- Нет! Ничего нет! Товарищей у него здесь не было. Замкнутый он был, а те, кого опросили, тоже ничего понять не могут. Внутри у него что-то засело! Внутри! Может, и не психическая болезнь, как врачи сказали, но какой-то надлом, которого я не приметил и остальные воспитатели тоже. И в тот день все нормально было! Отработал смену, как положено, сдал книги в библиотеку, а потом пошел в…
- Не надо деталей, - тихо сказал Аркадий. - Они нам неприятны и ни о чем не скажут.
- Понятно, - кивнул капитан. - Ну, вещи его мы выслали матери, как положено… Черт побери, ведь за пару недель до освобождения человек на такое решился, вот что самое непонятное. Ума не приложу! Понятно было бы, когда в середине большого срока, когда в прошении отказали и еще сидеть да сидеть! Тут сам бы в петлю полез. В таком случае психологически все объяснимо.
- Ричард не был психом! - внятно сказал Борис.
- Это уж точно, - спокойно согласился капитан. - Башковитый был парень. В самодеятельности очень хорошо участвовал. Жизнь бы его могла очень красиво сложиться, очень.
Аркадий наклонился к столу и настойчиво произнес:
- Вадим Николаевич, а нельзя нам поговорить с кем-нибудь из его приятелей? Ведь с кем-то он посылки делил, кому-то закурить давал, не может того быть, чтоб Ричард вовсе в угол забился и рычал оттуда на людей. Мы же его хорошо знали. Ну да, дружбу с местным контингентом он не заводил, но кто-то, какой-то товарищ по несчастью должен был быть, поверьте и нашему лагерному опыту, чего уж там скрывать.
- Вообще-то, конечно, были приятели… Однако, встречаться вам с ними не положено… Но с другой стороны, если вы с кем потолкуете, то может, что-то и прояснится в этом безнадежном деле. Так ведь?
- Так, так! - нервно крикнул Борис.
Капитан помешкал еще несколько секунд, потом встал и кивком позвал обоих за собой.
На скамейке, возле железной бочки, врытой в землю, под щитом с пожарным инвентарем сидел светловолосый, курносый парень с совершенно прозрачными глазами и чистой младенческой кожей. Услужливо и трепетно внимая, он уставился в лицо Борису, а тот впился в него полыхающими глазами и глухо чеканил слова:
- Бил его кто-нибудь? "Опустить", может, кто пожелал? Издевались? Пидоров у вас тут много?
- Нет! Нет! - торопливо ответил парень. - Что вы, брат! У нас никого не бьют. Иногда бывают стычки, но так, спокойно… Может раньше, когда меня еще здесь не было… Но при мне… я полгода с Ричардом дружил, все было хорошо и спокойно. И его все очень уважали… Он благостный был, брат, очень благостный.
- А в последние дни? - жестко жал Борис. - Что-нибудь случилось?
Аркадий сидел рядом, откинувшись к стенке, закрыв глаза. Теплое солнце как будто разморило, усыпило его и, казалось, он даже не прислушивается к этому самодеятельному допросу.
- В последние дни, брат? - с робкой поспешностью переспросил парнишка. - В последние дни он светлый был. Как ангел. Попросил, чтоб я его молитве Христовой научил. Я научил. Он повторил, а потом засмеялся и говорит: "Жизнь, Ванюша, не имеет никакого смысла. Ни здесь, ни в загробном мире". А после ужина пошел и…
- Об этом тебя не спрашивают! - оборвал Борис. - Как ты его понял, почему жизнь не имеет смысла?
- Неправду он сказал, брат, - улыбнулся Ванюша. - Бог дал человеку жизнь, значит в ней смысл есть по Его воле. Не дело человека против воли Господа идти.
- Приехали! - рявкнул Борис, а Аркадий лениво открыл глаза и спросил негромко, с сожалением в голосе:
- Тяжко тебе, наверное, Ваня, тяжело здесь дни коротать?
- Нет, брат! - строптиво ответил парень и даже засмеялся. - Мне везде легко. Что судьбой суждено, на то роптать не след. Мы с ребятами памятник ему поставили. Я крест Христов хотел над местом упокоения воздвигнуть, но не разрешили, а потом и нельзя ведь - он сам себя жизни решил, что богопротивно. Но он просветленный умер, всех простил.
