Допустим, что все-таки остается один шанс из тысячи, из десяти или даже из ста тысяч, что она невиновна. Вот из-за этого-то шанса мы и должны действовать осмотрительно.
- О'кей.
- Вам что-нибудь нужно?
- В общем-то, да. Так как я не могу действовать официальным путем, мне весьма сложно навести справки о машине, которой меня пытались расплющить в тупике. Если бы вы смогли по своим каналам узнать имя ее владельца, вот ее номер...
Я диктую ему номер катка, с которым едва разминулся прошлой ночью. Он быстро записывает его в свой знаменитый блокнот. Я знаю, что после нашего разговора он обязательно разрисует его какими-нибудь каракулями.
- Вы получите сведения самое позднее через два часа, я дам телеграмму до востребования в почтовое отделение Мойзад-Цыпленхэм по коду 116, вы помните его, надеюсь?
- Вы же знаете, что у меня память слона! - шучу я.
Наступает разрядка. Старик покашливает, все в порядке.
- Хорошая работа, отличная работа, мой малыш (клянусь, что, если так пойдет дальше, он меня усыновит). Будьте особенно осторожны. И держите меня в курсе.
Я прощаюсь с месье, кладу трубку и направляюсь осчастливить своей признательностью рыженькую. Я удостаиваю ее улыбкой начищенного пенса выпуска 1948 года.
Перезвон колоколов напоминает мне о почтенном пасторе Мак Апюшен. Во время званого ужина он сообщил мне, что возглавляет приход Святого Шарпиньи (Святой, хорошо известный в Шотландии, где он в 682 году основал новую религию. Посаженный на кол, он в бреду произнес пророческую фразу, ставшую знаменитой: "Придет день, когда мы, освободившись от предрассудков, которые стоят нам очень дорого, станем пользоваться контрацептивами") в центральной части города. Я прошу городского сержанта, одетого полицейским, показать мне дорогу к нему, после чего наношу маленький визит преподобному отцу.
В момент моего появления он занят ремонтом велосипеда своего короеда. Он узнает меня, и его суровая физия озаряется улыбкой. Когда видишь такую рожу, невольно задаешься вопросом, является ли тот рай, куда он ведет своих прихожан, местом, достойным посещения.
- Давно мечтал посетить вашу церковь, преподобный отец, - вру я.
Предприниматель в области библейских работ приветствует меня и, оставив колеса своего отпрыска, ведет меня в дом из красного кирпича, возвышающийся на краю немыслимо плешивой лужайки. Это длится довольно долго. Он показывает мне свои владения, играет на фисгармонии и ч предлагает отведать молитву стандартного образца, подходящую Для прямого контакта со Всевышним, позднего раскаяния и демонстрации своего религиозного рвения.
После всего он предлагает скотч, что является отличной концовкой. Я засучиваю рукава и завожу разговор об обитателях Оужалинс Кастл. Преподобный не скупится на комплименты в адрес дам. Если верить ему, то Дафни - настоящая святая. (Наверняка она отстегивает бабки на его преподобные нужды).
- Ее и сравнивать-то нельзя с несчастным сэром Арчибальдом, - утверждает он под расписку.
Я ненавязчиво узнаю, что Арчибальд, племянник Дафни, руководивший винокурней, был молодым повесой. Он провел утро своей жизни в ночных кабаках Парижа и охоте на крупных хищников. После его смерти дела на винокурне пошли на лад.
Благодаря своей энергии дорогой Дафни удалось восстановить, казалось бы, безнадежно запущенное производство и завоевать для виски Мак Херрел почетное место в ряду известных марок.
- Это настоящий подвиг, и он тем более удивителен,- замечает Мак Апюшен, - что эта достойная женщина всю свою жизнь была далека от дел. Очень долго она жила во Франции, в Ницце, где поправляла свое здоровье. Вы понимаете, мой дорогой, какой волевой она человек? Какой... какой... какой...
Я больше его не слушаю. Я думаю. А так как я думаю, значит, я существую. И я убежден в том, что благопристойная, респектабельная и т. д. и т. п. леди в семьдесят лет не начнет заниматься контрабандой наркотиков.
