- Строго говоря, Боренька, - врастяжку сказал Аркадий, - морально и психологически он уже добит, совсем готов. Не человек, а живой труп. Может быть, остановим?
- Нет, - сухо ответил Борис.
- Мне нравится ход ваших мыслей, - улыбнулся Аркадий.
- Проверял меня на твердость?
- Да, - сознался Аркадий.
- Сам не пусти слюни. Пошли смотреть трагикомедию.
Они быстро свернули во двор, пересекли небольшой скверик и остановились за кустами, с другой стороны квартала. Отсюда была хорошо видна яркая вывеска на кирпичной стене старого дома: "БАНК".
Через минуту показались зеленые "жигули" Яна Петровича.
Борис взглянул на часы.
- Пока все идеально точно. Три минуты до закрытия.
- Он же педагог. Человек пунктуальный.
- Машину поставил слишком далеко.
Словно услышав Бориса, Ян Петрович, вылезший было из машины, снова сел за руль и подогнал ее поближе к банку.
- Молодец, - похвалил Борис. - Прирожденный гангстер.
- Зря он мотор выключил, - заметил Аркадий.
- По инструкции не должен был. Забыл.
- А что он еще забудет?
- Да черт его знает! - засмеялся Борис. - Ты посмотри, ковбойскую шляпу надел! Ну, не дурак?! Охранник сразу за бандита его примет и стрелять начнет, едва он в дверях покажется!
- Ну и что? - безразлично спросил Аркадий. - Пусть стреляет.
В черной широкополой шляпе, надвинутой на тонированные очки, в черном костюме, при белой сорочке и галстуке, с неизменным профессорским портфелем в руках, Ян Петрович походкой заводной куклы двинулся к банку. Мужество и отвага покинули его, но в намерении своем он оставался тверд и непоколебим.
От нечеловеческого напряжения он плохо соображал, помнил лишь вызубренную инструкцию и строго придерживался каждого ее пункта - так, во всяком случае, считал.
Его слегка покачивало, но шагал он быстро.
И когда через тяжелые двери вошел в операционный зал маленького банка, действовал вполне складно: убедился, что у окошечка кассы стоят всего две молодые женщины, заметил, что охранник, толстый пожилой мужчина, заваривает у столика в углу чай, а три кассирши торопливо разбирают бумаги и выручку перед концом рабочего дня.
Ян Петрович выдернул из-за пояса пистолет, щелчком снял его с предохранителя и громко, срываясь на визг, выкрикнул:
- Всем лежать на полу! Ограбление банка! Не двигаться!
Быстрее всех отреагировал охранник, - он мешком пал на паркет и раскинул руки-ноги, будто его уже подстрелили.
Молодые клиентки, насмотревшись детективов по телевизору, тоже знали, что делать, - присели на корточки и наклонили головы, сжавшись в комочек.
Служащие за стойкой послушно подняли руки, но на пол не ложились, они тоже знали свое дело.
Хорошо грабить банки в стране, где все знают свои обязанности!
- Мы не сопротивляемся, - спокойно сказала та из служащих, которая выглядела постарше. - Не стреляйте, пожалуйста.
При этих словах, не опуская рук, она вытянула правую ногу, сбросила с нее туфлю, выбила пальцами ноги стопорную деревяшку из-под тумблера тревоги и нажала на него пяткой.
Ян Петрович с восхитительной для сорокапятилетнего человека ловкостью перепрыгнул через барьер, едва не выронив пистолет, кинулся в кабинку кассирши и та шарахнулась в сторону от кассового аппарата и ящика с деньгами.
На открытый сейф Ян Петрович не обратил должного внимания.
Нетерпеливым орлом, настигнувшим добычу, он ринулся к кассе, положил на стол, под руку кассирше, пистолет, раздернул свой портфель и стал кидать в него деньги - в пачках и россыпью. Почти полностью набив портфель, метнулся назад к барьеру, неловко перевалился через него, и в этот момент кассирша схватила оружие, со знанием дела обеими руками вцепилась в рукоятку, поймала Яна Петровича на мушку и крикнула:
- Стоять, скотина! Стреляю!
