- Пойдем, - перебиваю я.
- Куда еще?
Я молча веду его в сторону окна с толстой решеткой.
- Это и есть кабинет старушенции? - спрашиваю.
- Йес, дружище, - подтверждает по-английски мой спутник.
- И в какой же ящик она засунула свою пресловутую шкатулку?
- Вон в тот, слева...
Я осматриваю просторную комнату, обставленную в строгом стиле, с картинами по стенам, изображающими людей со строгими ряхами, которые, судя по нарядам, никогда не были неряхами. Мой взгляд останавливается на дверном замке. Я морщусь. Это супернадежная штучка. Ясно, что вилкой для улиток здесь не продирижируешь "Отвертюру Очарованной флейты". Толстый, который следил за моим взглядом и увидел мою гримасу, улыбается.
- Это тебе не цыпленок табака, да?
- Как открывается секретер?
- Вон той фиговиной сверху. Она выдвижная.
И вдруг мой Берюрье становится серьезным, как тот месье, которому рассеянный хирург вместо гланд удалил мошонку.
Я замечаю эту перемену.
- Что с тобой, Пухлый?
- Не дыши, сейчас я покажу тебе один номер.
Он снимает с предохранителя катушку (лицензия Вкривь-и-Вкось) и просовывает удилище между прутьев решетки. Окно закрыто не полностью, и поднять его рукоятью удочки - проще простого.
- Дыши, - повторяет он, что совершенно излишне, учитывая, что я застыл в образе, как тенор из Опера при исполнении арии "Не суйся, паяц".
Он просовывает руку как можно дальше внутрь, закрывает один глаз и целится, плавно выводя удочку на бросок.
Волоски в его ноздрях колышутся, как перья на парадном шлеме республиканского гвардейца.
Резкий взмах - и вперед! Раздается тонкий короткий свист рассекаемого воздуха и сразу вслед за ним - крик боли.
Сосредоточив все свое внимание на том, чтобы поточнее прицелиться, Берю напрочь забыл о волочащейся по земле блесне с тройным крючком. Когда он махнул удилищем, крючок взметнулся у него между ног, вырвав на ходу не только лоскут штанов, что само по себе не так уж серьезно, но и кусочек самого Берю.
Ошарашенный, оглушенный болью, смущенный, раненый (успокойтесь, дамы, не смертельно), озадаченный и ободранный, Толстый смотрит на лоскут материи и еще чего-то , болтающийся на конце блесны.
- Если ты на это ловишь свою форель, мне жаль, что я ел ее.
Подавив досаду и боль, он повторяет попытку, на сей раз позаботившись о том, чтобы блесна находилась на конце удилища.
- Пссст!
Он метнул. Крючок пролетает в нескольких сантиметрах от петли секретера.
- Чуть-чуть не хватило, да? - ликует Берю, разом забывая о своих неурядицах и недоразумениях.
Он сматывает катушку. К несчастью, коварный крючок падает дает с секретера на письменный стол и цепляется за рога маленького бронзового оленя, служащего чернильницей. Отцепить его уже невозможно. Берю тянет, чернильница падает. Прощай, персидский ковер мадам Мак Херрел.
- Будет плач и зубовный скрежет, - произносит Неблагодарный. - Хорошо, что я поставил леску ноль двенадцать, - радуется он, подтягивая к себе оленя.
Он ласково поглаживает животное. В конце концов, не это ли эмблема Жиртреста.
- А теперь повторим, - говорит он. - Можно подумать, что мы забавляемся на ярмарке в Троне, Топьо, Как будто таскаем удочкой из ящика всякие безделушки...
Я разрешаю ему продолжить эксперимент, так как его система имеет шансы на успех. Он предпринимает еще две попытки, и наконец - о чудо из чудес! - крючок попадает в ушко задвижки. Так как нужно тянуть, он тянет, крышка падает. Блесна отцепляется.
- Разве это не подвиг? - торжествует мой победоносный товарищ, хлопая меня по спине.
Я кнокаю на тикалки. Скоро семь. Мак Херрелы, их друзья и слуги скоро придут в вертикальное положение, если только уже не сделали этого.