Мне очень хотелось бы узнать о том, какую жизнь мадам Дафни вела в Ницце. Может быть, там удастся обнаружить какие-нибудь штучки-дрючки, совсем не имеющие никакого отношения к католической или даже к англиканской вере. You так не думаете?
- Она долго жила в Ницце? - спрашиваю я.
Преподобный, наверное, уже отплыл на несколько кабельтовых от сюжета, так как он неожиданно умолкает и смотрит на меня чертовски укоризненно. Но он - вежливый джентльмен, и отвечает:
- Очень долго. Я не могу вам сказать точно, но когда пятнадцать лет назад я принял этот приход, ее уже не было в Оужалинсе.
- А что за человек Мак Шаршиш? - спрашиваю я.
- Исключительно порядочный человек.
Я ищу, где в иерархии человеческих ценностей следует поставить это определение. Временно помещаю его между старой задницей и буржуа-святошей, оставляя за собой право пересмотреть эту поспешную классификацию.
- Как миссис Мак Херрел нашла его?
- Благодаря моей рекомендации, неохотно говорит пастор. - Мистер Мак Шаршиш заведовал производством па городской винокурне. Но он заслуживал большего, и я с удовольствием порекомендовал его. Это мой лучший прихожанин.
- Он холост?
- Да. Несмотря на свою внешнюю жизнерадостность, он очень застенчивый человек.
Я еще некоторое время болтаю с Мак Апюшеном и узнаю все, что мне надо. Он извиняется, что не позвал свою мамочку, так как она занята приготовлением долгопарящегося блюда, требующего неусыпного внимания, что является характерной особенностью шотландок. Он дал мне рецепт: кило (Я перевел британские меры веса, чтобы облегчить вам жизнь (авт.)) говяжьего жира, кило рубленой селедки, кило кукурузной муки, гусиную печенку, двенадцать яиц вкрутую, три литра молока, пинту пива, пинту свежей свиной крови, все это тщательно перемешивается и ставится на bath Магу (Эквивалент нашей паровой бани) на шесть часов тридцать пять минут двенадцать секунд. Затем вы кладете то, что получится, на слой картофельного пюре, поливаете кленовым сиропом, присыпаете мускатным орехом (чтобы отбить запах) и подаете с пылу, с жару, с гарниром из жареных век зеленой ящерицы и луковицами тюльпана. Объедение!
По истечении двух часов я возвращаюсь to the post-office. Телеграмма уже там. Нежное дитя протягивает ее мне о улыбкой и предложением оплатить. Я распечатываю и читаю: "Дети Марселя уехали на каникулы. Жозеф приедет к ним завтра. Желаю хорошо отдохнуть. Жульен".
Я подхожу к столу и на телеграфном бланке расшифровываю послание. Получается вот что:
"Грузовичок принадлежит Долби".
Вот это да!
Вот тебе и уважаемые люди. Так сказать, титулованные по отношению к кое-кому. Богачка-калека, юная наследница, сын баронета, директор преуспевающей винокурни, почтенный хитрец метрдотель, поседевший на лакейской службе... И все это персонажи трагедии, в которой убивают. Осиное гнездо!
По большому счету Старик прав: с ними надо держать ухо востро. И еще раз прав в том, что нужны дополнительные сведения. Он более чем прав, требуя определить роль и место каждого участника этого дела.
Некоторое время я раздумываю, что делать дальше. И решаю нанести визит вежливости Филиппу Долби. Я не люблю, когда со мной поступают, как в тупике прошлой ночью.
Служащая почты дает мне адрес молодого хищника. Уважаемый сэр Долби живет на Граттефорд энд Фейрлир-стрит, 18, в роскошной студии фешенебельного квартала.
Я благодарю лизунью ее королевского высочества зада, сворачиваю в первую улицу направо, потом перехожу через Голд Челюсть Бридж. Сразу же выхожу на площадь Годшиш, утопающую в зелени. Улица, на которой живет Долби, берет начало в дальнем конце площади. Это тихая и степенная стрит с двухэтажными особняками, чьи викторианские порталы по количеству ступеней не уступают количеству градусов виски Мак Херрел.
