- Нет, Аркадий! Это бесконечно подлые и бесстыдные люди! Клара послала к нам свою дочь - просить пощады за маму! Как тебе это нравится? Ах, черт, если б она деньги принесла! Я бы ей их в глотку затолкал, в самое грызло!
- Ага, - Аркадий дернулся, поднимаясь с кресла. - Я, пожалуй, пойду. По общению с дамочками ты больший специалист.
- Куда собрался?! - взвился Борис. - Это не дамочка, а дочь врага! Аркашка, щука сама лезет в сеть! Не увиливай, черт тебя дери!
Аркадий заколебался, поморщился и сказал брезгливо.
- Боря, так ведь она сейчас рыдать начнет, слезами обливаться, прощения за мамочку просить. Мне все это противно.
- Пусть плачет! А мама визжать и рыдать будет! - свирепо отрезал Борис. - Садись и молчи, наблюдай и делай выводы. Работу с материалом оставь мне!
Аркадий плюхнулся в кресло, критически глянул на друга и заметил:
- Ты бы хоть из своего грязного халата вылез. Все же молодая девица с визитом идет.
- Еще чего! Она ко мне идет, а не я к ней! И халат у меня не грязный, а поношенный.
Аргумент в защиту халата был сомнительный. Ношеным он числился лет пять назад, а сейчас даже первозданный цвет потерял.
Но в зеркало Борис все-таки глянул - провел мужским жестом по бритым щекам, взял расческу и причесался. И тут же услышал за спиной тихий ехидный смех.
- А что, Боря, ежели дочка пошла в мамочку, то она, должно быть, "аппетитный помидорчик", а?
- Я из этого помидорчика все соки выжму! К тому же, по твоей теории, красивые женщины беззащитнее уродин.
- Не забывай, - с неожиданной строгостью сказал Аркадий, - лично она ни в чем не виновата.
- Не забуду. Ага! Явилась! - услышав звонок, он решительно шагнул в прихожую, на ходу туго запахнув длинные полы истрепанного халата.
Через несколько секунд вернулся, грохнулся в кресло и, задрав ноги на журнальный столик, гаркнул:
- Входи, чего там стоишь?
- Я тапочки ищу… - послышался из прихожей девчоночий голос.
- Какие еще тапочки?! - заорал Борис. - Ты что, в мещанский дом пришла, что ли? Входи, в чем пришла, достаточно ноги о половик вытереть.
Она вошла в комнату неровным, испуганным шагом и остановилась у стола, чуть покачнувшись на высоких каблуках. Невысокая и тоненькая, натянутая как струна, внешне совсем еще девчоночка, но со взрослыми, тревожными глазами. Не такая красавица, как мама, но очень своеобразная, с примесью восточной крови. Она прервала затянувшуюся паузу, с трудом выговорив срывающимся голосом:
- Я знаю все… И про вас, и про маму.
- Отрадно слышать! - изображая презрительный смех, подхватил Борис. - Но начнем с того, задрыга, что надо бы представиться приличным людям. А потом объяснишь, все ли ты про нас знаешь.
- Инна… Я знаю, что мама поступила… нехорошо.
- Браво! - Борис захлопал в ладоши, с иронией разглядывая девушку. - "Нехорошо"! Аркадий, как вам нравится такое определение?
- Я… - заволновалась девчонка, и на ее ресницах закипели слезы. - Я знаю, что за всякую подлость надо платить. Я… Я готова заплатить за маму.
Она была на грани обморока, стояла посреди комнаты и покачивалась, как подстреленная птица.
- Еще раз браво! - снова съязвил Борис. - А мама, надеюсь, знает об этом отважном решении? Вопрос согласовали?
- Нет. Она ничего не знает. Честное слово. Я подслушала ее разговор по телефону с Яном Петровичем. Кое-что знала раньше сама и… И сделала выводы. Вы хотите ее… убить.
- Трижды браво! - заорал Борис. - Ты очень деловая девочка! Плюс к тому и сиськи на месте, и попка нахальная! - голос Бориса гремел как звон колокола, он явно сатанел и терял разум. Аркадий предостерегающе взглянул на него, но Борис отмахнулся, хотя несколько укоротил себя.