- Откуда ты это знаешь, что он всех простил? - ощетинился Борис.
- Я не знаю, брат. Я чувствую.
Аркадий неторопливо поднялся со скамьи.
- Долго тебе еще здесь срок тянуть, брат Ванюшка?
- Три годочка без малого, - ответил тот и ласково тронул Бориса за локоть, заглянул ему в глаза. - Братья, мне кажется, вы хотите повинных в смерти Ричарда покарать, распнуть их?
Борис криво усмехнулся и издевательски сказал:
- Четвертовать их будем, братишка! Зонтик в задницы им вставим, там раскроем и назад с кишками вытянем!
В кроличьих, бесцветных глазах Ванюшки мелькнул не страх, но глубокое, убежденное осуждение.
- Вражья кровь не даст отмщения, брат. Истину приносит доброта и прощение всякого зла и святотатства.
- Ладно, братан! - Борис презрительно хлопнул его рукой по плечу. - Пусть эти ветхие идеи помогут тебе досидеть до конца срока без приключений.
- Подождите! - торопливо сказал Ванюшка, оглянулся, сунул руку под куртку, вытащил небольшой пакет, обернутый в газету и подал Борису. - Это письма, которые получал здесь Ричард. Мне удалось их похитить, чтобы их не читали казенные люди… Красть греховно, но эти письма нужны только близким, а не тюремщикам.
Аркадий взял пакет и сунул его за пазуху.
Борис дружески сунул Ванюшке кулак под ребра.
- Иногда ты не так глуп, как корячишься. Бывай.
Он догнал Аркадия и спросил с интересом:
- От кого это Ричард мог получить столько писем с воли?
Аркадий пожал плечами.
- От моей жены, конечно. От кого же еще?
Борис в изумлении покосился на него, но сдержался и ничего не сказал.
Кладбище было запущенным, жутковатым: железное равнодушие оград вокруг могил и молчание потемневших, позеленевших надгробий. Вокруг висели и валялись пожухлые бумажные цветы, засохшая трава, жестяные венки.
По извилистой тропе перед Борисом поспешно трусил мужик неопределенного возраста в портках, висевших на нем мешком.
Аркадий приотстал от них, с раздраженной скукой оглядывая кладбище.
Когда-то Ричард смеялся и говорил, что его похоронят в двадцать первом веке на Арлингтонском кладбище. Судьба распорядилась иначе.
Мужик в обвислых штанах оглядывался и бойко приговаривал.
- Так, соколы, так… Это тридцать второй участок, а вон там и тридцать третий… У нас вкругаля порядок, все пронумеровано, а как иначе? Так, вот сорок вторая, а вот и ваша - сорок четвертая!
Борис взглянул на деревянную пирамидку над холмиком - ни креста, ни звезды. Лишь выжженная на дереве фамилия и даты рождения и смерти.
- Спасибо, дед. - сказал Борис, извлек металлическую литровую фляжку, стаканчик, отвинтил пробку, налил, подал проводнику. - Выпей… Пей и иди отсюда.
- Ясненько, ясненько! - проводник с чувством принял стаканчик, радостно опрокинув его в пасть, и одобрительно сказал: - Хороша, чертовка! Сразу видно, что из Московии!.. А за живых-то тоже полагается капелюшечку?
Борис молча налил вторую порцию, попрошайка проглотил ее, собрался было еще что-то поведать, но ударился о мрачные глаза Бориса и раздумал.
- Благодарствуйте, господа, благодарствуйте.
С этим и потрусил обратно к своей ветхой сторожке.
Аркадий неторопливо расстелил в ногах могилы большое полотенце, разложил на нем нехитрую закуску и принялся бродить вокруг, собирая сучья. На боковой аллее нашел сухое бревно. В переметной суме у него был топорик, и он разрубил полено на несколько частей.
Борис, подавленно сидевший у могилы, поднял голову:
- Ты что, костер, что ли, мастыришь?
- Да. Ричард любил костры. А у меня в полиэтиленовом пакете шашлык замоченный.
- Да как-то на кладбище костер, шашлык… - заколебался Борис.
