- Верю. Однако на следствии вы, Ян Петрович, своих ошибок не признали. Равно как и от авторства статей отказались. Под давлением Клары Яковлевны вы обрушили всю вину на нас, хотя вас можно было считать идейным фундаментом журнала в его публицистической части. Придавила вас идейная сексуальная извращенка Клара Яковлевна. Как же так?
Вместо Яна Петровича ответил Борис:
- А все потому, что Ян Петрович у нас - трус. Потому мы и предоставляем ему возможность проявить свои мужество и отвагу.
- Да. Уж придется проявить, - кивнул Аркадий, повернулся на скамье и перехватил растерянный взгляд Яна Петровича. - Вы мне объясните хотя бы одну вещь, логического объяснения которой я никак не могу найти. Ну, издавали мы грязненький журнальчик. Молодые, глупые студенты первого курса. Сгоряча и на радостях неправильно осмыслили пришедшую в страну демократию и свободу. Сейчас я понимаю, что это была ошибка, и вообще дело наше было омерзительное, безнравственное, не спорю. Но ведь вы, все трое, были нашими педагогами, УЧИТЕЛЯМИ! Наставниками! Почему вы не вызвали нас в аудиторию, не поговорили, не промыли нам мозги, а разом написали донос в органы, накатали статью в газету, трусливо обеляя себя? Почему, Ян Петрович?
- Началась кампания… И потом… честь нашего института, то есть Академии.
- Прекратите хотя бы пустые слова изрекать! - раздраженно оборвал его Аркадий. - Если вам нечего ответить, то наберитесь совести и помолчите.
- Вы не понимаете одного. Мы по-иному воспитаны. У нас была другая молодость. То, что делали вы, в наше время рассматривалось не как хулиганство, извращение или незаконный бизнес, а как идеологическая диверсия! Подрыв устоев государства! Мы просто не имели права вести с вами душеспасительные беседы, иначе это выглядело бы не воспитательной мерой, а нашим участием в ваших делах. Что означало бы конец карьеры, конец жизни. К тому же вы ошибаетесь, считая Клару Яковлевну инициатором обращения в органы. Основным организатором был Ломакин Виктор Львович.
- Знаешь, ты кто? - зашипел Борис. - Ты не педагог! Не учитель. Ты - урка, блатной ханыга, бомж! Подобно им, сразу стал отмазываться, валить вину на других! Читай инструкцию и не встревай в разговоры судей!
Ян Петрович послушно уткнулся в листочки, но буквы расплывались перед его глазами и общий смысл написанного он улавливал с большим трудом.
Аркадий полюбовался прудом и вновь принялся рассуждать.
- И все же, Борис, я полагаю, что Ян Петрович заслуживает некоторого снисхождения. Ну, родился он кабинетным ученым, а стал трусоватым, легко уступающим чужому давлению примерным комсомольцем, затем верным членом компартии. Что поделаешь! Нельзя приговаривать к высшей мере наказания и Клару Яковлевну - она тоже жертва коммунистического воспитания, дама идейная, ради идеи продаст родного отца, предаст дочь, что уже и доказано. Правда, однажды она увлеклась и по глупости обнажила свои сексуальные слабости, любовь к порнографии, но опять же испугалась за свое общественное положение и решила свои грехи свалить на других. Железные коммунистки, они такие! Что ж, женщины есть женщины. Так что, по истинной подлости характера, по глубоким убеждениям профессионального стукача, действовал, надо признать, наш любимый сенсей Виктор Львович Ломакин. Кстати, Ян Петрович, не имеете ли вы с ним связей, не знаете ли, где он сейчас обитает? За предоставленную информацию мы могли бы быть к вам несколько снисходительнее.
- Ломакин… Подождите… Я слышал, что у него была спортшкола. Я завтра узнаю.
- До конца остается шкурой! - захохотал Борис так, что утки на пруду шарахнулись от берега. - До конца стукач! Тут же готов заложить подельщика! Ладно, слизняк, дочитывай инструкцию и говори, что тебе не ясно. Мне лично, Аркадий, противно получать от него любую информацию. Ломакина мы и сами найдем. Найдем и посадим на кол!