- Ну-с, сударыня, мы принимаем ваше предложение, только поясните, в какой форме вы предлагаете расплату по грехам родительницы?
- Я готова на все, - выдавила она заранее подготовленную фразу.
- Вот даже как?! - Борис уже развалился, скорее, разлегся, в кресле. - Ну, коли так, задрыга, раздевайся!
Она вздрогнула и испуганно покосилась на Аркадия, словно искала защиты. Но второй палач - вялый, апатичный - разглядывал потолок, будто читал на нем невидимые письмена.
- Сейчас?… Прямо здесь? - спросила она растерянно.
- А ты привыкла заниматься этим в грязных подвалах?! - завопил Борис. - Для тебя комфорт непереносим, да?
- Нет… Пусть здесь.
Она потянула молнию на юбке, от страха сломала ее, затем торопливо сдернула через голову легкий свитер.
Борис смотрел на девушку в упор, словно выбирал на хрупком теле место для разящего наповал удара. Скрипуче засмеялся и презрительно спросил:
- А что, профессорского жалованья у мамочки не хватает, чтоб тебе приличное белье купить? В такой деревенской дерюге пришла мужиков соблазнять!
Аркадий перевел глаза с потолка на девчонку и увидел, что ее бьет дрожь. Она будто из проруби вылезла и стоит на льду: руки, грудь, плечи - все сотрясается.
Посмотрев на Бориса, он собрался что-то сказать, но тот лишь злобно ощерился и требовательно спросил:
- Ну, готова?
- Да, - прозвучало еле слышно.
Она стояла в чем мать родила. И оказалась далеко не такой худой - тонкое и сильное, тренированное тело с золотистым загаром, приобретенным на курорте или в каких-нибудь салонах, соляриях.
- Ну что ж, - Борис нарочито медленно опустил со стола ноги и поднялся.
Высокий, широкоплечий, жуткий в своем грязном халате, он шагнул и схватил ее за коротко стриженные волосы.
- Раз так, задрыга, то мы тебя по очереди и уделаем! Как хотим! Надеюсь, орать не будешь?!
- Нет… Не буду.
Конец! На этом терпение Бориса кончилось, и он завыл пароходной сиреной:
- Сука! Твоя мамочка, как была, так и осталась сволочью! Грязной и хитрой сволочью! Вы обе такие свиньи, что порядочному человеку и вообразить нельзя! Хорошо, падлы, рассчитали: мы тебя сейчас трахнем, а ты тут же в милицию побежишь, на экспертизу, и мы с Аркашенькой за использование несовершеннолетней шлюхи тут же загремим за решетку! Годочков эдак на десять-пятнадцать! Так, задрыга?!
Девчонка сжалась и присела, закрываясь руками.
- Нет! Нет!.. Я совершеннолетняя! В сумочке паспорт!
- Ну, спасибо! Ну, утешила! Значит, не пятнадцать лет за тебя схлопочем, а всего лишь червонец! По десяточке нам кинут! Ты посмотри, Аркаша, какая профессиональная подготовка! И паспорт с собой прихватить не забыла! А справочки от врача нет случайно, что ты СПИДом не больна или какой другой дрянью? Мы-то мужики чистые, из стерильной обстановки вернулись!
- Нет… Справки нет. Мы не готовились. Честное слово. Мама ничего не знает. Она бы с ума сошла.
- Еще успеет проделать этот трюк. Одевайся, шлюха! Стоит намекнуть, как тут же из юбки выпрыгивают! Аркадий, что стало с Россией, пока мы отдыхали?.. Одевайся и вали отсюда, твоя жертва неадекватна мамочкиной подлости.
- Она… Она выходит замуж.
- Ах, вот как? Значит, у тебя будет второй папочка? Так скажи мамочке, пусть перед свадьбой подготовит свою рожу для стаканчика серной кислоты! Знаешь, что это такое? Морда станет как задница, если с нее шкуру содрать! Вот так-то, моя дорогая проституточка! Вали домой, привет мамашке!
- Я не могу валить домой, - пробормотала она, хватаясь за одежду.
- Это почему же не можешь? - подозрительно спросил Борис.
- Я сказала маме, что еду в деревню к бабушке. Готовиться к экзаменам в институт. На два месяца.
- А чего тебе готовиться?! Мамочка в нашу Академию и так тебя пропихнет!
