– Да, кстати… Надеюсь, вы простите мой дружеское любопытство? Мистер Флитгейл… он уже сделал вам предложение?
Ива засмеялась, нежно коснулась тугого цветка хризантемы в вазе, пробежала тонкими пальцами по игольчатым лепесткам, и посмотрела на Суона искрящимся взглядом.
– О, нет, инспектор. Я бы этого не допустила… пока.
В театре давали "Набукко", оперу, имевшую грандиозный успех у публики, которую слышали все, кроме инспектора. Суон перечитал брошюрку либретто, но уследить за событиями не мог до самого финала. Правда, его впечатлили грандиозные декорации и роскошные костюмы, выполненные в монументальном библейском стиле, но в целом Суон не был любителем оперы и страдал от громких звуков.
Мадам фон Мюкк пела Фенену, пела бесподобно, то и дело срывая аплодисменты и вызывая экстатическое "Браво!" с галёрки. Под финальные овации на сцену вынесли огромные корзины цветов, полетели букеты, Мелисанде поднесли несколько коробок с презентами от благодарной публики. Сидя в гостевой ложе, Суон тоже сжимал в руках букет, который, признаться, не знал, куда приспособить и который изрядно ему надоел. В конце второго акта он собрался уж было метнуть его на сцену. Но потом счёл, что будет лучше явиться с цветами в гримуборную, и мучился дальше – неудобством от дюжины роз и двусмысленностью предстоящего визита к певице.
Наконец, зрители стали покидать свои места, Суон направился к служебной двери около занавеса, и был препровождён к примадонне. Подле её дверей толпились поклонники, жалобно взывая к певице и потрясая букетами, но театральный служитель провёл инспектора сквозь толпу, постучал особым, тремолирующим стуком, и инспектор вошёл в уборную, вызвав ревнивое негодование в толпе верных обожателей мадам фон Мюкк.
– Вам понравилась опера? – спросила Мелисанда, отрываясь от зеркала и поворачиваясь к Суону. Она была ещё в костюме, и, вероятно, ещё в роли любимой дочери Навуходоносора, очень возбуждённая, с горящими глазами, с лихорадочным румянцем, пробивающимся сквозь толстый грим.
– Я под глубочайшим впечатлением, – искренне признался Суон, вручая ей розы.
Мелисанда торжествующе улыбнулась, с чувственной жадностью посмотрела на цветы, а потом перевела взгляд на инспектора так, будто готова была отдаться ему сейчас же. Она относилась к тому типу актрис, которые испытывают от игры род сладострастного возбуждения, и эта страсть естественным образом выходила за пределы сцены. Мелисанда обольщала мужчин неосознанно: она просто источала наэлектризованную ауру чувственности, и горе было тому, кто оказывался слишком слаб, чтобы сопротивляться этой силе. Неудивительно, что примадонна была замешана в невероятном количестве скандалов, и оставалось лишь посочувствовать барону фон Мюкк, который явно недооценил таланты своей супруги. Суон с трудом сохранял самообладание, но в его мозгу отчётливо и предостерегающе прозвучал голос Ивы: "Весь мир – театр…". Быть актёром в театре мадам фон Мюкк вовсе не входило в планы инспектора.
Примадонна позволила Суону сесть на банкетку и внезапно изобразила перед инспектором сцену глубокого раскаяния.
– Ах, мистер Суон, мне так неудобно, право! Мой браслет, он нашёлся. Так странно, в моём манто, там, знаете ли, небольшая муфта… Я была уверена, что за столом была в нём, и вдруг! Я невнимательна, наверное. Обнаружила, только придя домой. Я не очень расстроила вас, дорогой мистер Суон? – лицо актрисы выражало самое глубокое сожаление.
– Прекрасно, миссис фон Мюкк, я очень рад за вас, – Суон был потрясен до глубины души, но всё же держался приятного, любезного тона. – Вы не позволите мне взглянуть на этот браслет?
– О, конечно, инспектор. Право, это сущая безделица… – Мелисанда вынула браслет из ящичка своего туалетного столика и протянула инспектору, – Но, право, потерять его для меня было бы истинной трагедией. Конечно, он очень мне нравится, но дело даже не в этом.
Браслет, действительно, выглядел не слишком шикарно по сравнению даже с теми скромными жемчугами, которые лежали на туалетном столике перед актрисой. Толстый, вероятно, дутый, браслет тёмного серебра был украшен филигранью и крупными, неправильной формы камнями ярко-голубой с чёрными жилами, бирюзы. Несколько мелких кораллов были неровно посажены среди бирюзы.
– Простите, мадам, ваши ценности застрахованы, я надеюсь?
