Глава X
Ланге отобрал у Петрова-Скорина только что налитую им себе рюмку коньяку. Повертел ее в пальцах, посмотрел на просвет. Коньяк был светлый, золотистый, не шустовский, а настоящий французский. Такой коньяк сейчас и в Париже редкость. И вот, пожалуйста, в столице опереточного гетмана на оккупированной немцами Украине. Коньяк в рюмке распространял вокруг тонкое благоухание, вызывая приятные ассоциации.
Ланге поставил рюмку на стол подальше от Петрова-Скорина, улыбнулся.
- Прежде всего дело, мой друг.
- Ну, рюмка коньяка не помеха...
- Не уверен,- сказал Ланге и спросил: - Простите за излишнее любопытство, но каковы в кадетском корпусе были у вас успехи по истории?
- Весьма умеренные,- хмыкнул подполковник.- Весьма.
- Я так и предполагал. А история, разрешите заметить, наука поучительная.
- Даже в отношении коньяка?
- Даже в отношении коньяка. Когда-то в училище учитель нам рассказывал о спартанцах. Сами они не пили, но охотно давали вино рабам, чтобы показать своим детям, в каких скотов алкоголь превращает людей.
- Однако Спарта все-таки погибла, господин Ланге.
- К сожалению. Но я все-таки думаю, что причиной этой гибели был отнюдь не трезвый образ жизни.
- Как знать, как знать! - философски заметил Петров-Скорин.- Хотя я и не интересовался историей, но мне помнится, что Спарту победили Афины, а там вино воспевали все, кому только не лень. Так что излишняя воздержанность спартанцев до добра не довела. И европейские народы, к счастью, сделали из этого соответствующие выводы. Немцы повышали свою обороноспособность с помощью пива, французы в этих целях использовали коньяки и вина, а британцы - виски.
Разговор этот происходил в роскошной гостиной квартиры Николая Викентьевича Родзаевского, где подполковник за прошедшие дни настолько освоился, что чувствовал себя полным хозяином.
Следует сказать, что беседующий сейчас с гостем из Берлина подполковник Петров-Скорин был не совсем тем Петровым-Скориным, которого так не любил Дмитрий Иванович Толстой. И если господин Ланге в кабинете графа ничуть не походил на господина Ланге за обеденным столом, то еще более разительные перемены произошли с приятелем Ваника.
В поведении подполковника полностью отсутствовала обычно присущая ему уверенность, нередко переходящая в бесцеремонность, а то и в наглость.
Таким Петрова-Скорина не знал не только Дмитрий Иванович, но и Ваник.
Ланге забросил ногу за ногу, словно бритвой полоснул глазами по лицу подполковника.
- Ну что ж, мой друг, если не возражаете, забудем пока про Спарту, Афины и выпитый Наполеоном перед Бородинским сражением стакан коньяка. Давайте займемся делом. Надеюсь, выпитое у Толстых уже выветрилось?
- Я полностью трезв.
- Ну-ну, не надо преувеличивать,- сказал Ланге.- Но мне все-таки хочется вам верить. У всех русских людей вера всегда превалировала над разумом. А я, как вы знаете, сугубо русский человек, хотя, видимо, и с примесью татарской крови, что вы, как я слышал, не одобряете...
- Не стоит все принимать слишком всерьез,- сказал Петров-Скорин.
- А я и не принимаю,- успокоил его Ланге. Он зевнул и спросил: - Николай Викентьевич беседовал с вами перед отъездом?
- Так точно.
- Меня интересуют в данном случае не вообще разговоры, а то, что имеет непосредственное отношение к делу.
- Я понимаю.
- Вы осознаете ту ответственность, которая на вас возлагается?
- Конечно, господин Ланге.
- И вы полностью уверены в своих силах?
- Да.
- Николай Викентьевич объяснил, что потребуется от вас в Москве?
- Так точно, но только в общих чертах.
- А зачем вам знать сейчас частности? Они только сбивают с толку. В деталях все, что от вас потребуется, вы узнаете на месте. На сколько вы оформили свой отпуск по семейным обстоятельствам?