- Как это неэстетично! - с возмущением протянул Аркадий. - Сажать живого человека на кол! Ведь он, бедняжка, мучиться будет. Нет, Боря, ты совершенно лишен моральных принципов!
Ян Петрович снял очки и беспомощно взглянул на двух друзей подслеповатыми глазами.
- В целом, я все понял… Это называется "гражданская казнь"…
- Вероятно, - милостиво согласился Аркадий. - Дело не в терминологии. Во всяком случае, точное исполнение этой инструкции гарантирует вам осуждение минимум на шесть лет. Тюрьмы или лагерей. По два года за каждого из нас. По совокупности мы отсидели шесть лет. Учтите, что смерть Ричарда мы вам не инкриминируем и не требуем, чтоб вы повесились, подобно Иуде Искариоту.
- Да, да, - торопливо ответил Ян Петрович. - Могу я взять инструкцию домой? Мне неясны детали, ведь нужно быть абсолютно точным.
- Возьмите - разрешил Аркадий. - Изучите детали, прорепетируйте, посоветуйтесь с женой, желательно за несколько оставшихся дней завершить все дела, раздать долги, в общем проститься с жизнью на шесть - восемь лет, как суд решит.
- У меня нет долгов, - с горечью признался Ян Петрович и тут же сделал оговорку, - исключая, конечно, моральный долг перед вами. Только я не уверен, что это действие… Все, что написано в предлагаемой инструкции у меня получится.
- Надо, чтобы получилось, - внятно сказан Борис.
- Получится, Ян Петрович, получится, эдак и сочтемся, - миролюбиво закончил Аркадий и поднялся со скамьи. - Оружие, то есть боевой пистолет, будет передано вам непосредственно перед операцией… И, пожалуйста, не трусьте.
- Будь так же отважен, придурок, как в тот час, когда писал на нас донос! - не удержался Борис от прямого оскорбления, встал со скамьи и следом за Аркадием зашагал к стоявшим на тротуаре мотоциклам.
Ян Петрович аккуратно сложил инструкцию, засунул ее в папку, папку - в портфель и пошел к автомобилю, - согнувшись пополам, словно только что ему переломили хребет.
К полуночи спину Бориса ломило так, словно его пропустили через камнедробилку, а поясница совсем не разгибалась. Первые два часа он таскал из подвала наверх по два ящика с итальянскими макаронами разом, полагая, что все равно нужно все перетаскать и чем скорее, тем лучше. Его дохлый напарник, Арнольдик, - мужичок серый, безликий что лицом, что нескладным телом - и не думал волочить на горбу удвоенную ношу. В обнимку носил по ящичку, перекуривал, стонал на последних ступенях и дышал, как загнанная лошадь. Требовать от него повышения производительности труда было явно пустейшим занятием.
Но штабель макарон в подвале все же заметно убывал, и Борис решил, что после краткого перерыва вновь начнет таскать по два ящика разом. В такой работе главное - втянуться, превозмочь усталость первых дней, тогда мышцы настроятся на каждодневные нагрузки, организм проведет нужную регулировку, а потом все будет естественно и просто.
Он поднялся на первый этаж и сквозь просторный торговый зал прошел в кабинет своей хозяйки.
Валентина Станиславовна сидела в кабинете одна, и при появлении Бориса весело вскинула голову.
- Ну, как первый день трудов?
- Терпимо. Хотя вместо того, чтоб нам такие деньги платить, проще и дешевле сделать подъемник.
- Нет смысла, Боря. - серьезно ответила она. - Магазин старый, для современной торговли не приспособленный. Начнешь стенки ломать, он, пожалуй, и весь рухнет. Помучайся годик, а я уже присмотрела магазин современной конструкции - и подъемники тебе, и коридоры широкие, и механические тележки купим.
- Понятно. Подожду. Позвонить можно?
- Для тебя Боря - хоть ключ от сейфа.
Она пододвинула ему аппарат.