- Чушь это, - равнодушно ответил Аркадий. - Никто не обидится. А мы и за них выпьем, помянем всех, кто здесь лежит.
Шашлыки они жарили на открытом пламени и уже через пятнадцать минут мясо зарозовело и покрылось хрустящей корочкой.
Одну свечу укрепили в головах могилы, вторую поставили на полотенце, налили водки в три стакана, и Аркадий сказал.
- Да примет Господь твою наивную душу, Ричард. Ты в Бога верил, да воздастся тебе по вере твоей.
- Мир праху твоему, - еле слышно произнес Борис, и они выпили по стакану до дна.
Сильный порыв холодного ветра закачал вершины старых деревьев над их головами, и все кладбище наполнилось могучим шепотом густых крон.
- Он нас услышал, - улыбнулся Аркадий.
- Да, - кивнул Борис. - А раз услышал, то разреши и я скажу ему свое слово.
- Давай, - буднично сказал Аркадий.
Борис встал над могилой в полный рост, и неожиданно в руках его оказалась театральная шпага Ричарда. Перехватив ее двумя руками - за эфес и за колющее жало, Борис несколько раз упруго согнул гибкий клинок в дугу, словно готовился к бою, закрыл глаза и заговорил глухо, жутковато.
- Вот мы и пришли к тебе, Ричард… Опоздали, но пришли… Ты спи спокойно, раз так получилось. Мы сведем за тебя все счеты. Этим падлам так станет страшно, что они станут мечтать о смерти! Сто раз пожалеют, что на свет родились. Кровью будут блевать. Спи спокойно! Клянемся тебе на твоем клинке! - он поцеловал шпагу, протянул ее Аркадию - тот коснулся губами холодной стали. Борис вскинул шпагу вверх, а затем одним движением переломил ее пополам, упал на колени, руками выкопал в могиле яму и глубоко погрузил в нее обломки шпаги. Судорожно закопал ямку и пробормотал:
- Жди нас, Ричард. Просто так, в ничто твоя жизнь не уйдет. За нее заплатят, кто надо. Рано или поздно мы с тобой встретимся и отчитаемся за все.
Аркадий молчал, задумчиво глядя на костер, потом покосился на обессилевшего друга и молча взялся за фляжку.
Кроме фляжки у них оказалось море спиртного - каждый взял запас на двоих. К тому моменту, когда начало темнеть, оба были мрачно, тяжело и страшно пьяны. Почти не говорили и грызли на закуску все подряд, не ощущая вкуса ни съеденного, ни выпитого.
В полной темноте явился на огонек мужик в обвислых портках, принялся было выкобениваться, бормотать что-то относительно святотатства на кладбище, но сначала получил в ухо так, что слетел с ног, а потом был приглашен к столу и через полчаса был вдребезги, но весело пьян. Запел песню, получил еще раз по уху, и переключился на исполнение молитв, которые знал хорошо и завывал их с душой, поскольку, как оказалось, когда-то пел в церковном хоре.
В его сторожке и заночевали.
Солнце уже поднималось к зениту, когда оба снова помчались по бесконечной ленте серой дороги. Встречный ветер и скорость за несколько часов выветрили из головы остатки хмеля.
У бензозаправки Аркадий заметил без особого осуждения:
- Ты небрежно едешь сегодня. Неаккуратно гонишь. Садись мне на колесо и не обгоняй. Держись мне в спину.
- Я все думаю, как покарать этих гадов.
Аркадий тихонько засмеялся.
- Не ломай голову. Для одною урода я кое-что уже придумал.
Снова засвистал в ушах встречный ветер, прогремел под колесами деревянный мост, багряный диск солнца коснулся западной кромки горизонта.
В небольшом помещении академической столовой, за ширмой, отгораживающей общий зал, где обедали студенты, обычно принимали пищу преподаватели и технический персонал. Блюда здесь были чуть подороже, но соответственно и качественнее.
Клара Яковлевна Волынская (и на работе очень элегантная, строгая дама) с подносом в руках подошла к свободному столику, но, заметив в углу Яна Петровича Лапина, секунду поколебалась, подошла к нему и села, поставив перед собой поднос.
Ян Петрович взглянул на нее, кивнул и сосредоточился на поглощении пищи.