- На два месяца. Но если нужно...
- Два месяца - срок немалый.
- Когда я должен выехать?
- Завтра.
Подполковник не мог скрыть своего удивления. Этот человек с темными азиатскими глазами беспрерывно его поражал своими совершенно непредсказуемыми решениями. Ведь еще накануне из разговора с Ланге можно было понять, что отъезд Петрова-Скорина предполагается не раньше, чем через неделю. И вот на тебе! Нет, это никак не устраивало подполковника. Что за идиотская срочность!
- Боюсь, что завтра я не смогу,- сказал он.- Мне в Киеве надо утрясти кое-какие дела. Как вы посмотрите на то, что я уеду дня через два-три?
Ланге пожал плечами.
- Боюсь, что вы меня неправильно поняли. Я вас не спрашиваю, когда вам удобней ехать. Я вам говорю, когда вы выедете. Теперь вы меня поняли?
- Так точно.
- Вот и прекрасно.
- Но ведь вы не успеете с документами.
Ланге усмехнулся.
- Не волнуйтесь, мой друг. Я о вас уже позаботился. Все документы оформлены еще утром. Обер-лейтенант Штуббер привезет их вам на квартиру сегодня к десяти часам вечера. Поэтому попрошу вас до его появления никуда не уходить. Надеюсь, я не нарушил ваших планов?
- Я договорился встретиться в бильярдной с ротмистром Спириденко, но...
- Весьма сожалею, что огорчил вас и ротмистра. Передайте ему мои искренние сожаления. Но Штуббер вас надолго не задержит, только вручит деньги и документы. Будем надеяться, что вы еще застанете ротмистра. Теперь о деньгах. На территории Совдепии принимают все деньги, кроме, понятно, гетманских карбонавцев, но их и в Киеве не очень-то любят. Штуббер вручит вам десять тысяч в думских и пять тысяч керенок. Не много, но и не мало. До Москвы доберетесь, а там о вас позаботятся.
- Меня интересуют не столько деньги, сколько документы,- сказал Петров-Скорин.- Мне бы совсем не хотелось вызывать подозрение у господ чекистов. Я могу рассчитывать на надежность полученных от Штуббера бумаг?
- Не доверяете немцам? - улыбнулся Ланге.- Думаете, если они подменили в России царскую династию, подсунув православным вместо Романовых Голштейн-Готторпских, то от них и другие мелкие пакости можно ожидать? Не беспокойтесь, Штуббер в полной зависимости от меня, а я больше заинтересован в вашей безопасности, чем вы сами. Во-первых, я успел вас полюбить за ваш кроткий нрав и воздержанность в употреблении горячительных напитков. А во-вторых... вы мне просто нужны. Ваш арест мог бы весьма повредить делу. Я уж не говорю о том, какую утрату понесет белое движение. Так что вы получите самые безукоризненные документы, какие только могут быть, никакой липы. Всё - натурель. Сомневаюсь, что столь безукоризненными документами располагает сам Феликс Эдмундович Дзержинский. В общем, если у вас появится фантазия поболтать о погоде или о видах на урожай с Ульяновым-Лениным, смело отправляйтесь в Кремль - с такими документами вас пропустят...
- Я не очень стремлюсь заводить новые знакомства,- сказал Петров-Скорин, и Ланге засмеялся.
- Вот теперь я наконец убедился, что вы действительно трезвы. Учтите, кстати, что не только я люблю трезвых людей - большевики тоже. Они по натуре ближе к спартанцам, чем к афинянам...