- Ага. Тем более, что сейф у вас пустой. - ответил Борис, набирая номер, а потом сухо сказал в трубку: - Крыса? Надеюсь, ты спишь не на моем диване?.. То-то… А я вот хребет ломаю, обеспечиваю твое пропитание. И выключи телевизор, я же слышу, что он работает, а тебе всенародные зрелища не положены! Пришибу!.. Все, замолкни и не разговаривай до утра! Лимит твоего словоблудия исчерпан! Никто не звонил? О’кей, переходи на режим молчания.
Он положил трубку, сделал вид, что не замечает недоумения в глазах Валентины Станиславовны и бросил недовольно:
- Ну, а напарника мне сменить нельзя? Этот Арнольдик какой-то квелый, в другом ритме работает.
- Малахольный, Боренька, это правда. Но других нету. Арнольдик еще один из лучших. Хоть не особенно выпивкой увлекается, и то счастье… Ты найди парочку надежных парней, а я бригадиром тебя сделаю.
- Слишком стремительная карьера получится, Валентина Станиславовна, - усмехнулся Борис. - И слишком вы мне доверяете. Сейф все же не такой уж и пустой.
Она оглянулась через плечо на открытый сейф и засмеялась.
- На этот объем наличности такой орел, как ты, не покусится! А когда там серьезные суммы будут, так нам с тобой здесь ночевать придется. Я на диване, а тебе раскладушку принесу. И посторожим, и выспимся. За дополнительное вознаграждение, понятно.
- Лучше у мужа под боком спите. Я на такую ночь Аркадия позову, он тоже в лагерях сидел, так что человек проверенный. Хлеб во сколько подвезут?
- От шести до семи, - улыбнувшись, ответила она и подавила в себе легкую обиду: ну и мужик пошел, не понимает тонких намеков.
Борис вернулся в подвал и увидел то, что ожидал увидеть: Арнольдик, ясное дело, ни одного ящика макарон не отнес. Грузчик-профессионал переобувался, курил, пил воду, курил по новой.
Борис решил не заводиться, а уж тем более не наводить своих порядков. Принялся таскать по два ящика в слабой надежде, что напарник соблазнится его примером.
Куда там! Арнольдик таскал по одному ящику и через две ходки перекуривал, как раз восемь минут, пока Борис успевал перенести еще два ящика.
Он все ждал, когда исчерпается запас наглости и бесстыдства этого пролетария, но лишний раз убедился, что запасы лени у Арнольдика неисчерпаемы.
Квартира Яна Петровича была старой, несколько обветшавшей, досталась ему от отца, а тому от деда, героя гражданской войны. Новшеств Ян Петрович не любил, точнее, не стремился угнаться за модой, и потому интерьер его жилища был солиден, внушал уважение своей классической стабильностью: в основном красное полированное дерево и мореный дуб, письменный стол - так уж стол, двухтумбовый, под зеленым сукном, по краям отделан бронзой.
На все это архаичное великолепие Ян Петрович смотрел сегодня грустными глазами, прикидывая, сколько лет он ничего этого не увидит, сменив родной дом на лагерные бараки.
Он сидел у овального стола, неторопливо подводя итоги прожитой жизни, а его темпераментная жена металась по столовой из угла в стол и едва сдерживала себя, чтобы не кричать в полный голос.
- Но это же абсурд, дикость какая-то, Ян! Такого не бывает, просто не может быть! Они же мальчишки, несмотря ни на что! Но ты-то ведь - доктор наук! Тебе не пристало участвовать в этом абсурдном спектакле! Как старший товарищ, ты должен был объяснить этим ребятам всю бессмысленность их поведения!
- Дора, - спокойно остановил ее Ян Петрович, - я уже не вправе что-либо объяснять им. Не я заказываю музыку. А то, что они были мальчиками и ими остались, - не спорю. Но думать об этом надо было, когда писал на них донос. Позорный и бесстыдный. Наибольшая мерзость, до которой может опуститься русский интеллигент.
- Но тогда ты еще был, извини, советским интеллигентом!
- Не надо лукавить, Дора, - улыбнулся снисходительно и спокойно Ян Петрович. - Донос есть донос. Мерзость - есть мерзость. И она требует наказания. Я это понял и принимаю, как должное. Вот и все.
- Подожди, Ян. В конце концов, это был твой долг! Обязанность педагога - сообщать о нездоровых, разлагающих тенденциях в студенческой среде, указывать на виновных, чтобы остальной организм остался здоровым!