Голос ее прозвучал грозно, как у бывалого солдата.
Грабитель ринулся к дверям. Он явственно слышал, как за его спиной звонко щелкнул пистолет. Щелкнул, но не выстрелил.
Ян Петрович вышиб головой входную дверь и выбежал на улицу. С тяжкой добычей в руках.
Борис и Аркадий видели, как профессор выбежал из банка, словно грудного ребенка, прижимая к груди распухший портфель.
Ретиво набирая скорость, Ян Петрович побежал… в другую сторону от автомобиля.
- Кретин! - застонал Борис. - Куда бежишь?!
Но Ян Петрович уже опамятовался, врылся пятками в землю, развернулся и бросился к своему авто.
В его открытую машину уже успели забраться двое парнишек лет по двенадцати, один шарил в перчаточном ящике, а второй пытался снять длинное панорамное зеркало заднего обзора, купленное в Италии.
Ян Петрович доскакал до спасительного транспортного средства, увидел гостей и, запыхавшись, взмолился:
- Мальчики, я вас прошу, вылезайте поскорей, пожалуйста!
Но мальчики оказались беспредельно нахальными.
- Дядь, а ты нас покатаешь? - без стеснения спросил любитель зеркал.
- Вылезайте, дети, вам говорят! - рассердился Ян Петрович. - Я бандит! Я сейчас банк ограбил!
- Банк взял? - обрадовались мальчишки и поспешно вывалились из автомобиля.
Ян Петрович плюхнулся на сиденье, запустил мотор и рванул с места так, что засвистела резина колес. Машина вылетела задним ходом на газон, увязла в нем, но Ян Петрович рывком вывернул ее на проезжую часть и едва увильнул от лобового удара со встречным грузовиком, но с грохотом впоролся в бетонный столб уличного фонаря. Подал назад, потом вперед… И тут же прямо на него вырулил желтенький с синей полосой милицейский "жигуленок" и лоб в лоб уперся в его радиатор. Из милицейского транспорта выскочили четыре человека с автоматами, а один даже в маске.
Одним рывком Яна Петровича выдернули из машины и за долю секунды распластали на земле лицом вниз.
В горячке захвата грабителя прихватили и обоих мальчишек - те сдуру пытались бежать, чем и привлекли к себе внимание, если не как исполнители акции, то как свидетели.
В пятидесяти шагах от места происшествия Борис упал за кустами на землю и от хохота не мог перевести дыхания.
- Аркадий, его сейчас не в следственный изолятор, а прямо в сумасшедший дом или в цирк повезут!.. И самое-то забавное, Аркадий, что идиот не он, а мы с тобой! Ну кто такого кретина будет судить за вооруженное ограбление?!
- Ничего, - спокойно возразил Аркадий. - Гангстера из Яна Петровича, понятно, не получилось, да и не могло получиться… Но в бандитской шкуре он побывал. И запросто его не отпустят. Покукует еще в камере. С него и этого на всю жизнь достаточно.
Борис оборвал смех и поднялся с земли.
- И это - все? Вся наша с ним расплата?
- Достаточно. Ничего другого он и не достоин. Пошли.
Через пару минут Яна Петровича поместили на заднем сиденье милицейских "жигулей", и два здоровяка плотно зажали его своими железными плечами. Ни вздохнуть, ни охнуть. Но по лицу Яна Петровича бродила такая счастливая улыбка облегчения, что один богатырь из группы захвата глянул на него очень подозрительно.
- Поехали быстрей! - попросил Ян Петрович.
Портфель с добычей лежал у него на коленях.
Через минуту на месте схватки остались только разбитые зеленые "жигули" под охраной сержанта-милиционера.
Ближе к вечеру, без четверти семь, в квартире Аркадия зазвонил телефон. Людмила ждала этого звонка, сидела у аппарата и тотчас сняла трубку.
- Вика, это ты?.. Уже освободилась?.. Очень хорошо, подъезжай на своей тачке, я тебя жду… Да нет, какой там багаж! Всего два чемодана и сумка… Нет, Вовку я уже днем отвезла к матери. Хорошо, через двадцать минут я спускаюсь.
