Про памятник здесь идет спор, где ставить. Одни говорят - в бухте, куда первые переселенцы причалили, другие - ближе к устью Аввакумовки. А чего, думаю, спорить, когда статуи-то нет еще и в помине. Да и кто его знает, как этот поп выглядел. Портретов с него не рисовали, а фотографии тогда, поди, и не было. Но уже, говорят, какому-то скульптору во Владике заказали.
Телевизор совсем плохо показывал, я его и не включала, а вчерась пришел ко мне какой-то бородатый парень, корреспондент из Москвы, выспрашивал про театр - историю нашего поселка писать хочет. А я-то толком и рассказать ничего не могу - так, с пятого на десятое. Был бы Гриша дома, он бы рассказал как следует. Это он умеет, да ты и сам, Славик, знаешь; какой у тебя дядька. Вот этот корреспондент и спросил, чего, мол, телевизор не смотрите. Не работает, говорю. А он говорит, сейчас посмотрим. Раз-раз - и починил.
Чуть не забыла про главное. В районе новый коэффициент дали и пенсию в полтора раза подняли. Хорошо, конечно, народ доволен, но уж как-то это странно.
А вообще, Славик, поговаривают наши, что все это неспроста. Что тут твой дядя Гриша ко всему этому руку приложил. Вот я и думаю, а может, оно и правда. Может, твой дядя Гриша попал к какому-то высокому начальству. Язык у него подвешен лучше некуда, а ведь он и так человек ВИДНЫЙ (это слово было специально подчеркнуто). Так вот я и подумала, может, оно и верно говорят. Ты стороной узнай, как там и что. Только про этот вопрос дяде не сказывай, а то заругается.
Ну, хватит писать, а то рука устала.
Заходил дружок Гришин, участковый Федор Степаныч, справлялся, приедет ли он к началу охоты.
Приветы передают соседка Нюра с Иван Трофимычем и ихний Володька, Борис Захарыч, Саша Большой и Саша Маленький и все остальные из клуба, Ванда Михайловна, Федор Степаныч, Петя Утайсин, да, почитай, все ольгинцы.
Славик, береги дядю.
Твоя тетя Зина".
Слава развернул газетные вырезки: "Увековечим нашего общего деда отца Аввакума", "0льга-2000". Он мельком пробежал глазами первую: "В нашу эпоху гуманизации и возвращения к истокам... пустил святые корни в исконно русском Приморье... десница отца Аваакума навечно осенит крестным знамением расцветающий город..." - чушь какая-то. Вторая заметка была под стать первой: "Крупный рекреационный центр для японских туристов... инновационные технологии рыбообработки... плантации женьшеня и аралиевых... ведущий авиаузел российского Приморья..."
- Ну и начудил старый дурак, - пробормотал Грязнов-младший и чуть было не скомкал обе статьи, но потом аккуратно сложил их и сунул в конверт вместе с письмом.
Глава двенадцатая В ГОСТЯХ У ПОПЕРДЯКИ
1
Где в Можайске проживает Вячеслав Михайлович Тимофеев, 1934 года рождения, судимости сняты, узнать не представило труда. Бывший Попердяка скрываться не думал, жил под собственной фамилией, служил сторожем на Можайском молочном заводе и в этом году оформлял пенсию, но работать собирался продолжить, нынче, как известно, на одну пенсию не проживешь.
Турецкий категорически запретил Ирине выходить из дома и открывать дверь кому бы то ни было, а сам поехал в Можайск. Этот город многим напоминал Князев, но публика была все же не столь провинциальной - чувствовалась близость Москвы.
Попердяка, он же Вячеслав Тимофеев, жил в небольшом домике на окраине Можайска неподалеку от того молочного завода, который охранял сутки через сутки - на две ставки.
Он сам и открыл Турецкому.
- Мне нужен Вячеслав Михайлович, - вежливо попросил Турецкий.
- Это я, а вы кто будете? - хитро прищурился хозяин.
Турецкий изумился. Он бы никогда не признал в этом неряшливом старике, от которого шел какой-то кисловатый запах, того молодого человека, которого знал по фотографии. От хозяина не укрылась его растерянность. Он ехидно посмотрел на Турецкого и снова спросил:
- Что забыли, кто вы есть-то?
