталась узнать, воскресить в памяти эти лица и понять, чем же эти люди связаны с ней.
- Здравствуйте, Анна Федоровна. - улыбнулся Аркадий. - Мы вернулись. А Ричард, он что, где-нибудь задержался?
Аркадий уже понимал, что вопрос не имеет смысла, что Ричард не задержался и не мог задержаться…
- Ричард? - повторила она. - Нет. Не задержался. Он не вернется. Никогда больше не вернется. Никогда…
- Как это - никогда?! - Борис закричал от страха, кинулся к ней, схватил за плечи. - Как никогда не вернется?! Ему что, добавили срок?
- Нет, Коля… Его больше нет на свете.
Аркадий шагнул вперед, быстро и мягко отодвинул друга в сторону, тронул женщину за руку.
- Анна Федоровна, это мы приехали. К Ричарду. Это мы, Борис и Аркадий. Где Ричард?
Проблеск сознания мелькнул в ее глазах.
- Да, это вы… А Ричарда нет, он умер…. Руки на себя наложил… За две недели, за две недели до конца… До воли.
Она отвернулась и снова взмахнула топором, от сильного удара во все стороны брызнули холодная кровь и кусочки костей.
Но потом вдруг отбросила топор, повернулась и вновь пристально посмотрела на них.
- Да. Ведь это вы. Пойдемте в дом. Посидим, помянем…
В парадной комнате было тихо. Все трое подавленно сидели у скудно накрытого стола. В клетке, подвешенной у окна, прыгали по жердочкам два волнистых попугайчика и чирикали.
- Написали… Психическое расстройство. Глубокая депрессия, - сказала мертвым голосом Анна Федоровна, в ней уже все перегорело - и боль, и страх, и горе.
- Знакомо, - сквозь зубы буркнул Борис. - Всем так пишут.
Аркадий осторожно тронул женщину за локоть.
- А в его последнем письме домой… что-нибудь было?
- Нет. Как обычно. Смешное письмо… Он ведь был такой веселый. Часто писал. - И без паузы, тем же механическим тоном она закончила: - Уезжайте ребята, все кончено. Простите меня, но уезжайте. Мне плохо с вами.
- Да, конечно! - Борис резко встал. - А вам, Анна Федоровна, ничего не надо? По хозяйству? Дров привезти-наколоть? Или за картошкой.
- Ничего, ничего. Не надо уже ничего… Хотя, да. По-человечески надо. Вы же были как братья Ричарду. Подите сюда.
Она с трудом поднялась из-за стола, прошла через комнату и открыла узкие двери.
Небольшая комната с квадратным окном, в отличие от остальных помещений, выглядела "городской". Полированный письменный стол, застекленные книжные полки, электрическая пишущая машинка, жесткий аскетический диван. На стене, между портретами Пушкина и увеличенной фотографией М. Булгакова висел большой черный бархатный берет с пером и длинная театральная шпага с притупленным жалом.
Анна Федоровна ладонью стерла пыль с полировки стола и сказала:
- Возьмите что-нибудь на память…
Борис потянулся за шпагой.
- Можно, я ее возьму?
- Да. Конечно. И беретку возьми, она красивая. Он в ней на сцене представлял, в школе… Кого это?
- Гамлета, - угрюмо подсказал Аркадий.
- Да. Правильно… Смешно было. Я плакала.
Друзья вышли через калитку на улицу. Молча натянули на головы шлемы и оседлали мотоциклы.
Борис обернулся. Дом за забором казался совершенно пустым, вымершим, словно там вообще никого не было.
Борис запустил мотор и с места рванулся по улице.
Аркадий неторопливо и глубоко вздохнул, аккуратно приладился к рулю и седлу, завел машину и потихоньку тронулся с места. Потом набрал скорость, догоняя друга.
Тем же вечером Аркадий, не спеша, собирался в дорогу. В две объемистые сумки, которые крепятся позади мотоциклиста, укладывал свитер, завернутый в пластиковую пленку костюм, туфли. В другую положил плотный брезентовый плащ.