Аркадий сидел в кресле у окна с прилепленной к губам застывшей улыбкой.
Между ним и Людмилой стояли на полу упакованные чемоданы и сумка.
В общем-то все уже было сказано, да и без слов понятно.
- Ты знаешь, - без боли и осуждения произнес Аркадий, - у нас с тобой всегда все было непонятно и зыбко. Непонятно, почему поженились. Непонятно, почему завели ребенка. Непонятно, почему ты уходишь. Абсолютно непонятно.
- Прекрати, - равнодушно ответила она. - Ты давно прекрасно знаешь, что отец Вовки - Ричард.
- Ну и что? - он пожал плечами. - Ричарда уже нет. И никем, как я понимаю, ты его не заменишь. А Вовка начал ко мне привыкать.
- Не в этом дело. Мы с тобой не живем, а тлеем. Это я могу делать и одна.
- Опять что-то непонятно.
Она присела на чемодан, озабоченно посмотрела на свои ногти, откусила заусенец.
- Раньше в нашей жизни была идея. Была борьба, цель. Пусть из-за нее вас осудили. Но ты вернулся другой. От тебя осталась одна оболочка. Чтобы чем-то заполнить ее, ты пытаешься отомстить жалким, ничтожным людям.
- Прости, какая у нас была борьба? Какая идея?
- Борьба и идея, носителем которых был Ричард.
Он помолчал.
- Не хочется говорить о покойном ни плохо, ни хорошо. Он был мой друг. Но уж если зашел такой разговор, скажи прямо: он был законченный фашист по своим убеждениям. Фашист и расист. И когда оказался на нарах среди простых людей разных национальностей, вероисповеданий, когда увидел, что в этой среде ничем не отличается, что его кровь ничем не лучше, а то и хуже других, то и повесился. Вот как я понимаю его поступок.
- Он боролся! - выкрикнула она. - И продолжал бы бороться, если бы вернулся.
- Но не вернулся, не так ли? А что касается борьбы, ты тоже ошибаешься. Да, какие-то смутные идейки Ричард пытался протолкнуть в наш журнал. Но Люда! Виктор Львович Ломакин пустил его на продажу, продавал на Арбате и на всех рыночных развалах из-под полы совсем не как политическое издание! Виктор Львович устроил на этом журнале хороший бизнес, продавал как клубничку, а статейки Ричарда большей частью вырывал! Мы торговали голыми задницами и гениталиями, а вовсе не вашими патриотическими идеями. И на следствии, и на суде никто про эти идеи даже не говорил!
- Но все знали, о чем шла речь! - крикнула она.
- Да чушь это! Мы сами признали свою вину.
- Потому что уже тогда продали Ричарда и продаете сейчас! Если все так, как ты говоришь, за что же вы сейчас мстите?
- У нас простая человеческая месть, без высокой идеи. По литературной аналогии, скажем, это месть графа Монте-Кристо своим врагам, прости уж за пошлость.
- И не думаю прощать! Потому что твой граф Монте-Кристо с подачи такого же дурака-автора, сам дурак! Он вышел из заключения образованнейшим, богатым человеком! Чего ему было обижаться на своих недругов?! Благодарить их был должен! Не будь тюрьмы, он бы так и остался обывателем, мещанином, нищим моряком, ничтожеством! А тут оказался в высшем свете, с деньгами и прочее.
- А какими деньгами оплатишь семнадцать лет жизни в тюремном подвале? Оставим, это какой-то детский разговор. Мы хотим наказать людей за их дела и накажем. Вот и все.
- Дешевки! - со злостью сказала Людмила. - И ты, и твой Борис. Мелкие дешевки! В память Ричарда надо продолжать его дело, его борьбу!
- Какое дело? - устало и безнадежно спросил Аркадий. - Какую борьбу?
- А ты считаешь, что вокруг нас уже все прекрасно? Считаешь, что личность у нас не подавляется? Что мы живем при подлинной свободе?
- Нет, не считаю, - спокойно сказан он. - И никто так не считает.
Но она его не слушала.
- Или полагаешь, что масоны и евреи оставили попытки прорваться к власти и закабалить наш народ? Кто, по-твоему, устроил бойню в Чечне?!