К счастью, окно в кабинет находится в углублении, и нас нельзя увидеть из других окон фасада. Нас можно засечь только снаружи.
- Видишь шкатулку? - справляется Дутыш.
Я ее вижу.
- Ее и нужно теперь зацепить, я только сомневаюсь, выдержит ли ее моя ноль двенадцать.
А я не сомневаюсь, я уверен, что леска лопнет. Я прикидываю расстояние до нее от нашего окна. Около четырех метров. Нет, это все-таки раздражает!
Его Высочество король Олухов и я держим военный совет.
- Слышишь, - мечтает мой приятель, - хорошо бы сюда лопату пекаря.
- Есть кое-что получше, - отрубаю я. - Найди метров шесть веревки.
- Где?
- Думай сам!
Окрыленный этим советом метатель-артист исчезает. У меня от страха слегка дрожат колени, братишки! Я говорю себе, что если меня здесь застукают, то будут бить.
Слава Богу, Берю возвращается очень быстро с мотком веревки.
- В гараже, - лаконично объясняет он.
Я делаю ему комплимент коротким кивком головы и превращаю моток в лассо (как это делала матушка Глория), снабжая один конец петлей, самой что ни на есть скользящей.
- Ты как будто собираешься сниматься в цистерне, - восхищается Берю.
- В вестерне, - сквозь зубы поправляю я.
- Что ты собираешься делать?
- Если ты не идешь к Лагардеру, то Лагардер идет к тебе! - объясняю я.
Просовываю лассо и свои умелые руки сквозь прутья решетки. Я не впервые бросаю лассо. Этому трюку меня научил один мой друг, техасец.
Я промахиваюсь в первый раз, но не во второй. Широкая петля обвивает секретер. Я спешу затянуть петлю прежде, чем она соскользнет вниз. Мне везет, и я заарканиваю добычу в самой середине.
- А сейчас? - вопрошает Берю тягучим голосом (с тех пор, как он носит свои клюки в кармане, звуки его речи напоминают переход через болото в ассенизаторских сапогах).
- А сейчас она наша.
Я начинаю тянуть маленькими рывками. Секретер скользит по паркету, я подтаскиваю его на метр, и тут возникает препятствие в виде ковра. Берю замечает это и ухмыляется.
- Приехали китайцы на автобазу...
- Вместо того чтобы скалить десны, Отрыжка жизни, лучше бы зацепил угол ковра своей блесной. Ты сможешь потихоньку приподнять его, и тогда секретер пройдет.
Он соглашается, он действует, он добивается успеха, и мы преодолеваем препятствие.
Я продолжаю работы по волоку, секретер продолжает свой светлый путь по паркету.
Со стороны он похож на робота. Еще метр, еще восемьдесят сантиметров, еще пятьдесят...
Я передаю веревку Берю.
- Толстый, держи ее натянутой.
Я снова просовываю руку за решетку. Налегаю. Прутья врезаются в плечо, но я хватаю ручку шкатулки.
- Чистая работа, - торжествует Толстый.
Я не спешу открыть эту стальную коробку. Радость победы не может заставить меня потерять голову. Я с тревогой взираю на берлогу вело-старушенции. Она превратилась в настоящую стройплощадку, и, когда тетушка Дафни вернется сюда, ее ждет легкое удивление.
- Да. конечно, нужно бы прибрать помещение, - соглашается Берю.
- Немного, мой малыш.
- Они сразу врубятся, что это мы, да? Тем более что я уже не могу вырвать блесну из этой перской подстилки.
Казалось бы, я должен сиять, как пасечник, объевшийся меду, но я, наоборот, по уши в воске размышлений. Что делать? И снова dear Берю подкидывает предложение number one
- Я бы тебе кое-что предложил, да боюсь, ты пошлешь меня подальше.
- Говори!
- А если поджечь кабинет? Секретер деревянный, ковер шерстяной. Комната запылает, как целлулоидный завод.
- Честное слово, Господь Избавитель, это красивая, славная и благородная мысль.