- Я не в Академию. Я второй раз в Первый медицинский.
- И такие шлюхи будут заниматься благородной деятельностью врача! Вконец погибла Россия! Черт знает, что творится! Аркаша, лучше бы нам сидеть за колючей проволокой и не вылезать!
Инна торопливо одевалась, и Аркадий видел, что она быстро успокаивалась, приходила в себя, считая, что самое страшное позади, что первый взрыв ярости этого зверюги в грязном халате уже миновал.
Но выдохнувшийся было Борис вдруг сардонически захохотал и вновь вскочил со своего кресла.
- Аркадий! Идея! Из каждого свинства можно вырезать кусочек свинины, - так говорят классики? Я - гений! Мы вот что сделаем. Коль скоро ты, задрыга, смылась из дому на два месяца, то и отработаешь за мамашу свой срок! Отработаешь здесь, в этой квартире! Прислугой! Без зарплаты, без прогулок во дворе, за одни харчи! Круглые сутки! Нет, за продуктами будешь ходить! Полы каждый день мыть, стирать белье! И не два месяца, а два наших года, день в день! Как ты с мамашей этот вопрос утрясешь, мне наплевать! Но скажешь ей, что на этом наши счеты с ней покончены!
- Но я… Я хочу в институт поступать!
- Ах, в институт? - срываясь, прокричал Борис. - Наш друг Ричард хотел стать режиссером и великим артистом, а теперь лежит в земле! Твоя мамочка в компании с такими же, как она, гадами загнали его туда, в могилу! Но мы - гуманисты, правда, Аркадий?! И учти, два года на твою кривую морду смотреть - для меня самого это сущее наказание! Будешь хорошо справляться со своими обязанностями и демонстрировать примерное поведение - день за два пойдет! Отсидишь здесь год, а потом, если не сдохнешь, можешь поступать в свои институты! Год! От звонка до звонка. Полная обслуга и мне, и Аркадию!
- И маме… ничего не будет? - спросила она.
- Аркадий? - Борис вопросительно посмотрел на друга.
- Ничего, - кивнул Аркадий. - Закроем все счеты.
- Я согласна, - с неожиданной твердостью ответила девчонка. - Хорошо.
- Твоего "хорошо" мало! Иди и возвращайся с письменным согласием своей мамочки! Марш!
- Я ее уговорю, - она уже влезала в свитер.
- Еще бы не уговорила! Но это ваши проблемы. Завтра поутру явиться для отбытия срока наказания в условиях режима повышенной строгости.
- Я приду, - она кинулась из комнаты и через секунду дверь за ней захлопнулась.
Аркадий задумчиво пожевал губами, сказал неторопливо:
- Тебя действительно озарила гениальная мысль. Эксперимент любопытный, скажем так. Мамочку она уломает. И жизнь у обеих получится кислая. На год. Если мы сами будем до конца принципиальны.
- А это уж не твои заботы. Я из нее рабыню сделаю. Она этот год всю жизнь помнить будет, а мамулю возненавидит так, что и на похороны ее не придет. Так! Что делать с Яном Петровичем, мы тоже знаем. Будем считать, что два-ноль в нашу пользу. Но где же наш третий друг, сенсей Виктор Ломакин?
Чуть позже они выехали со двора на мотоцикле. За рулем сидел Борис. Сумерки сгущались, но погода стояла все такая же теплая и ласковая.
Минут через сорок Борис развернулся на площадке около громоздкого куполообразного здания и припарковал мотоцикл в узкой щели между тесно стоявших легковых автомобилей.
Друзья спрыгнули на землю, сняли шлемы и неторопливо зашагали к зданию, одна стена которого была застеклена.
Просторный спортивный зал, пропахший молодым здоровым потом, был в этот вечер почти пуст. Лишь стайка совсем молоденьких девчонок вертелась возле брусьев под присмотром здоровенного тренера, на полтуловища возвышающегося над самой рослой своей ученицей.
В дальнем углу, на стопке матов, сидели Борис и Аркадий, а между ними, опрокинувшись на маты, развалился маленький, но широкоплечий, пышущий здоровьем парнишка в белом кимоно каратиста и, как положено, босой. С высокомерным пренебрежением сквозь зубы цедил слова.