- Следователь Турецкий, - Саша поспешно достал удостоверение и протянул его Тимофееву.
Тот взял удостоверение в руки и все с той же иронической улыбкой прочел:
- "Турецкий Александр Борисович, старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции..." Ну что ж, очень приятно, гражданин следователь, советник юстиции, что вспомнили старика. И на что я вам понадобился? Или снова какое-то дело решили на меня повесить?
- Ну зачем же вы так сразу, Вячеслав Михайлович, - скачал Турецкий. - Просто хотел с вами потолковать.
Он говорил как можно любезнее, хотя Тимофеев не понравился ему с первого же взгляда, а со второго понравился еще меньше. Было в нем что-то грязное, даже склизкое, и Турецкий вдруг подумал, что, пожалуй, побрезговал бы есть пищу, приготовленную этим человеком, хотя и надеялся, что тот не станет его особенно угощать - хозяин казался бедным и одновременно жадным.
- Ну проходите в избу, - сказал Тимофеев. - Ладно уж, давайте потолкуем. Все живой человек, хоть и следователь, - сказал он за спиной Турецкого, когда пропустил его вперед при входе в комнату.
Турецкий вошел в "избу". Это оказалось низкое помещение с прокопченными, невероятно грязными стенами, которые когда-то, видимо, были зелеными. Там стояло несколько предметов мебели - стол, буфет, диван. Мебель когда-то была обычной - полированной, лакированной, но затем ее почему-то покрасили масляной краской, видимо, зеленой, но с тех пор принявшей неопределенный серый цвет грязи. Занавесок на окнах не было, да они вряд ли и были нужны здесь, все равно снаружи мало что можно было бы разглядеть через мутные стекла.
- Присаживайтесь, - махнул рукой Тимофеев, - видите, как живет теперь русский человек. А все они, проклятые!
Турецкий не стал уточнять, кто такие "они", ибо это завело бы слишком далеко, а ему внезапно захотелось как можно скорее покинуть это помещение. Поэтому он решил сразу же приступить к делу.
Он вынул из папки фотографию и протянул хозяину.
- Вячеслав Михайлович, посмотрите на этот снимок. Что вы можете сказать об этих людях?
Тимофеев взял протянутую фотографию. Внезапно его лицо исказила дикая гримаса. Турецкому даже стало не по себе, он и представления не имел, что человеческое лицо способно так быстро менять выражение- насмешливо-ироничная маска, которая была на лице хозяина все время, пока Турецкий с ним разговаривал, напрочь исчезла, и ее место заняли смертельная злоба, ненависть, какая-то животная ярость. Никаких сомнений относительно того, способен ли этот человек на убийство, практически не оставалось.
Прошло несколько минут. Тимофеев молчал, продолжая всматриваться в фотографию, как будто хотел кого-то испепелить взглядом. Наконец он оторвался от нее и, обращаясь к Турецкому, спросил:
- Ну и что вы хотите у меня узнать?
Даже голос у него изменился - не было каких-то дурашливых, смешливых ноток, он стал говорить ниже, более хрипло, своим настоящим голосом, которого уже давно никто не слышал.
- Я бы хотел от вас услышать все, что вы знаете, - ответил Турецкий, - или все, что вы захотите сказать.
- Все? - Тимофеев усмехнулся, но уже не шутовским смешком, как раньше. - А не много будет? Так нам с вами до вечера говорить придется. Да и потом, кто охрану ко мне приставит, когда со мной разбираться придут? А они-то ведь придут, у них руки ого-го дли-инные!
- У кого же, у них?
- А вы, что ль, сами не знаете? - поинтересовался Тимофеев. - У кормила, можно сказать, нашей государственности стоят, а вы их-таки и не знаете. Так зачем же вы ко мне пожаловали?
- Мы пока не знаем, что это за люди, - ответил Турецкий. - Прошло сорок лет. И ничего не известно, кроме прозвищ. Скронц, Пупотя, Алай, он же Алексей Шилов.