- Дора, - он укоризненно взглянул на нее. - Тебя не тошнит от собственных слов?
- Да не один же ты так делал! Общеизвестно, что на каждой кафедре всегда был, как минимум, один стукач! А на каждом курсе - один, а то и двое осведомителей из состава комсомольцев или уже коммунистов. Они доносили обо всем в ректорат, а чаще непосредственно в органы. Но их теперь простили. Давно простили! И стукачи, и их руководители живут себе припеваючи и занимают все те же высокие посты.
- А я себя простить не могу. - твердо ответил Ян Петрович. - И горжусь этим, даже цепляюсь за возможность понести наказание, очиститься, а потом начать новую жизнь.
- Но элементарное покаяние…
- Я был и останусь атеистом.
- Скажи мне все же, почему ты один должен понести такую тяжелую кару? Ведь ты даже доноса сам не писал! Ты только поставил подпись под тем, что написала Клара Яковлевна!
- Волынская уже платит.
- Чем?!
- Своей дочерью.
Дора Михайловна открыла рот, потом сказала с облегчением:
- Какое счастье, что Нина в Петербурге, а Миша в Бельгии! - и встрепенулась: - Зная Клару и ее нынешнее лирическое состояние, смею думать, что она рада отделаться от дочери!
- Не говори чепухи, - нахмурился Ян Петрович. - Она наказана. И наказана значительно страшнее меня. Я отсижу свой срок в заключении и вернусь человеком свободным, рассчитавшимся по всем счетам. А ее наказание бессрочно. Ее дочь повзрослеет и никогда не простит ей ни прошлого, ни настоящего. Она потеряла единственную дочь, что может быть хуже? - Он вздохнул, обнял жену и сказал, поучая, как ребенка: - Не ищи оправданий. Все это лицемерие и глупость, если не сказать жестче. Жили-были сопливые ребята, неопытные и глупые. В горячке событий кинулись в дело, суть которого не понимали. Сделали глупенький журнальчик. А подлые люди написали на них донос и отняли у несмышленышей более двух бесценных молодых лет.
- Но тогда считалось, что они сокрушают мораль, нравственность, даже основы государства!
- Ай, Дора! Посмотри телевизор, почитай газеты. Сокрушали и сокрушают, а Россия стоит. И стоять будет.
- Подожди, Ян! А если завтра ты узнаешь о готовящемся убийстве, тоже промолчишь? Если, положим, женщин и детей станут убивать?
- Оставь Дора. Эта тема стара как мир. В каждом случае должно быть свое решение. В прошлом я сделал неправильный выбор. Вот и пришел день расплаты. Дико, как страшный сон, но уж так мне повезло.
Дора Михайловна тяжело опустилась на стул, сникла, но до конца еще не смирилась. И не могла смириться, потому что за двадцать лет супружества привыкла к податливости мужа, разными путями, маневрами всегда добиваясь своего.
- Послушай, Ян, в любой ситуации можно найти выход, особенно теперь. Молодежь даже от армии откупается, альтернативной службой. Может быть, им деньги предложить? Продадим машину, продадим…
Ян Петрович невесело рассмеялся.
- Как же вы, женщины, одинаковы! Клара Яковлевна начала именно с этого, попробовала откупиться. Но погубленных лет не выкупить! Не оплатить! Если бы можно было решить это дело деньгами, то мальчики давно оставили бы и нас, и Клару в одном нижнем белье, а то и без него! Не забывай, что на нашей совести еще и смерть человека, - он осекся, нахмурился и голосом офицера, отправляющегося на передовую, сказал жене: - Время. Мне пора, Дора. Увидимся, наверное, не скоро. Но я повторяю еще раз и запомни хорошенько: при любых обстоятельствах ты НИЧЕГО, совсем НИЧЕГО не знаешь. И на суде тоже скажешь, что не знала НИЧЕГО. Иначе, Дора, после отбытия срока я к тебе не вернусь, не рассчитывай на мою мягкость.