- Схожу-ка я за бензином, я видел канистру в гараже.
- Дуй.
Сейчас уже хорошо перевалило за половину семи. Время поджимает. Как только Берю возвращается с канистрой, я торопливо брызгаю на секретер, чиркаю спичкой и бросаю ее в лужицу бензина.
Легкий взрыв, и все загорается с радующей взор быстротой.
- Чмокни меня, Валентина, чмокни меня! - напевает Толстый.
Как все первобытные существа, он заворожен огнем.
Я протягиваю ему канистру.
- Отнеси это туда, где взял, - советую я.
- А потом? Сбегать за пожарниками?
- А потом прицепишь новую блесну на спиннинг и пойдешь на рыбалку. Ты и так ошиваешься здесь уже час.
ГЛАВА XII,
в которой я наношу визиты
Мы согласны, что на протяжении всего этого расследования наше поведение больше смахивает на поведение злоумышленников, чем полицейских.
Нарушение неприкосновенности жилища, повреждение автомобиля, умышленный поджог, ничего не пропущено в наградном списке. Вполне достаточно, чтобы забастилить нас на хороший срок в стране Вальтера Скотча.
Оказавшись в своей берлоге, я налегаю на замок железной шкатулки. Но без моего сезама я нахожусь в положении безногого калеки, которому предложили новую пару ходуль. Мне никак не удается найти с ним общий язык.
И тут меня осеняет идея: как всегда. Я встаю и роюсь в потайном кармашке своих бочат.
Именно туда я сунул маленький ключик, найденный вместе с револьвером в сумочке Синтии.
Пробую открыть им. Победа, Сан-Антонио! Твоя безупречная логика, глубокий интеллект, гений следователя, все эти блестящие качества в совокупности с твоим хладнокровием и мужеством, решительностью, даром с первого взгляда безошибочно оценивать ситуацию, а также твоей скромностью (не стесняйся пороков) позволили тебе в очередной раз преодолеть препятствия и обстоятельства, обойти ловушки и капканы. Браво, Сан-Антонио! Маленький ключик открывает шкатулку.
Шкатулка содержит добрую сотню полиэтиленовых подушечек а-ля святая невинность. Я вскрываю одну из них. В ней героин.
Итак, получается, что мамаша Дафни в курсе дела? Да что я говорю: она просто заправляет этим делом, так как вся наркота, которой затем накачивают бутылки с виски, находится у нее в руках! Эта шотландская знать умеет быть забавной, когда занимается семейным бизнесом. Старая леди-калека делает запасы героина, ее племянница прогуливается с 9-мм игрушкой, из которой шлепнули человека, директор вооружен, будущий супруг пытается раскроить мне башку, а метрдотель устанавливает микрофоны в изголовье моей кровати! Wonderful дальше некуда!
Я несу шкатулку в ванную, где спускаю ее содержимое в водопад унитаза. Ну а потом укладываюсь в постель и засыпаю праведным сном ребенка в ожидании пожарных.
Кстати, о пожарных, через полчаса меня будит Синтия.
- Тони! Тони! - тинькает она.
Я вскакиваю и продираю шнифты.
- О, это вы, darling! Что случилось! На вас лица нет!
- Еще бы! - подтверждает мое очаровательное завоевание. - Чуть было не сгорел замок. Представляете, пожар начался в комнате тетушки Дафни.
- Пожар! - бормочу я, удивленный донельзя.
- Да. Комната сгорела дотла, к счастью, стены Оужалинс Кастл сложены из тесаного камня, они сдержали огонь.
- В кабинете было что-нибудь ценное?
- Да, и немало. Но особенно бумаги, семейные реликвии...
- Я очень сожалею, дорогая.
Скребу черепушку.
- Удивительно, как я мог не услышать пожарных?
- Мы не стали их вызывать. Их вообще нет в Оужалинсе, а пока приехали бы пожарники из Мойзад-Цыпленхэм а... С огнем справились наши слуги с огнетушителями, которые нашлись в доме.
- Надо было позвать меня, я бы помог им...