Я звоню в дом номер 18. Жду, что мне откроет слуга, но вместо этого слышу лай микрофона, расположенного на несколько сантиметров выше моих локаторов.
- Кто там?
Узнаю голос сэра Долби.
- Я хотел бы поглазеть на вашу коллекцию японских эстампов, - говорю.
- А, это вы, - ворчит он.
Я не отрицаю очевидное и подтверждаю, что это действительно я.
- Мне надо с вами поговорить, - добавляю.
Он нажимает на кнопку, и дверь открывается.
Я вхожу в красивый холл, увешанный по стенам охотничьими трофеями. Деревянная лестница ждет меня.
- Поднимайтесь на второй этаж, - бросает сэр Долби.
Я подчиняюсь. На площадке второго этажа дверь с обивкой распахивается в уютную комнату, обтянутую голубым атласом. Гнездышко любви. Она представляет собой мальчишечью светелку, где самый юный из сэров Долби позволяет себе маленькие шалости. Он начихал на замок своего папаши, висячий мост которого нагоняет на него тоску, и предпочитает резвиться в своей шикарной бонбоньерке.
Он возлегает на кровати в халате из черного бархата с шотландским воротником. Читает религиозный журнал.
- Совсем один! - удивляюсь я.
- Да, у меня здесь нет слуг. Мне хватает одной горничной, я люблю простоту в быту.
Над глазами у него пластырь, бикоз его брови были немного повреждены мною накануне. Это придает ему шутоватый вид и вызывает у меня улыбку, похожую на ломоть спелой дыни.
- Это вас забавляет?
- Ужасно. Вы похожи на любимого клоуна моей светлой юности.
- Вы пришли сюда только для того, чтобы сообщить мне об этом? Нет.
- Тогда зачем же?
Его голос резок и гремуч, как ржавый флюгер, Я зашел поговорить о событиях этой ночи.
- Я не понимаю.
- Сейчас поймете.
Я бесцеремонно усаживаюсь на его лежанку. Это его шокирует, Тоже мне чистоплюй!
- Хочу поговорить о случившемся в тупике, вы понимаете, что я имею в виду ваше намерение размазать меня по стенке вашим чертовым грузовичком!
- Но я...
- Не прикидывайтесь, барон моей мошонки!
- Но это ложь! Вы оскорбляете меня...
И тут, друзья, ваш Сан-А. взрывается. Вы знаете, что такое красный цвет? Надеюсь, что вы не дальтоники, черт вас подери! Вы соблюдаете приличия, вы ведете светскую беседу. И вдруг вас охватывает бешеная ярость. Вы готовы кулаками разнести Эйфелеву башню на зубочистки. Я делаю "брык", и мой каблук находит его челюсть. Он клацает, как аллигатор, всунутый в шкуру каймана, вскакивает с кровати, и вновь начинается кулачный бой. Славная потасовка, это я вам говорю!
Он хватает ночник (из натурального порфира Руби-Роза) и запускает им в мою витрину. Я не успеваю уйти, и его ножка рассекает кожу над Правым ухом.
В глазах плывут тридцать шесть свечей, среди которых сияет моя счастливая звезда! Только ее подключили в сеть с переменным током.
Я отпускаю оплеуху раскрытой пятерней. Его голова уходит сантиметров на сто назад, и месье бросается на меня. Мы валимся навзничь на кровать. Если бы кто-нибудь увидел вашего Сан-А. в эту минуту, он счел бы, что тот изменил слабому полу, да, голубчики. И тем не менее, несмотря на то, что мы с сэром Долби катаемся по лежбищу, это честная и суровая мужская схватка. Кроме града тумаков, между нами ничего нет. Мы грохаемся на пол по другую сторону и, сцепившись, катимся до камина. Долби совершает прыжок карпа на берегу, но, потеряв равновесие, врезается своей кубышкой в мраморную облицовку и затихает. Нокаут, не везет так не везет!
Я немного выжидаю, и так как он не двигается, просовываю руку под его халат, чтобы узнать, как там его многострадальное сердце. Оно бьется весьма удовлетворительно.
Я направляюсь в смежную ванную комнату, смачиваю полотенце холодной водой и возвращаюсь, чтобы освежить ему лицо. Через несколько секунд он приходит в себя.