- Папа римский, - усмехнулся Аркадий. - Я эти идейки, Людмила, уже перерос.
- А до чего дорос?!
- До понимания того, что надо просто жить. Возделывать свой сад, как говорили энциклопедисты. Дом, семья и дети - вот и все ценности. А прочая наносная шелуха, включая политику, социальное обустройство, сладкие мифы о свободе - просто приложения к жизни. Далеко не самые главные.
- Ты ничего не перерос, не обольщайся. Ты просто предал идеалы своей юности и Ричарда, - она коротко и зло хихикнула. - Они мстят за жизнь Ричарда! Вся ваша месть - фарс! Все кончится тем, что Борис переспит с этой девчонкой, дочерью Волынской, а то еще и женится на ней - ума хватит! Ломакину Виктору Львовичу вы набьете морду, в лучшем случае! И пойдете с ним пить водку! А если бы был жив Ричард…
- Он бы вернулся другим, - резко оборвал Аркадий. - И к тебе бы не пришел. Он ведь тебя не любил. Считал заклинившейся и тупой фанатичкой, и так оно и есть. Он уже был другим к концу срока. Не знаю каким, но другим. И мы с Борисом стали другими… А ты окаменела, как звероящер в зоне вечной мерзлоты… Иди. Сражайся с масонами, со всемирным еврейским заговором, с неграми, китайцами, татаро-монгольским игом. Дай тебе Бог найти свое Куликово поле и с честью пасть на нем, сражаясь против империалистов, коммунистов и демократов - ты ведь всех скопом ненавидишь! Тебе ведь ни дела, ни жизнь нужны, а перманентные сражения и разрушения.
Людмила встала, перекинула через плечо сумку и сказала презрительно:
- Хотела бы я взглянуть на тебя лет через десять.
- А я могу сказать тебе, что ты увидишь. - невозмутимо парировал Аркадий. - У меня будет мещанская или, если хочешь, обывательская семья. Скорее всего, я буду преподавать в школе или техникуме. Читать историю или русскую литературу. Буду учить детишек тому, чтобы такие трепачи и ничтожества, как ты и тебе подобные, не могли оглушить ребят звонкой и наглой фразой. Они у меня будут хорошо понимать, за какие вещи надо класть голову на плаху, а какие высмеивать. Ты, например, дура, перепутавшая идеологию, секс, разврат с патриотизмом и порядочностью достойна лишь громкого ха-ха-ха!
- Надеюсь, ты женишься на негритянке. Или еврейке, - криво усмехнулась она.
- Ага. Чтобы доставить тебе удовольствие.
- Ты не спустишь мне вниз чемоданы? Вика уже, наверное, приехала…
- Еще чего?! Не собираюсь демонстрировать перед тобой вонючее благородство! Мы, мещане да обыватели, народ принципиальный! При-ка свое барахло сама.
Она промолчала, с трудом подхватила чемоданы и заковыляла к выходу, но в дверях приостановилась. Спросила насмешливо:
- А я могла бы остаться? Вместе с Вовкой?
- Конечно, - спокойно ответил Аркадий. - И наладилась бы хорошая семейная жизнь.
Она отвернулась, кое-как открыла двери и исчезла.
Аркадий неторопливо позвонил Борису, но Инна сказала, что султан-падишах сегодня опять работает в ночной смене и вернется часов в восемь утра.
Аркадий положил трубку, включил телевизор и улегся на диван.
Идея бросить Академию и поступить в какое-нибудь педагогическое заведение всплыла у него из подсознания только во время дебатов с уходящей женой. Но мысль эта пришлась ему по душе, и, глядя на экран, он решил обмозговать ее.
Через час пришел к выводу, что быть может, это дело его жизни. Какой из него, к чертям собачьим, менеджер, или организатор шоу-бизнеса? В свое время поплелся в Академию заодно за друзьями и все тут. Теперь - баста. Из Бориса, конечно, получится хваткий делец. А из него, Аркадия, - ни в жисть.
К семи часам утра разгрузили последний хлебный фургон, и он укатился.