- Тише, - поднял вверх палец Попердяка.
- И все-таки, Вячеслав Михайлович.
- Ну что ж, двум смертям, как говорится, не бывать. Ладно, скажу, все скажу. Но вовсе не потому, что хочу помочь вашему сраному правосудию, а чтобы им отомстить. Хотя уйдут они от вас, уйдут... Они ребята ушлые. Это и тогда уже стало понятно, когда они меня под мокрое подставили!
Тимофеев скрипнул зубами. В его глазах светилась такая неприкрытая ненависть, что Турецкий понял - каким бы ни был этот человек, но сейчас он говорит правду.
Тимофеев стал рассказывать. И было видно, что он помнил все так, как будто это было вчера - теплый летний день, он, выигравший у Скронца, затем Леха со своей пушкой. Все произошло быстро, за какие-нибудь полчаса. И вот в тот же вечер летит Тимофеев в поезде Москва - Ташкент, несколько недель скрывается там по шалманам, а потом находят-таки его. Дальше - обычный рассказ зека: тюрьма, суд, зона.
- Адвокат мне хороший попался, усек, что в обвинении-таки не все ладно склеивается, за то я вышку-то и не схлопотал, а ведь мог. Но были там свои неувязочки. Однако десять лет свои я протрубил, выпустили пораньше за примерное поведение. Я пока на зоне сидел, все думал: выйду - отомщу. Погибну, но перебью их, собак. Но когда вернулся, это уж шестьдесят седьмой год шел, доберись до них - куда гам! Этот, Пупотя который, уже чин в ГэБэ имел, а Скронц по финансовой части, по заграницам, глядишь, работал, в Швейцарии, что ли? Куда нашему брату до Швейцарии?
Глава тринадцатая ЮМОРИСТЫ
1
- А теперь, смотри, всё в "фордах" и "мерседесах" ездиют. Один, значит, Президента нашего охраняет, другой - финансами командует. Да я бы свою жизнь ему на секунду не доверил, ведь продаст, недорого возьмет. Да и второй, чистоплюй, интеллигентик, а ведь он-то Верку и пришил, профессорский сыночек, чистюля-то наш!
Тимофеев замолчал. Турецкий тоже молчал, пораженный услышанным. Так вот оно что - начальник спецохраны Шилов, фактически второй человек в стране, и сам товарищ Корсунский, этот уже человек номер три в государстве, - и есть Скронц и Пупотя. И сразу все встало на свои места, вернее, только начало вставать, потому что новости были чересчур неожиданными и серьезными, чтобы вот так, походя их переварить. Турецкий моментально стал просчитывать все, что знал об этих людях.
- Значит, говоришь, в карты проиграли? - задумчиво спросил Турецкий.
- Мода такая была, а Скронцу деньги нужны - для отца вроде. Уж что там у него с отцом, этого я не знаю. Может, проворовался, а может, и еще чего. Врать не буду. Но только они с Пупком напару народ на пляже чистили. А тут, глядишь, промашка вышла, вот и проиграл.
- Кому проиграл-то, не знаете? - спросил Турецкий.
Тимофеев как-то странно поджал губы, скукожился и ответил:
- Кто ж его знает, кому он проиграл. Много у нас на плотине было разного народу.
"Ах, вот оно что, - мелькнуло в голове у Турецкого. - Тебе самому-то и проиграл. Значит, не так уж ты и не виновен в смерти Веры Семиной".
- А этот? - спросил он, указывая на Леху Шилова. - Меня больше всего интересует вот этот.
- А вы не дурак, гражданин следователь, - усмехнулся Тимофеев. - Этот у них самый главный и есть. Где он сейчас, не знаю, врать не буду. Но сильный человек, ох сильный. Его пуще других берегись, он на все способен. Где он есть, не знаю, но где-то быть должен. И наверняка большими делами ворочает. И где-то от них недалеко, ведь они одна шайка-лейка. Он ведь Пупку-то братан двоюродный.