Одутловатое лицо Петрова-Скорина выражало подобострастное внимание и покорную собачью преданность. Похоже, что в Москве он пить не будет. Но все-таки Ланге предпочел бы иметь в качестве своего эмиссара другого человека, не только полностью равнодушного к алкоголю, что важно само по себе, но и более осмотрительного, гибкого, с цепким умом и необходимым в таких ситуациях обаянием. Когда-то Алистер Краули, который сам мало был приспособлен для избранной им деятельности, говорил ему, что тайный агент и проститутка, если хотят богатых клиентов, обязательно должны иметь шарм. Но, как это ни печально, шарм дается только природой, а выбора у Ковильяна-Корзухина не было. Конечно, Петров-Скорин отнюдь не идеальный вариант, в жизни вообще мало идеальных вариантов. Но что поделаешь? Оставалось лишь надеяться, что госпожа Усатова, которая успела пройти неплохую школу не только по линии плотских утех, сможет использовать этого подполковника с максимальной пользой для дела. Давить людей и стрелять в них он, безусловно, умеет, а это в Москве может пригодиться, хотя Ковильян-Корзухин и предпочел бы обойтись без шумовых эффектов.
- До пограничного пункта,- сказал он,- вас доставит тот же Штуббер. Он же организует посадку в поезд. Вы, видимо, поедете вместе с сотрудниками миссии Красного Креста. А дальше... Дальше вы сможете рассчитывать лишь на покровительство всевышнего. Надеюсь, что у вас с ним приятельские отношения. Я не ошибаюсь?
Петров-Скорин поморщился.
- Не богохульствуйте, Ланге.
Ковильян-Корзухин был приятно удивлен.
- Никогда бы не подумал, что вы верующий. Очень рад этому. Всегда предпочитал людей, у которых есть хоть что-то святое.
- По какому адресу и к кому я должен явиться в Москве?
Ковильян-Корзухин засмеялся.
- Похоже, подполковник, что в нашем деле вы совершеннейший младенец. Никаких адресов и никаких фамилий, мой друг. Вы в Москве бывали и знаете, где находится Сухаревская башня. Вот и погуляйте возле нее с десяти до половины одиннадцатого утра, наклеив кусочек пластыря под правый глаз. К вам подойдет молодой человек и скажет: "Небось из Ельца? Фартовый город. Не зря говорят: "Елец - всем ворам отец". Ответьте: "Кому отец, а кому - отчим". Этот человек и сведет вас с кем требуется. Если же к вам два дня подряд возле Сухаревской башни никто не подойдет, то в такое же время будьте у главного входа в магазин "Мюр и Мерилиз". Увидев там женщину в сером платке, торгующую пирожками, спросите ее: "Не из человечинки, часом?" - "А ты попробуй".- "Боязно. Одна попробовала- семерых родила!" Понятно?
- Так точно.
- И еще. Все свое офицерское обмундирование оставите, разумеется, здесь. Одежда штатская. Ничего броского, запоминающегося. Мещанин среднего достатка. А теперь разрешите откланяться. Желаю вам успехов.
Обер-лейтенант Штуббер, как и обещал господин Ланге, пришел к десяти вечера. Передал Петрову-Скорину деньги, документы, договорился о встрече на завтра. Визит немца занял не больше десяти минут. Штуббер не любил зря тратить время.
Как только за обер-лейтенантом закрылась дверь, Петров-Скорин сел к письменному столу и мелкими, почти микроскопическими буквами написал на узкой полоске бумаги какую-то записку. Скатал ее в маленькую трубочку и аккуратно вставил получившийся у него бумажный стерженек в просверленное в зажигалке отверстие. Затем надел шинель и вышел на улицу.
Петров-Скорин не торопясь прошел до Конной площади, свернул на Полицейскую улицу. Здесь, за синематографом "Иллюзион", рядом с кафе с патриотическим названием "Гайдамак", которое содержал приехавший из Херсона обрусевший немец, его окликнула отделившаяся от стены женщина с ярко накрашенным ртом.
- Военный, а военный, папироской не угостите?
Женщина неловко взяла негнущимися, озябшими пальцами папиросу. Вопросительно посмотрела на него подведенными глазами.
Подполковник протянул ей зажигалку. Она неумело закурила, закашлялась, а затем, щелкнув замочком, положила зажигалку Петрова-Скорина к себе в ридикюль.