– Да, я всё страхую у "Зигеля и Брауна", но дело не в этом… Вы знаете, мой муж… пока ещё муж… я надеюсь, что скоро я стану свободна… он так патологически ревнив! Как венецианский мавр! Вы не представляете себе, как я страдаю, – губы Мелисанды задрожали, она отвернулась, прикрыв глаза рукой, и продолжила трагическим голосом. – Я не могла себе представить. Эти отвратительные сцены ревности! Эта мелочность! Эти оскорбительные обвинения! Боже мой, я не могу вспоминать без ужаса… Представьте себе: я пела в Париже с одним молодым тенором, очень успешно, и подарила ему на память милую безделицу, золотую бонбоньерку с эмалью. Подарила, просто повинуясь доброму чувству. И этот мавр! – он ворвался в мой номер, осыпал меня оскорблениями, чуть не убил бедного Мишеля, представьте – отобрал у него бонбоньерку и буквально вышвырнул его вон! Это было невыносимо!
Суон не стал уточнять, что делал бедный Мишель в номере мадам фон Мюкк, а только сочувственно промычал нечто нечленораздельное и спросил о другом:
– Мадам, мне не хотелось бы вновь подвергать вас переживаниям, но мне придётся задать вам несколько вопросов о вечере у Бёрлингтона.
Мелисанда согласилась и более-менее в соответствии с рассказом Ивы описала события сеанса.
– Простите, мадам, а знали ли вы барона раньше? – уточнил Суон.
– Нет, совершенно не знала. Я вообще никого не знала, кроме графа и графини. Вы знаете, граф Бёрлингтон – меломан и меценат, он не пропускает ни одного спектакля! А вот бедняжка графиня… Удивительно, при таких внешних данных быть такой вялой особой…
– Мадам, – перебил её Суон, – а почему вы решили поменять место?
– О, инспектор, – дива немного растерялась, скорее не от вопроса, а от того, что её перебили, – я вовсе не хотела менять место. Напротив, я хотела сидеть рядом с князем Урусовым. О, скажите мне, ради бога, инспектор, вы не подозреваете его? Я хотела сказать, что вы не должны делать этого! Он обладает поразительным магнетизмом, я вся дрожала, чувствуя, как он берёт мою руку… – примадонна вновь разволновалась, и глаза её загорелись сладострастным огнём, – но, знаете ли, я сидела спиной к дверям в зимний сад. Там был ужасный сквозняк. Певице приходится многим жертвовать ради своего голоса. Мне пришлось пересесть, тем более, раз уж графиня ушла…
– И вы не заметили ничего подозрительного, когда проходили за креслом барона Фицгилберта?
– Нет, ровным счётом ничего. Но там было темно, вообще ничего не видно. Если бы милый князь и полковник Брюстер не помогли мне, я бы, ей-богу, запуталась… И я всё время думала – какой вопрос задать Таис Афинской. Мне казалось неудобным спрашивать о мелочах, поэтому я спросила – буду ли я петь в Америке. И, представьте себе…
Суон покинул примадонну, оставив её в некотором разочаровании; уходя, он слышал, как воодушевлённые поклонники штурмовали дверь её уборной, и как театральный служитель взывает уставшим голосом: "Господа, мадам отдыхает! Сейчас господин реквизитор соберёт ваши букеты! Не ломайте же двери, мадам отдыхает!"
Глава 3. Графиня и вдова Фицгилберт
Ива сидела в гостиной графа Бёрлингтона, в том самом салоне, в котором день назад произошло странное убийство барона Фицгилберта. Граф в расстроенных чувствах сидел напротив неё за чайным столиком; графиня, сохраняя изумительное спокойствие, разливала чай в китайские чашки.
– Я давно был коротко знаком с Эдвардом, бароном Фицгилбертом. Прекрасный был человек. И вот что важно – он был безупречно, кристально честный человек. Исключительный друг, и в Адмиралтействе его очень, очень ценили. Не могу себе представить, что кому-то понадобилась его смерть. Бедная баронесса. Она совершенно раздавлена.
– Да, она была ему бесконечно предана, – заметила графиня.
Бёрлингтон тихо кашлянул, стараясь подавить циническую усмешку. Было бы странно предположить, что баронессу осаждали толпы воздыхателей, подвергая её супружескую преданность серьёзным испытаниям. Графиня посмотрела на супруга с осуждением, но ничего не добавила, а только достала из небольшой корзинки у ног рукоделие и стала внимательно рассматривать его.
– Граф, расскажите мне, как вы умудряетесь собирать у себя столь пёстрое общество, что было позавчера? – спросила Ива, несколько разряжая неприятную паузу.
– О, я, видите ли, хотел собрать совсем небольшое общество. Я ведь честно признался вам, что хотел испытать князя Урусова, и потому решил пригласить самых разных людей…
– А откуда вы знаете самого князя Урусова? – спросила Ива.
– Я был знаком ещё с его отцом! Мы познакомились с ним в Берлине, на каком-то приёме. А тут я встретил младшего князя на банкете – увы, его отец скончался около года назад, – и мы с молодым Урусовым разговорились. Вы не поверите, мисс Ива – одно лицо! И манеры, и голос! Кажется, он сказал, что наслышан о моих салонах, и что сам практикует в качестве медиума. Я счёл вполне уместным пригласить его.