Любопытная сценка, которая, как и кактус, не лишена остроты. То, что она меня подозревает, так же заметно, как орфографические ошибки в рапорте бригадира жандармерии. Но мы ведем игру. Это война нервов. Мы следим друг за другом, не забывая следить за собственными манерами. Мы наблюдаем друг за другом во время обеда, когда болтаем и даже когда занимаемся the love. Мы пытаемся провести друг друга, нагреваем друг друга и заканчиваем обменом любезностями. Да! Будет о чем вспомнить.
Мы еще немного верещим в том же духе, потом довольно надолго замолкаем, предоставив возможность продолжить разговор пружинам матраца, и, наконец, решаем пойти погулять в город.
Молчаливый завтрак позволяет мне оценить самообладание тетушки Дафни. Ее замок частично сгорел. Она потеряла героина на несколько миллионов, но все хорошо, Мадам Прекрасная Маркиза.
Я прошу разрешения посмотреть на последствия пожара. Жалкое зрелище. Все черным-черно, все покрыто пеплом, а что не сгорело, искорежено до неузнаваемости в этой просторной комнате.
- Я надеюсь, вы застрахованы? - спрашиваю у дам, с трудом подавляя дикое желание рассмеяться.
Они успокаивают меня.
- Нам за это заплатят, - утверждает тетушка Мак Херрел.
В ее тоне есть что-то такое, от чего и морж может покрыться гусиной кожей. В ее высказывании таится скрытая угроза, да такая грозная, что я спрашиваю себя, смогу ли уйти отсюда на своих двоих.
О делах на винокурне не может быть и речи.
После завтрака мы - Синтия и герой торжества - отправляемся в город. Она показывает мне крепостные стены, музей местного зодчества и универсальный магазин. Потрясающе. Я кончаю тем, что высаживаю ее неподалеку от почты и говорю ей... правду, заключающуюся в том, что мне нужно позвонить во Францию.
Немного неискренности не повредит, когда находишься в таком напряженном положении, даже если речь идет о почтовой искренности.
Служащая почты Мойзад-Цыпленхэма (восхитительная рыжуха с завивкой, щедро усеянная веснушками, с нежным взглядом глаз, голубых и близоруких настолько, что линзы ее очков, толстые, как крышки канализационных люков, увеличивают все примерно в сто двадцать раз, с грудью, выпуклой, как баскетбольные щиты, с челюстью такой мощной, что она не умещается во рту, к тому же верхний ряд зубов кажется двойным и выдается из остальной части лица, образуя испанский балкон) наверняка впервые принимает заказ на разговор с Францией, потому что она не верит своим кроличьим ушам. Я вынужден по одной букве называть ей цифры телефона босса, а потом еще написать его знаками, крупными, как размах ваших дел. Наконец она задумчиво склоняет голову и начинает накручивать на своем телефонном аппарате.
Затем она просит телефонисток Глазго, чтобы те попросили телефонисток Лондона попросить телефонисток Парижа попросить для меня номер, который на самом деле прошу я.
Это длится добрых десять минут, в течение которых почтальонша играет со мной в батискаф через свои иллюминаторы. Здесь еще не клеят марки губкой, как в Париже, где прогресс решительно выметает отжившие традиции.
Шотландская почта до сих пор рассчитывает на слюнные железы своих служащих, и для того, чтобы наклеить марку, они не отказывают себе в удовольствии лизнуть зад королевы Англии.
По истечении десяти минут я говорю себе, что, если какой-нибудь искатель приключений рискнет приударить за этой малышкой, его язык навеки прилипнет к языку лизуньи королевских изображений. По моему спинному хребту (как говорит один знакомый выдумщик плеоназмов) пробегает дрожь, и я безумно рад, когда нежное дитя объявляет, что на проводе моя добрая Франция.
Голос Старикашки:
- Ну, что там еще!
Такие штучки действуют как ледяной душ. От этого может возникнуть желание весь день пить мочегонное, чтобы компенсировать невоспитанность собеседника.
- Я удивлен, - продолжает он.
По моему молчанию он смекает, что мне такой тон не правится, и спешит изменить его.