- Ну что, полегчало?
- У меня раскалывается голова!
Я в этом не сомневаюсь.
У него на макушке вздулся шишак величиной с мой кулак. Я помогаю бедолаге добраться до кровати.
- Послушайте, - говорит он, - я не имею никакого отношения к нападению, в котором вы меня обвиняете. Возьмите газету и посмотрите на последней странице...
Я повинуюсь. В самом низу четвертой страницы вижу заметку, в которой сообщается об угоне грузовичка сэра Долби. Машину шокнули вчера вечером со стройки.
- Вот видите! - торжествует Филипп. - К тому же всю прошлую ночь я провел дома в компании двух своих друзей. Мы выпивали и играли в шахматы с десяти вечера до пяти утра. Вам нужны их показания? Это сэр Хаккашифер и лорд Хаттьер...
В его голосе чувствуется разочарование и усталость. Он кажется грустным. Ему здорово досталось. А может быть, он действительно ни в чем не виноват?
Меня постоянно преследует эта идея фикс Старика.
- Хотел бы я знать, кто вы на самом деле и что вам здесь нужно, - говорит он. Ваше поведение неестественно, месье Сан-Антонио.
Скоро я расскажу вам об этом, если вы еще не догадались. А пока остановимся. Поставьте себе компресс и примите аспирин.
- Вы возвращаетесь к Синтии? - скрипит он.
- Точнее, к ее тетушке.
- Скажите ей, что я бы хотел ее видеть. Она даже не позвонила утром, чтобы узнать, как я.
- У нее не было времени, утром в Оужалинс Кастл как раз начался пожар, а это отвлекает.
Я покидаю его.
По сути дела, я ничуть не продвинулся. Правда ли, что грузовичок действительно угнали? Действительно ли Филипп провел ночь с друзьями? То, что он поспешил представить мне свое алиби, еще ни о чем не говорит.
ГЛАВА XIII,
в которой я вновь обретаю родину-мать, а Берюрье - матушку О'Пафф
- Да Б... М.... ни один из этих д... не болтает по-французски!
Это восклицание, исходящее из группы внимательных слуг, указывает мне на то, что в ней присутствует Доблестный.
Я подхожу к ним и вижу Жиртреста, багрового от возбуждения, с огрызком удочки в руке, жестикулирующего и брызжущего слюной, как мальчик-рассыльный из Лиона.
- Послушай, дядя, - вмешиваюсь я, - что с тобой случилось?
Он толкает Майволдерна, тот горничную, та садовника, тот прачку, а та уже кухарку (которая успевает послать ему проклятье на букву х...) и, наконец, слугу.
- Что со мной случилось! - трясется Грубиян. - Что со мной случилось? Ты лучше посмотри!
И он машет обрубком удочки.
- Из фибролита, - стонет. - Не хило, а? Она гнется, но не ломается.
- И что, Толстый? Ты подцепил очередную кашалотиху?
- Хуже!
- Ну, выкладывай...
- Представь себе, что я прорыбачил около часа, когда вдруг начинаю протирать свои глазенапы, так как вижу рядом со мной откуда ни возьмись появившийся остров. Говорю тебе, целый час я не замечал его. Я подумал, что это что-то типа миража или что у меня поехала крыша. Короче, продолжаю рыбачить. Наконец, забрасываю блесну к берегу острова. И что же я вижу? Остров распахивает хавальник, рядом с которым крокодилья пасть показалась бы муравьиной, и заглатывает мою блесну. А потом исчезает под водой, махнув хвостом длиной метров в двенадцать... Волна чуть не захлестнула меня. А ведь я всегда стою повыше на берегу, осторожность не помешает, никогда не знаешь, на кого нарвешься. Я тяну изо всех сил, и мое удилище ломается. Видишь, что от него осталось, старина! Чтобы поверить в это, надо это видеть!
- Ты брал с собой бутылку? - недоверчиво спрашиваю я.
- Натюрлих, - признается Берю, - по утрам свежо, даже в это время года.