Он, конечно, чувствовал, что от Клары Яковлевны исходит волна напряжения, страстное желание что-то сказать, но уткнулся в тарелку, надеясь, что пронесет.
Волынская пригубила стакан апельсинового сока и сказала тихо:
- Ян Петрович… Не надо, как страус, прятать голову под крыло. Надеюсь, вы уже знаете, что Ричард Морозов погиб в лагерях?
Он поднял голову, и Клара Яковлевна обнаружила, что педагог сидит уже потный, словно выскочил из бани: крупные капли стекали у него со лба, а стекла очков были мутными.
- Я слышал об этом, Клара Яковлевна, - он еще пытался выдавить неуместную сейчас улыбку, но бескровные губы его дрожали. - Нам с вами, если я правильно понимаю ситуацию, следует быть готовыми ко всему.
- Я тоже это понимаю, - ответила она с болезненной гримасой. - Но это плохо укладывается в сознании… По правде говоря, три дня назад я посчитала, что все закончено.
- В каком смысле? - быстро спросил Ян Петрович.
Клара Яковлевна еле слышно ответила:
- Хромов плюнул мне в лицо. Когда я пришла, надеясь с ним объясниться. Но теперь он позвонил, представился и сказал, сказал…
- Я знаю, что он сказал, - с тяжелым вздохом прервал ее Ян Петрович.
- Но это же дикость, просто не укладывается в сознании! - она заводилась от собственных слов и в конце концов даже осмелела. - Я считаю, что нам надо сообщить, куда следует.
- Сообщать нам пока просто не о чем, - безнадежно возразил Ян Петрович. - Подозреваю, что и потом нам не на что будет жаловаться. С нами расправятся, но никакие виновные не будут обнаружены.
- Это как же понимать? - холодея и теряя самообладание, прошептала Клара Яковлевна.
- Да так, дорогая. Вы забываете, что они прошли страшную школу лагерей, университеты общения с уголовным миром. Они обладают на данный момент грозным опытом и знаниями. Поверьте мне, дорогая, как бы они с нами ни расправились, эти двое останутся вне подозрений. У них будет и алиби, и прочая документальная страховка.
- Но надо что-то делать! - нервно сказала Клара Яковлевна.
- Мы бессильны. И беспомощны, - он грустно посмотрел ей в глаза. - А с моральной и этической позиций даже не имеем права на сопротивление. Вы же помните, что библейский Иуда в такой ситуации повесился.
- Да что вы такое говорите, Ян Петрович! - она попыталась возмутиться, вспыхнуть, разыграть оскорбленное достоинство, но номер не удался.
Ян Петрович посмотрел на нее укоризненно, снял очки, вытер пот со лба и сказал со спокойной уверенностью:
- Лично я, Клара Яковлевна, не могу бороться. Даже за собственную жизнь, если так встанет вопрос. Для борьбы нужны нравственные силы, а у меня их нет.
- Но… Но есть понятие "прощения". В конце концов, тогда было другое время, другая ситуация. И мы с вами… - она осеклась, заметив насмешливый взгляд Яна Петровича.
- Клара Яковлевна, вы знаете сами и учили своих студентов, что есть вещи и поступки, которые нельзя ничем оправдать - ни временем, ни условиями, ни причинами.
Она резко наклонилась к нему через стол и, воспрянув духом, горячо, решительно зашептала.
- Послушайте, я, кажется, знаю, что нам надо сделать! Мы можем предложить им деньги! Сколько бы они ни запросили! Вы сказали, что сейчас пришли другие времена, и вы правы! Пришли меркантильные, денежные времена, вы же видите, что творится вокруг, - откупиться можно от чего угодно!
Ян Петрович подавленно вздохнул.
- Клара Яковлевна… Мы знали их больше года. Это не уголовники, не прохиндеи, не помешанные на бизнесе деляги. Они пошли за решетку с гордо поднятой головой, ничуть не ощущая себя виноватыми. А сегодня время сработало на них. Деньги… Это могло бы дать результат, если бы речь шла о Борисе Хромове, может быть, он избил бы нас, взял отступного и делу конец. Но Аркадий… Это же по-настоящему страшный человек.