Людмила сидела у обеденного стола, держала на руках ребенка и ничего не говорила, молча и безразлично наблюдая за сборами мужа.
- Пожалуй, все, - сказал Аркадий, затягивая сумки ремнями.
Людмила сухо спросила:
- Зачем вам туда ехать? Ведь все ясно. И ничего не поправить.
- Ага, - вяло ответил Аркадий. - Мы хотим побывать на его могиле.
- Да. Извини. - Она нахмурилась. - Конечно, так надо.
Аркадий перекинул сумки через плечо, одним движением погладил по голове жену и сына, расплылся в улыбке и извиняющимся тоном сказал:
- С Богом! Мы быстро обернемся.
Дверь за ним захлопнулась без стука.
Людмила сразу беззвучно заплакала, только плечи у нее вздрагивали.
Ребенок заволновался.
- Тихо, миленький, тихо, - сказала она, обнимая его. - Твой папа умер. Ты его никогда, понимаешь, никогда не увидишь. И даже не узнаешь, кто был твой папа…
Они проскочили клиновидную развязку Московской кольцевой дороги под вечер, когда западная кромка неба была еще чуть светлой, а на восточной уже зажигались первые звезды.
Оба в тяжелых кожаных доспехах, с глухими шлемами на головах, при больших походных сумках, притороченных за спиной, они ровно и плавно набирали скорость, уже не хулиганили, не стремились обогнать друг друга и, словно по натянутой ниточке, гнали машины на север.
Плавно увеличивая скорость на опустевшем и потемневшем шоссе, они улетали в ночь.
Потом включили дальний свет, и кинжальный свет фар вырвал из тьмы узкий сектор летящей навстречу дороги.
Они слились со своими машинами как кентавры, у которых вместо четырех копыт было два колеса.
Останавливались только для заправки, заливали бензин, не разговаривая друг с другом, снова седлали своих стальных коней и опять ревела навстречу дорога и мощно, безостановочно грохотали двигатели мотоциклов.
Когда заалела восточная кромка горизонта, моторы все так же мерно и мощно гудели, все так же накручивались на колеса километры, а в низинах разлетались во все стороны клочья тумана, тускло серебрившегося над поймой.
Этот день, - а может быть, наступил уже следующий, ведь они оба потеряли чувство времени - застал их на узкой песчаной дороге, вьющейся посредине нескончаемого болота с очень чахлой низкорослой растительностью.
Немолодой капитан в форме войск МВД, не вставая из-за стола, глядел на сидевших перед ним парней неприветливо, не скрывая того, что их визит тяготит его, совершенно не нужен, нелеп и ничего, кроме огорчений, никому принести не может.
Он хлопнул себя по плечу и сказал напористо:
- Видите здесь на погонах четыре звездочки? А еще месяц назад была одна! Зато большая, при двух просветах, потому как я был майор! - он болезненно поморщился, словно звезды на плечах впивались ему в кожу. - И звезда эта исчезла из-за смерти вашего Ричарда. Ну да, мои чины и звания, понятно, ерунда, по сравнению с тем, что человека не стало. Однако, прямо вам скажу, что моей вины в этой смерти нет. Я кому хочешь, хоть его матери, могу прямо в глаза смотреть.
Аркадий безучастно спросил:
- А что вы сами думаете о причинах смерти Ричарда?
- Да нет никаких причин! - с откровенной тоской надрывно возопил капитан. - Не нашли! Две комиссии работали. И внутренняя искала и сверху три раза приезжали! У нас хорошие, примерные лагеря, нет у нас никакого этого беспредела и гомосеки у нас бал здесь не правят!
- Так что же, по вашему, - жестко спросил Борис, - человек повесился без всяких причин? Пошутить, поиграть ему вздумалось? Ни письма не оставил, ни записки, ни товарищу ничего не сказал?