- Я попортил себе много крови из-за вас, мой дорогой друг...
Ну вот, теперь можно и поговорить. Четко (с помощью рулетки) выверенными словами я суперкомпактно излагаю ему сложившуюся обстановку. Рассказываю ему обо всем: о нашем прибытии в Оужалинс, о фальшивом налете на Синтию, о револьвере и о ключе в ее ручном кюле (как говорит Толстый), о моем пребывании в замке, о его обитателях, о войне с сэром Долби, о моем ночном визите на винокурню и об открытии, сделанном там, о нападении на меня человека в грузовичке, о захвате шкатулки и ее содержимом; короче, обо всем!
Обычно, когда я ему докладываю, он предпочитает сохранять хладнокровное молчание, даже если оно оплачивается по тарифу П. Т. Т. (Почта. Телеграф. Телефон). На этот раз он нарушает традицию и восклицает:
- Да это же фантастическая работа, мой малыш!
Его малыш! Такое я слышу впервые. В мои лучшие времена мена я имел честь называться "моим дорогим Сан-Антонио" или "моим дорогим другом", но это первый "мой малыш", заработанный мною с тех нор, как я нахожусь под высоким покровительством его превосходительства Плешивого. На моих глазах слезы, а в штанах сырость.
- В этом деле Берюрье оказал мне больше чем неоценимую помощь, месье директор. Может быть, это и преждевременно, пока следствие еще ре закончено, но мне бы очень хотелось заручиться вашей поддержкой при выдвижении его на должность старшего инспектора.
Это мало трогает Старикашку. Он не любит, чтобы рассчитывали на его благожелательность. Если кто-то торопится получить ленты, то лучше обратиться к его белошвейке.
- Посмотрим. В принципе я не против. Какова программа ваших действий?
Я не верю своей оправодержательнице.
- Это я хотел бы знать, какова ваша программа, патрон. Дела обстоят так, что пора бы обратиться за помощью в Ярд. Я не очень люблю этих ребят, но за мной уже много такого, что может доставить массу неприятностей. Помимо всего прочего, эти мошенники нас раскусили. Я думаю, что пора нанести решающий удар!
- Нет!
Коротко и ясно.
Я остаюсь без подпорок... Жду объяснений любезного. Он поставляет мне их франко порто с прогрессивным налогом.
Вы должны довести дело до конца, Сан-Антонио.
- Что вы называете "до конца", патрон? - спрашиваю я, обволакивая свой голос пленкой усталой грусти.
- Если бы следствие велось во Франции, мы бы не могли на данном этапе считать его законченным. Нам бы оставалось лишь установить меру виновности каждого преступника, найти того, кто убил человека, что вымачивается в бочке с виски, и установить его личность, выяснить пути поступления героина, обнаружить покупателей хитрых бутылок и... и...
- Как считаете нужным, - говорю я, подумав, что после выдачи такой номенклатуры Ощипанному остается только поплевывать в потолок.
- Вы понимаете, что я хочу сказать, Сан-Антонио?
- Прекрасно понимаю.
На самом деле я понимаю лишь, что с этого момента мы с Мастодонтом сидим на пороховой бочке с "гаваной" в зубах. Каждая отпущенная нам секунда жизни будет подарком судьбы, а эти бандюги, зная, что их разоблачили, не захотят делать нам подарки, тем более что сейчас не Рождество и не наш юбилей.
- И еще один момент, мой добрый друг.
- Можно узнать какой, шеф?
- Предположите, что, несмотря на очевидное, миссис Мак Херрел невиновна? Вы понимаете, что это пахнет скандалом? Вместо роз нам достанутся шипы! Не забывайте, что мы не у себя дома, а за Ла-Маншем, мой дорогой.
- Вы думаете, она невинная жертва! - заявляю я с юмором. - В конце концов, месье директор (клею я ему титул, чтобы протолкнуть следующее), она хранит огромное количество героина, у нее на винокурне труп убитого человека, а вы все еще сомневаетесь?
Он не спорит со мной, но и не уступает. Ох и упертый Дед. Именно такие люди и наживают миллионы и делают большую карьеру.