Борис перевел было дух, стал закрывать тяжелые железные ворота, но тут-то и подъехал закрытый фургон с надписью "МОЛОКО".
Борис чертыхнулся про себя, вновь распахнул ворота, пропуская фургон во двор, оглянулся и позвал:
- Арнольд! Где ты там?!
Но Арнольдика на дворе уже не было.
Разгружать в одиночку контейнеры с пакетами молока - дело крайне несподручное: один должен стоять в кузове и подтягивать вертикальные клетки к открытому борту, а второй - подхватывать их крюком, втягивать на тележку и катить в торговый зал. В одиночку - суетно, долго и тяжело.
Борис прошел в пустой магазин (открывали в восемь) и снова крикнул:
- Арнольд! Молоко доставили! Выходи, не трусь, в кузов встанешь!
Но опять никто ему не ответил, однако в хлебном отделе Борису почудилось какое-то шевеление.
Он зашел за стенд и увидел своего напарника.
С объемистым бумажным пакетом в руках он деловито склонился над плоским решетчатым подносом с глазированными булочками и своими грязными лапами аккуратно стряхивал с них орешки и изюм в свой пакет.
Он заметил Бориса и ничуть не смутился.
- Знашь, о-очень любит мой пацанчик эти орешки с юзюмом… Просто круглый день может их есть, аж в трясучку впадает, как увидит…
- Пацанчик… Любит, - тупо повторил Борис, чувствуя, как волна осатанения ударила в грудь, залила раскаленным жаром мозги, лишая его рассудка.
- Любит мой пацанчик, любит! - заквохтал Арнольдик, продолжая выковыривать ногтями изюм и орешки.
Борис шагнул к Арнольдику и отчего-то по-немецки прохрипел через силу:
- Шмутцигер швайн…
Арнольдик вскинул на него глаза. Скорее всего, по глухой своей необразованности он не понял, что его назвали "грязной свиньей". Но то, что сейчас его будут бить, и бить по-черному, сообразил сразу, едва увидел искаженное жестокой гримасой лицо Бориса, - не лицо, а маску смерти.
Арнольдик пискнул, выронил пакет и кинулся бежать. Почему-то в подвалы.
И это было его ошибкой. При прочих равных условиях этот маневр мог закончиться для него трагически. Борис метнулся за ним. Арнольдик по скользкой лестнице обвалился в тесный чулан, где мясники разделывали туши на огромной колоде, в поисках спасения пробежал мимо нее, совершенно не обратив внимания на то, что в колоду был вонзен мясницкий топор или тупица, если называть его профессионально, широкое сверкающее лезвие на толстой и крепкой ручке. Арнольдик пробежал мимо, а преследователь словно споткнулся о тупицу, в один рывок выдернул ее из колоды, но эта заминка задержала его на полсекунды.
И когда перепуганный Арнольдик вылетел из подвала в торговый зал, Борис мчался за ним в трех шагах.
- Помогите! - истошным голосом завопил Арнольдик. - Убивают! Жизни решают!
Арнольдик был убежден (и не ошибался в этом!), что жить ему осталось всего несколько секунд. Его предсмертный животный крик слышен был на улице, но ни одно окно, ни одна форточка не приоткрылась.
Сквозь красный туман, застилавший глаза, Борис видел только затылок убегающей гадины и чувствовал грозную тяжесть тупицы в правой руке.
Арнольдик достиг середины торгового зала, когда Борис подпрыгнул, правой пяткой, в прыжке, ударил Арнольдика между лопаток, и тот упал, уткнулся носом в мокрый кафельный пол, а встать не успел, потому что Борис вспрыгнул ему на спину и занес топор для последнего фатального удара.
По логике событий мерзкая башка Арнольдика должна была отделиться от немытого тела после первого же удара. И широкое, сверкающее лезвие тупицы уже пролетело половину роковой дуги, когда молнией подлетела Валентина Станиславовна, облаченная в кипенно белый халат, с разбегу ударила Бориса в плечо, сбила его с ног и вместе с ним повалилась на пол возле Арнольдика. Тупица звякнула о кафель, слабо и безопасно. Удар отрикошетило в сторону, мимо грязной шеи Арнольдика.