Подполковник почему-то воспринял эту несусветную наглость уличной проститутки как нечто само собой разумеющееся и, не пытаясь вернуть свою собственность, зашагал обратно к дому. Похоже было, что ночная прогулка потребовалась ему только для того, чтобы угостить папиросой эту ночную бабочку и лишиться своей зажигалки.
Спал Петров-Скорин эту ночь как младенец и проснулся утром от доносившихся с улицы голосов мальчишек-газетчиков:
- Революция в Германии! Революция в Германии! К власти пришли социал-демократы! Вильгельм II бежал в Голландию!
В дверь спальни протиснулась голова Савелия.
- Слухаете, что горланят?
- А як же,- отозвался Петров-Скорин, натягивая сапоги, и вполголоса пропел: - На дорози жук, жук, на дорози черный, погляди-ка, дивчина, який я моторный!
- Усе мы моторны, коли жареный петух в непотребное место клюнет,- желчно сказал Савелий.- Николай Викентьевич-то когда возвернется?
- Теперь уже скоро,- пообещал Петров-Скорин.
Действительно через восемь дней после этого разговора друг месье Филиппа и покровитель очаровательной Любочки Вронской Николай Викентьевич Родзаевский уже нажимал на кнопку звонка своей холостяцкой квартиры.
За прошедшее время Родзаевский явно отощал, но отнюдь не растерял своего оптимизма. И когда Савелий пожаловался на Петлюру, который, по слухам, готовит поход на Киев, и на немцев, которые, похоже, совсем не собираются помогать Скоропадскому отстаивать столицу украинской державы, магистр (а может быть, венерабль) Киевской масонской ложи жизнерадостно сказал:
- А черт с ними! В Париже тоже люди живут. И, говорят, неплохо...
Родзаевский уже видел себя в Париже.
И следует признать, что на этот раз он полностью оправдал свою репутацию ясновидящего, который был обязан не столько себе, сколько новому воплощению незабвенного графа Калиостро в лице месье Филиппа и "адъютанту господа бога" князю Андронникову. Действительно, в январе 1919 года он вместе с Любочкой Вронской оказался в Париже. Здесь, как выяснилось, люди действительно жили не хуже, чем в Киеве, а некоторые - значительно лучше. Правда, в числе этих "некоторых" Николай Викентьевич не оказался. Увы, Париж любил деньги, а их становилось все меньше. Не ждал триумф и Любочку Вронскую. Ее зад почему-то так и не очаровал избалованных французов...
Приблизительно в то же время в Париже оказался вместе с семьей и граф Дмитрий Иванович Толстой, который решил навсегда распрощаться с Эрмитажем, который перестал называться императорским, с большевистской Россией и с Анатолием Васильевичем Луначарским, который, хотя и был вполне воспитанным человеком, но все-таки назывался комиссаром, правда, просвещения...
Но, расставшись с Россией, граф Толстой никогда не забывал своей встречи в Киеве с господином Ланге. Встречи страшной и романтической, которая навсегда оставила след в его душе.
Что ж, в жизни каждого человека есть свои тайны, особенно если этот человек принадлежит к благородному рыцарскому союзу вольных каменщиков.
Глава XI
Операция "Перстень Люцифера" приближалась к своему завершению. Но из всех ее вольных или невольных участников знал об этом только комиссар секретно-оперативной части Петроградской ЧК Леонид Яровой, которого член коллегии Петроградской ЧК Максимов считал - и не без оснований - интеллигентом и фантазером, что, по его мнению, являлось если и не недостатком, то, уж во всяком случае, не достоинством.
Но даже Яровой не был убежден, что столь тщательно разработанная им комбинация сработает до самого конца без единой осечки, или, как он выражался, без сучка и задоринки. Поэтому, докладывая Яковлевой о событиях в Петрограде, Киеве и Москве, он предпочитал ближайшие прогнозы снабжать выражениями типа: "видимо", "можно предположить", "есть основания думать", "вероятно", "скорее всего", "по логике вещей". Это должно было означать, что он всего лишь комиссар секретно-оперативной части, а не бог и не может с абсолютной точностью предусмотреть все мысли, эмоции и поступки такой личности, как Ковильян-Корзухин, который твердо решил променять неустойчивое положение секретного агента на стабильный и спокойный статус наслаждающегося жизнью европейского или американского миллионера.