- А черт его знает, куда делся сенсей Ломакин. Из вашей Академии слинял сразу, как вас засадили, потом платную школу где-то открыл, драл со своих учеников три шкуры, а знаний у него кот наплакал, научить никого ничему не мог… Я вовремя от него ушел. Через месяц на мировое первенство во Францию еду.
- Подожди, Витек, - хмурясь сказал Борис. - О твоих успехах мы наслышаны, можешь не хвалиться. Ломакин все-таки твой первый тренер, вывел тебя в большой спорт.
- Я вышел вопреки ему, а не благодаря! - спесиво поправил Витек.
- Да, да, конечно, у тебя природное дарование, - скрепя сердце, подольстил ему Борис. - Но ведь во всех интервью ты называешь его своим первым тренером, что, конечно благородно с твоей стороны. Так неужели у тебя с ним никаких контактов? Неужели он у тебя, чемпиона, помощи не просит, если сидит по уши в дерьме?
Чемпион презрительно хмыкнул.
- А ты знаешь, сколько всяких прихлебателей, помимо Ломакина, на моей шее сидит? Какую толпу народа я кормлю, сам того не желая? Массажисты, журналисты, начальники, наставники - всех и не счесть. А зачем он вам?
Борис не нашелся, что ответить, а Аркадий, почесав затылок, сказал безразлично, со скукой:
- В общем-то, Витек, мы его убить хотим.
- Да? - ничуть не удивился чемпион. - Это неплохо, но на кой дьявол мне об этом сообщать? Вовсе ни к чему. Это ваши проблемы, мужики. Могу, конечно, по дружбе обучить закрытому корейскому удару - тюк, и нет поросенка! Но искать Ломакина и наводки на него делать не стану. Увольте, не чемпионская это работа.
- Обойдемся и без твоего корейского приема, - Борис соскочил с матов. - Удачи тебе во Франции.
- Вам тоже. Но я вас не видел, и никакого разговора с вами не имел.
- Само собой, само собой, - ответил Аркадий и натянул на голову мотоциклетный шлем.
Они вернулись в двенадцатом часу ночи, поднялись на лифте, вышли из него и застыли на лестничной площадке.
У порога Борисовой квартиры на ступеньках сидела Инна, а у ног ее стояла большая, туго набитая спортивная сумка, в которой обычно носят снаряжение хоккеисты.
Она встала и спокойно посмотрела на своих новых хозяев:
- Все в порядке. Я пришла.
Аркадий засуетился, шагнул к лестнице:
- Ну, ладно. Я пошел домой. Ребенка еще надо искупать. Спокойной ночи.
Борис вызывающе заржал:
- Трус паршивый! Пойдем кофейку попьем! Стриптиз повторим! Мы ее теперь по пять раз на дню раздевать будем и похабным движениям под музыку обучим! Так что после истечения срока сразу пойдет в любой бардак нагишом плясать!
- Нет, - ответил Аркадий. - Кофе на ночь вредно.
Он пошел вниз, на второй этаж, где и жил. Ему действительно хотелось искупать ребенка, потому что не делал он этого очень давно, а процедуру эту любил.
Борис отпер дверь и бросился к трезвонившему телефону, но пока добежал, звонки прекратились. Он снял трубку, проверяя, действительно ли его не дождались.
Обернувшись, он увидел, что Инна уже стоит посреди комнаты, поставив сумку у ног и оглядывает изрядно захламленный спартанский интерьер: диван, письменный стол, журнальный столик, шкаф.
- А… где я буду спать?
- Как где? В коридоре! Под дверью! На полу!
Снова зазвонил телефон, и Борис сорвал трубку.
- Да?!
Инна видела, как лицо его наливается краской, а потом он не заорал, как она ожидала, а зашипел в трубку.
- Да, Клара Яковлевна, она здесь, но лично с вами я разговаривать не собираюсь! Вы наши условия приняли?.. Вот и хорошо! Завтра я выгоню вашу дочь зарабатывать деньги на панели! Что я, из своих скудных средств ее буду кормить? Но вы живите совершенно спокойно, с вас и волоса не упадет! Живой вашу дочурочку я вам через год возвращу, а за остальное не ручаюсь! А если от вас последуют какие-то контрмеры, если вы втихую сговоритесь с милицией или еще какой фортель выкинете, то на свадьбе ваше лицо будет подобно красной заднице обезьяны, я вам это обещаю! - Борис сунул телефонную трубку Инне. - Твоя мамаша! И чтоб больше не звонила сюда! Никогда!