Тимофеев снова взял в руки снимок:
- Так по фотке-то этой его, поди, не узнаешь. Я вот и Пупотю бы, наверно, не признал, такой он теперь стал мордатый. Я-то его за эти годы видел несколько раз, потому понимаю, какой он теперь. Раньше он особенно глаза-то не мозолил, особенно когда в ГэБэ состоял, а теперь-то он так осмелел, что иной раз в телевизоре мелькает, ничего не боится.
- Да, Вячеслав Михайлович, - покачал головой Турецкий, - задали вы мне загадку.
- Это не загадка, - зло усмехнулся Тимофеев. - А раз вам нужна загадка, так вот, слушайте: что делать, если преступления не совершал, ни за что десять лет по лагерям оттрубил, здоровье все потерял, и все ни за что! Что тут поделаешь, а? Что скажете?
- Не знаю, Вячеслав Михайлович, что вам и сказать, - честно ответил Турецкий, - дело было давно, скоро сорок лет. Если и были какие улики против Корсунского и Шилова, то их давно уже нет. Вы настаиваете на пересмотре дела в порядке надзора?
- Да Бог с тобой, Александр, как, бишь, тебя по батюшке, какой пересмотр дела? Какой надзор? И судимость за давностью снята. Что это сейчас в моей жизни поменяет? Ничего не поменяет! Как живу, таким макаром уж и помру, немного осталось. А только злоба у меня внутри все кипит, не остынет. Как бы отомстить тому душегубу.
Тимофеев сжал губы, и в его узких глазах полыхнула настоящая животная ненависть. Турецкий подумал, что ему не хотелось бы, чтобы его кто-нибудь ТАК ненавидел.
- Кого вы имеете в виду? - спросил Турецкий. Ответа не последовало, и Саша продолжил: - Собственно, вы уже многое сделали для того, чтобы их разоблачить.
- Это не то! - процедил сквозь зубы Тимофеев. - Это что! Вы их культурненько прижмете, а они отвертятся, вот увидите. Слишком уж большую силу они получили. Да что вы думаете, они самим Президентом вертят как хотят. - Он снова усмехнулся и посмотрел на Турецкого в упор. От этого немигающего взгляда Саше стало не по себе. - Вы что думаете, сидит этот пентюх в своей вонючей хибаре и о делах государственных рассуждает? Что он там понимать может? Может, представьте себе, гражданин следователь. Я давно за этой парочкой слежу. Если знать, кто они такие, многое понятным становится.
Турецкий напряженно молчал, не прерывая собеседника, но и не соглашаясь с ним. Он ждал, что еще скажет этот странный человек.
- Вы их культурненько в "Матросскую тишину" - и то, если вам пофартит. Ну, посидят годик, отдохнут. Как теперь при вашей демократии положено: ужин из ресторана будут заказывать, тут тебе и телефон, и цветной телевизор. А потом или амнистия, или "за отсутствием состава". Нет уж, будь моя воля, они бы баланду из параши хлебали. - Тимофеев замолчал, но с полминуты глаза его и все лицо, сжимавшиеся кулаки продолжали приговор. Чуть успокоившись, он продолжил: - Уж я бы нашел, я бы придумал такие пытки, которые им и не снились. И главное, чтобы ОН попался, я бы его покромсал, я бы убил его, но сначала он припомнил бы тот день. И умылся бы слезами. Он бы молил меня о пощаде, но я бы его не пощадил...
Турецкий подумал, что скромный сторож с молочного завода мог бы при других обстоятельствах вырасти в первосортного офицера внутренних войск, дослужиться до начальника лагеря, заработал бы за служебное рвение орден Трудового Красного Знамени, никак не меньше. Может, и Героя соцтруда. У такого бы все план перевыполняли.
Постепенно речи Тимофеева становились все более бессвязными, напоминая больше бред больного или безумца, чем речь нормального человека. Турецкий понял, что никакой новой информации он здесь не получит, и решил, что нора идти.
Он поднялся:
- Ну что же, Вячеслав Михайлович, - большое вам спасибо. Вы мне сообщили очень ценную информацию.
Он выбрался из-за стола, перешагнул через разбросанные по полу грязные предметы, назначения которых он не знал и не хотел знать, и направился к двери. Он бы побежал, так ему хотелось поскорее вырваться из этой вонючей берлоги, но сдерживал шаг, стараясь не выдавать отвращения, которое вызывали в нем и сам хозяин, и его жилище.