- Ты уже не мягкотелый, - грустно улыбнулась она. - Быстро переродился. И это единственный положительный итог всей этой безобразной истории. Хорошо. Ничего никому не скажу. Будь мужественным… До конца.
Они поцеловались и через минуту Яна Петровича уже не было в квартире.
Его жена долго смотрела на телефон и жестоко боролась с соблазном поднять трубку и позвонить куда надо, в миг сорвать все эти дикие, нечеловеческие планы, но она знала, что Ян Петрович уже другой человек и что, выиграв сегодня, она может проиграть в будущем и потерять его навсегда.
Дора Михайловна вздохнула, автоматически взглянула на себя в зеркало, ужаснулась и пошла в парикмахерскую - жизнь продолжалась, хотя муж минуту назад и отправился "на дело", - ему предстояло совершить тяжкое уголовное преступление.
В тихом тенистом переулке Борис и Аркадий поджидали Яна Петровича и уже издали увидели его "жигули".
Борис махнул рукой и машина остановилась возле них.
Не дожидаясь приглашения, они сели на заднее сиденье, и Борис сказал приказным тоном.
- Вырубите мотор. Выслушайте последние инструкции.
- Я все проработал, продумал и усвоил, - строго ответил Ян Петрович, не чувствуя уже ни страха, ни робости, ни даже вины перед ними.
- Очень хорошо, - удовлетворенно отметил Борис. - Значит, действуете без истерик, не торопясь, предельно хладнокровно. Деньги берите из кассы. Сейф стоит в углу операционного зала. Если увидите, что он открыт, хватайте бабки и бегите. Теперь держите пистолет.
Борис протянул ему облупленный армейский пистолет.
Ян Петрович, не сдержав дрожи в голосе, спросил:
- Это… Какая модель?
- ТТ. Тульский "Токарев".
- Но я… я не умею стрелять!
- Совсем? - озабоченно поинтересовался Борис.
- Абсолютно!
- А в детстве не стреляли в воробьев из рогатки?
- Да у меня ее не было никогда!
- Ничего страшного, - меланхолично вставил Аркадий. - Мы это учитывали при выборе оружия. Борис вас обучит за секунду.
- Смотрите! - сурово произнес Борис. - Пистолет заряжен, патрон дослан в ствол. Это предохранитель. Снимаете с предохранителя и нажимаете на курок столько раз, сколько вам надо. Сколько пожелаете трупов, столько и будет.
- Да. Но…
- Стрелять нужды нет, - опять промямлил Аркадий. - Вешать вам на шею труп мы не имеем желания. Если вы сами, конечно, не вошли во вкус и не собираетесь прикончить пару кассирш и охранника, чтоб не оставлять свидетелей. Тогда дело другое, препятствовать не будем. Но угрожайте оружием сразу, от дверей. Еще лучше - пальните в потолок, это произведет хороший эффект.
- В потолок я тоже не буду стрелять. Могу в кого-нибудь попасть. Все-таки нервы напряжены.
Борис зло засмеялся.
- Это по первому разу! А потом вы будете проводить эту операцию спокойно, между завтраком и обедом! Штаны у вас еще сухие?
- Не надо так, - сдавленно ответил Ян Петрович и засунул пистолет за ремень брюк.
- Правильно! - одобрил Борис. - Чисто гангстерская манера! У вас явный талант к этому делу, Ян Петрович.
- Вот что, мальчики, - сухо сказал Ян Петрович. - Извольте знать свое место. Вы меня поняли?
Аркадий оттолкнулся от спинки сиденья и наклонился к Яну Петровичу.
- Если вам очень страшно, Ян Петрович, или считаете, что мы к вам несправедливы, то можете отказаться.
- Нет! - выкрикнул он. - Нет! Все это, конечно, идиотизм! Абсурд! Но вся жизнь вокруг стала абсурдом, общество неуправляемым, а мораль перевернулась с ног на голову. Я хочу сделать все, как договорились, стать идиотом, - быть может пойму, наконец, что происходит в сегодняшнем мире!
- Тогда - вперед! - рявкнул Борис.
Ян Петрович включил мотор.
Парни вышли из машины и проследили, как зеленые "жигули" мягко оторвались от бровки тротуара и покатились к перекрестку.