На пределе раздражения он пнул ногой подвернувшийся стул и ушел на кухню.
Инна взяла трубку.
- Да, мама, это я… Мы же договорились, зачем повторяться… Все будет хорошо… Мама, давай говорить прямо, у тебя с Василием Александровичем начинается новая, молодая жизнь, и даже хорошо, что меня рядом не будет. Он мне совершенно не нравится, я ему - тоже, так что все к лучшему, я выживу… Хорошо, я тебе буду звонить, когда смогу… Ладно, поступлю на следующий год… Ты ни в чем не виновата. Все. Спокойной ночи.
Она положила трубку, Борис вернулся в комнату и кинул на стол дубликат ключей.
- Режим заключения немного меняется. Поскольку тебе продукты покупать придется, будешь выходить ровно в десять и ровно в одиннадцать тридцать возвращаться. Завтра чтоб вся квартира блестела. Деньги на продукты тоже получишь завтра.
- Я взяла с собой немного…
- Давай сюда! Тебе деньги не положены! Захочешь подработать ночной бабочкой - скажи, буду по ночам отпускать до утра.
- А клиентов сюда приводить?
Он легко взмахнул рукой, словно играючи, шлепнул ее по лицу, но она отлетела к стенке, будто ее с ног сшиб паровоз.
- Под забором, в канаве этим занимайся! А мою жилплощадь даже в мыслях не смей поганить!
Она лежала у стены неподвижно, как подкошенная, и будь на месте Бориса человек с меньшим опытом, обман, быть может, и удался бы.
- Вставай! - гаркнул он. - Не притворяйся! Когда захочу зашибить тебя так, чтоб ты в больницу отправилась, то сделаю это, не сомневайся. У тебя еще все впереди.
Она поднялась и потерла ладонью покрасневшую щеку. В помрачневших глазах ее полыхнули злые искры, но она промолчала.
- А теперь целуй руку, тебя поучающую!
К тому моменту, когда ему стало противно и он сам понял, что это уж чересчур, что он перебрал, и перебрал мерзко, она взяла его руку в свои ладони и поцеловала.
- Никакой гордости в вашей семейке! Вам с мамашей на роду написано в гаремах жить и очереди на любовь султана дожидаться!
- Если ты меня будешь бить, я ночью обварю тебя кипятком, - сказала она, не поднимая головы.
Вторая оплеуха была посильнее - Инна отлетела к дверям и растянулась плашмя, головой в прихожую.
- Иди! Кипяти воду! Я спать ложусь.
Во втором часу ночи мизансцены с участием героев этого повествования выглядели следующим образом.
Аркадий сидел в туалете и перечитывал письма своей жены к Ричарду. Те письма, которые ему передал на зоне благостный Ванюша.
Его жена Людмила лежала в кровати с открытыми глазами и смотрела в темный потолок.
Борис сидел за старенькой пишущей машинкой и пытался понять текст, который только что сам отпечатал.
Инна, как и было приказано, спала в прихожей на полу, кое-чем прикрывшись и свернувшись калачиком.
Чем занимались в эту ночь остальные действующие лица - осталось неизвестным, скорее всего, мирно спали, даже во сне ожидая событий, которые только начинали разворачиваться, и никто не мог предсказать, чем они закончатся.
В это утро Аркадий проснулся поздно. Вернее, поздно встал с постели. Долго валялся, радуясь тому, что никто на всем белом свете не может своей властью вытащить его из-под одеяла, никто не проорет "Подъем!", и не завопит включенное радио, означающее для заключенных начало принудительных работ. Можно лежать, сколько захочется, пока бока не затрещат. Можно даже снова уснуть и проснуться около полудня с гудящей от пересыпу головой и отекшим лицом.
Не одеваясь (тоже большая привилегия свободной жизни), в одних трусах, он бродил по пустой квартире. Сын уже прыгал в детском саду и, наверное, готовился к обеду. Людмила сидела в своем банке и давала советы директору (она была его помощником), как обойти на кривой деловых партнеров.