Клара Яковлевна опустила голову и долго молчала, совершенно забыв про свой обед. Потом сказала тихо:
- Мне страшно, Ян Петрович… Страшно впервые в жизни. Если бы вы видели, какое у него было лицо, когда я пришла просить прощения и еще, как дура, принесла шампанское… Лицо убийцы. У меня просто рушится жизнь. Мы не знаем, в какой дикой, извращенной форме они устроят нам казнь, но то, что мы не просто получим нож между ребер, совершенно очевидно.
- Да, дорогая… - печально согласился Ян Петрович. - Нам устроят что-нибудь изысканное, утонченное, в этом можно не сомневаться.
- Какой ужас! И самое страшное, что это происходит в такой светлый момент моей жизни! Я наконец встретила человека, для которого, кажется, родилась. Смешно говорить о влюбленности, когда тебе вот-вот стукнет сорок лет, но я влюблена, Ян Петрович. И моя дочь, что тоже очень важно, рада за меня, искренне желает мне счастья! Она поступает в институт… Вернее, собиралась, но как теперь все развернется?.. Эти мерзавцы ведь не будут тянуть, не будут поджаривать нас на медленном огне страха и ожидания?
- Думаю, что нет, - ответил Ян Петрович. - Это решительная и скорая на расправу публика. Думаю, что наша судьба, Клара Яковлевна, уже предрешена.
- Но есть хоть какие-то гарантии, что мне или моей дочери не сунут в живот нож в темном переулке?
Ян Петрович ответил с убийственной серьезностью:
- Во-первых, отныне не ходите темными переулками, а во-вторых, это не их методы, вернее, не их уровень мышления. Нет, в этом плане можете быть спокойны, а уж за дочь тем более. Ей ничего не сделают, в этом я абсолютно уверен. Из слов Хромова, сказанных вчера по телефону, я точно усвоил, что кара ждет только нас троих - меня, вас и Виктора Львовича Ломакина.
- Но он же уволился и исчез! Сбежал, скотина, неизвестно куда, хотя больше всех виноват. Исчез, а нам отдуваться!
- Они его найдут. Если уже не нашли, - со спокойной уверенностью возразил Ян Петрович.
Клара Яковлевна встала и произнесла решительно.
- Все же нельзя так покорно ждать, пока тебя отволокут на бойню. Вы как хотите, но я считаю, необходимо хоть что-то предпринять.
- Воля ваша, - безразлично ответил Ян Петрович, который, судя по всему, уже принял какое-то решение и подвел под него нравственное обоснование.
Приуставшая за трудовой день Москва купалась в тихом, теплом и нежном вечере.
Даже трамваи под окном тормозили перед остановкой без обычного остервенелого скрежета.
Перегнувшись через подоконник, Борис посмотрел на улицу, подумал, что в последний день весны неплохо бы прогуляться, но потом обернулся и сказал:
- Твой план относительно Яна Петровича я одобряю. Детали потом разработаем. А что будем делать с остальными двумя прощелыгами, Кларой и Ломакиным?
Аркадий развалился в кресле перед телевизором, почесал затылок и ответил, медленно выговаривая слова:
- Ага… Клара Яковлевна. Я еще о ней всерьез не думал. Но женщины, Боря, всегда более уязвимы. Сложнее другое: куда исчез каратист, дзюдоист и мастер спорта, наш сенсей Ломакин Виктор Львович?
- За это не волнуйся, я его найду, - уверенно ответил Борис и шагнул от окна к столу, на котором зазвонил телефон.
- Слушаю! - произнес он в трубку, помолчал, нахмурился, лицо его вытянулось в гримасе крайнего удивления и он выкрикнул: - Кто, вы говорите? ДОЧЬ КЛАРЫ ЯКОВЛЕВНЫ ВОЛЫНСКОЙ? Так! И какого черта тебе надо?! - Борис помолчал, вслушиваясь в то, что ему говорили, потом сказал резко: - Так, значит, ты уже и мой адрес знаешь?.. Даже внизу стоишь? А мама твоя где стоит, рядом? Нет мамы? Ну что ж, подымайся, четвертый этаж.
Он бросил телефонную трубку и в яростном недоумении посмотрел на Аркадия.