Видя, что гость уходит, а к Попердяке гости приходили нечасто, тот поспешил за Турецким. К тому же Саша был не просто гость, а первый, в сущности, человек, с которым Тимофеев мог обсудить главное горе и главную страсть своей жизни - жажду отомстить обидчикам, из которых Скронц и Пупок занимали только второе место, первое же держал он - Леха Алай, он же Алексей Шилов.
И теперь в лице этого следователя в его дом вдруг постучалась судьба. Он понял, что сможет наконец отомстить, пусть не так, как мечтал годами, лежа на нарах, искусанный клопами, как представлял себе, когда пилил лес электропилой, когда кормил комаров в Заполярье. Пусть не сбудется то, чего он хотел, и все же очень хотелось, чтобы Леха взгремел сам. Пусть бы даже "культурненько в тюрьму", но чтобы схлопотал вышку или хотя бы на всю катушку - пятнадцать.
- Александр, как вас, - задыхаясь, он бросился вслед уходящему Турецкому.
- Борисович, - ответил тот.
- Александр Борисыч! Куда вы торопитесь, посидим, поговорим. Душу вы мне растравили... Я вот сейчас молочка можайского, - нашелся хозяин. Откуда-то - Турецкому показалось, чуть ли не из-за пазухи, - появился обгрызенный сальный стакан.
- Нет-нет! Я молоко не люблю, - поспешно отреагировал Турецкий, а про себя подумал: "Интересно, если бы было очень надо, одолел бы я 200 граммов этого молочка или все-таки вырвало бы?"
- Александр Борисыч, ты мне вот что скажи, тебя как в Москве найти-то? А то вдруг я по своим каналам узнаю чего. У меня ведь свои канальчики-то остались кое-какие.
- Сейчас я напишу вам мой телефон в Мосгорпрокуратуре, а если меня там не найдете, можно звонить начальнику МУРа Романовой.
- Баба? - с недоверием покачал головой Тимофеев,- Хотя о ней я слыхал, вроде бой-баба. Ладно, понял.
- Так что, если что-то узнаете, это будет большая помощь.
- Тогда просьбица у меня. - Тимофеев смотрел на Турецкого странно, как-то хитро и просительно в одно и то же время, и это казалось почему-то ужасно противным.
- Пересмотр дела? - спросил Турецкий.
- Да нет, какой там пересмотр, - махнул рукой Тимофеев. - Это и не старайтесь, не получится. Что ж, разве я не понимаю, в какой мы стране живем. Нет, когда будете брать его, Леху то есть, вы ему только одно слово скажите: "Попердяку помнишь, бля?" Ну даже и без "бля", если вам должность не позволяет. Посмотрите ему в глаза и спросите: "Помнишь Попердяку, сука?" Обещаете?
Турецкий заколебался.
- Гражданин следователь, я ведь только за это и стараюсь.
- Хорошо, только без "суки".
- Пусть без "суки", - махнул рукой Тимофеев, - но только чтоб он знал, что я его сдал.
2
- Александра Ивановна, снова Князев на проводе, - вошла в кабинет секретарша Романовой Любочка и вдруг, не сдержавшись, расхохоталась.
- Что, неужели анекдоты рассказывали? - поинтересовалась Романова.
- Да нет, там просто один такой есть юморной, что ни скажет - обхохочешься.
- Да уж действительно обхохочешься, - проворчала Романова, которой давно уже было не до смеха. - Ладно, что там у них?
- В двух словах - всех задержали. Пока они в Князеве в изоляторе, интересовались, что с ними делать.
- Срочно свяжись.
В сущности, новости должны были бы Романову скорее обрадовать. От князевских коллег она узнала, что угнанный "Москвич" с тремя боевиками был остановлен около села Удолы. Один был убит на месте, двое других (один легко ранен) задержаны. Чуть позже в самом Князеве был задержан и "Хемингуэй" - это оказалось самым простым делом, поскольку было известно, что он жил в гостинице.