Потом он спохватывается:
- Послушай, на что ты намекаешь? Что я был бухой? Клянусь тебе, нет, сейчас я все тебе расскажу. Чудовище, чтоб я сдох, настоящее чудовище, то, о котором нам болтали. Ну вот, чудовище вдруг выныривает из воды, да как даст фонтан. Я чуть в штаны не наложил, представь-ка себя на моем месте... Я вытаскиваю пушку и разряжаю в него всю обойму. Зверюга орет, как колонна экскурсантов, падающих в пропасть. И плюх! Месье ушел под воду с концами. Вода так забурлила, что это напомнило мне гибель Титануса (Берю наверняка подразумевает "Титаник") А я стою на берегу, раззявив варежку, как болван...
- А разве ты можешь иначе?
- Что?
Он слишком возбужден, чтобы восстать.
- По поверхности озера расплылось огромное пятно крови. Держу пари, что оно до сих пор там...
Я размышляю.
Скорее всего Толстый был пьян в дуплину и начинает впадать в белую горячку с театральным размахом или же он подцепил крупную рыбину, размеры которой сильно преувеличил, или, что мне кажется невероятным, в озере действительно обитает чудовище.
- Вот какая фиговина, понял! - говорит он. - Ты только представь, вот бы я вытащил этот бифштекс! Дядька с такой добычей: рыбонькой длиной в двадцать метров и двенадцать сотых.
Я похлопываю его по плечу.
- Успокойся, папаша. Ты сможешь этой байкой вгонять в дрожь своих внуков.
- Но у меня для начала нет детей! - мгновенно реагирует Берю.
- Такому спецу по чудесам ничего не стоит их сделать. Он щелкает пальцами.
- Кстати, о том, как делают деток. Я хотел тебе сказать...
Да, вот уж неугомонный!
- Возвращаясь с рыбалки, я был не в себе, а подзаправиться, чтобы поднять настроение, было нечем, у меня кончилось виски...
- Что дальше?
- Я подошел к одному домишке, не знаю, может, ты его заметил, на пригорке у озера.
- Да, ну и что?
- Я стучу, и кто же мне открывает? Глэдис из Монружа, старинная шлюшка, с которой я имел дело, когда работал в полиции нравов. Я узнал ее, а она узнала меня... И вот мы стоим, отвесив челюсти и уставясь друг на друга как вкопанные. Я вспомнил, что она шотландка. Завязав со своим ремеслом, она вернулась в свою лачугу и вышла замуж за бывшего лесничего замка, некоего Реда О'Паффа, умершего, я слышал, в прошлом году... мы поболтали. Глэдис здесь все осточертело, она тоскует по Панаме. Свежий воздух и цветущие кусты роз не стоят набережных Марны. По всему видно, что она запила горькую. Еще бы - тоска. Если бы мне пришлось надолго покинуть Париж, я бы тоже, наверное, стал кирять. В жизни бывают минуты, когда ты не можешь жить без городской суеты, клянусь...
Бугай дает мощный залп по галошам. Его взгляд спаниеля растекается по щекам.
- Ну, - говорит этот перекати-слово, - как там наш поджар?
- Какой еще поджар?
- Ну, пожар.
- Свернулся. Я думаю, что твоя идея оказалась...
- Блестящей? - шутит он, никогда не теряя чувства юмора.
- Да. Грязь всегда хорошо прятать в золе.
- Что мы будем делать сейчас?
- Собирать манатки.
- Возвращаемся во Францию? - оживляется он.
- Я - да, ты - нет...
- Что?!
Он орет так яростно, что чуть не обваливается потолок нашей комнаты (я забыл вам сказать, что, пережевывая словесную кашу, мы вернулись в наше жилище).
- Успокойся, я еду туда на день, от силы на два.
- В Париж?
- Нет, в Ниццу. А ты тем временем заляжешь где-нибудь поблизости и понаблюдаешь за поведением этой милой компании.
- Где это я залягу?
- Например, в гостинице мамаши Мак Ухонь.
Он качает головой удовлетворенного рогоносца.
- Уж лучше я попрошу Глэдис приютить меня на время. Ведь ты знаешь, Сан-А., что я не спикаю по-английски, а мне просто необходимо общение.
- Помнится, ты прекрасно общался с мадам Мак Ухонь.