Между тем, как вскоре выяснилось, всяческих похвал заслуживала не только шведская почта, но и секретная почта, организованная на Украине Заграничным бюро ЦК КП(б)У. Во всяком случае, сведения, сообщенные подполковником Петровым-Скориным, которого, впрочем, в киевском, харьковском и екатеринославском подполье больше знали под кличками "Артист" и "товарищ Андрей", в Загранбюро ЦК КП(б)У поступили без промедления и тут же были по прямому проводу сообщены в Петроградскую ЧК.
Так подтвердилось еще одно предположение Ярового - относительно московских связей и московских авантюр Ковильяна-Корзухина, который не собирался ограничиваться Петроградом.
В Москву для встречи у Сухаревской башни с "молодым человеком", который оказался старым клиентом субинспектора Волкова из Московского уголовного розыска - Дубоносом, выехал помощник Ярового Миша Стрепетов. На совещании у Яковлевой было решено, что "товарища Андрея" (Яровой называл его "Каратыгиным") целесообразней иметь "про запас" в Петрограде, где ему, возможно, суждено сыграть существенную роль при задержании и допросе Ковильяна-Корзухина.
Знакомство Михаила Стрепетова с Васькой Дубоносом произошло без всяких осложнений. Хотя субинспектор Московского уголовного розыска Волков по просьбе Ярового и принял необходимые меры предосторожности на тот случай, если Дубонос заподозрит что-нибудь неладное, лучше было, конечно, к ним не прибегать.
Стрепетов, разбитной и веселый, настолько понравился Дубоносу, что тот, не мудрствуя лукаво, тут же предложил ему стать подельщиком в очень выгодном, по мнению Дубоноса, деле - квартирной краже на Нижней Масловке.
- Румяное дело,- объяснил он своему новому приятелю,- само в руки прыгает. Не пожалеешь!
Хотя Стрепетов и отказался от "румяного дела", но доверием был явно польщен.
Очаровал он и мадам Усатову, которая, по мнению субинспектора Волкова, находилась "в последней стадии зрелости - и на взгляд, и на ощупь".
Короче говоря, помощник Ярового пришелся в Москве ко двору. По сведениям, которыми располагали петроградские чекисты, появление Ковильяна-Корзухина в Москве исключалось. Но все-таки Яровой предусмотрел и этот вариант, так что, если бы недавний гость графа Толстого решил все-таки навестить Москву, то это событие не застало бы никого врасплох.
В общем, за ту часть операции, которая осуществлялась в Москве, можно было особенно не волноваться.
Что же касается Петрограда, где предполагались главные события, то тут такой уверенности не было. То есть уверенность, пожалуй, все-таки была, но у всех приобщенных к операции, кроме ее руководителя - комиссара секретно-оперативной части Леонида Ярового... И следует признать, что некоторые основания к сомнению у Ярового были. Особенно его беспокоили два "если".
Что, если Ковильян-Корзухин инстинктом старого разведчика, побывавшего в сотнях различных переделок, почувствует в последнюю минуту ловушку и не поедет в Петроград?
Исключено? Нет, не исключено.
Или другое "если". "Племянник" Семена Петровича Карабашева был молодым неопытным чекистом, которому предстояло еще учиться и учиться. "Дядя Сема", отнюдь не питавший теплых чувств к объявившемуся при помощи Петроградской ЧК родственнику из Калуги, вполне мог воспользоваться его оплошностью и передать через кого-либо- мало ли неустановленных людей, с кем он связан! - предупреждение компаньону. Так, дескать, и так, все провалилось, нахожусь в руках чекистов, по старой дружбе советую: пока не поздно, беги во все лопатки из Питера. Черт с ними, с миллионами! А то повяжут тебя здесь, как новорожденного спеленают...