– Ах, вот как… А что остальные?
– Ну, полковника Брюстера считают одним из самых проницательных критиков спиритуализма. Мы с ним давно знакомы по Обществу исследования психических явлений, познакомились ещё до англо-бурской войны, когда он только вернулся с Востока. Я имел честь присутствовать на заседании, где он докладывал о восточных практиках, которые наблюдал в Индии. Барона Фицгилберта я пригласил оттого, что он был на том приёме, где я встретился с Урусовым. Я познакомил их, барон присутствовал при нашем разговоре. Естественно, я пригласил его. Ну, и решил, что будет неловко позвать его без супруги. Вот, собственно, и всё.
– А мадам фон Мюкк? – Ива приподняла бровь.
– Ах, да… – смешался граф. – Это вышло в известной степени случайно. Видите ли, я был на премьере "Набукко", после спектакля был приём, и как-то вышло, что я пригласил её. Она пришла в восторг, когда услышала о том, что медиумом будет русский князь, она очень впечатлительна, как вы успели заметить. Настоящая актриса. Вот я и пригласил её. Надо же бедняжке как-то отвлечься от этого кошмарного развода!
Казалось, граф оправдывается в своей галантности. По крайней мере, он старался не смотреть на графиню, а на Иву изредка поднимал виноватый взгляд.
– Я понимаю. Я хотела бы спросить ещё вот о чём. Когда мы с вами, милая графиня, подошли к столу, почти все места были уже заняты, не так ли? – спросила Ива.
– Да, насколько я помню, – с некоторым облегчением от перемены темы ответила графиня.
– Дорогой граф, быть может, вы вспомните – гости рассаживались вокруг стола по собственному усмотрению, или кто-то взял на себя руководство этим процессом?
Граф пожал плечами и стал вспоминать:
– Кажется, Мелисанда сразу заняла место рядом с медиумом. Помню, что полковник Брюстер хотел сесть по другую сторону от него, но там уже сел барон Фицглиберт. Полковнику пришлось занять следующее кресло. Бедняжка баронесса даже растерялась – она, видимо, хотела быть рядом с мужем, но место оказалось занято. Я думаю, что полковник, без сомнения, уступил бы ей, но баронесса стояла как раз у него за спиной, и он, кажется, даже не заметил её… Тогда я пригласил её сесть рядом со мной, напротив барона. Кажется, так…
– Неужели полковник Брюстер не догадался уступить ей место? – с притворным негодованием спросила Ива. – Я мало знаю о нём, но он представляется мне человеком довольно грубых манер.
Граф Бёрлингтон поспешил встать на защиту своего гостя:
– О, мисс Ива, не судите так строго… Полковник Брюстер – вояка и путешественник, человек не салонный. Иногда он, конечно, бывает резковат, но, согласитесь, если бы не он, тогда здесь началась бы настоящая паника. И потом – он очень компетентный знаток оккультных наук, лично встречался с покойной мадам Блаватской, невероятно начитан. Я намеренно хотел, чтобы за столом оказались вы, мисс Ива, в чьих блестящих способностях я нисколько не сомневаюсь, и полковник, известный своим критическим к ним отношением. Может быть, это не слишком честно по отношению к князю, но ведь мы с вами – современные люди… кругом так много лжи!
– Вы совершенно правы. Кругом полно лжи, – согласилась Ива. – А теперь, милый граф, вы не станете возражать, если мы с графиней уединимся в вашем прекрасном зимнем саду и немного поболтаем?
– Нет-нет, я нисколько не возражаю! – обрадовался Бёрлингтон, помог жене собрать рукоделие и галантно проводил женщин в сад.
Там дамы остались наедине и присели на ротанговый диванчик с подушками. Графиня вновь развернула своё рукоделие. Она выглядела очень сосредоточенной на своём бархатном саше, но складочка меж бровей всё же была не только следствием усердия. Графиня обладала поистине фантастической выдержкой и на удивление сильным характером, прятавшимися за прекрасными мягкими чертами и безупречными манерами. Ива знала, как тяжело давалось ей безмятежное спокойствие: граф любил жену безусловно, но был натурой увлекающейся и не без авантюрной жилки. Графиня более всего ценила покой и те милые блага, которыми её обеспечивало её состояние и положение в обществе, но вынуждена была мириться с разнообразными увлечениями и затеями супруга. Между нею и Ивой давно были отношения доверительные, хотя графиня никогда не прибегала к услугам прорицательницы, а Ива не имела обыкновения сводить со светскими дамами коротких дружб.
В саду царили безмятежность и покой, как нельзя более подходившие характеру графини. Экзотические растения в кадках создавали настоящие эдемские кущи; в клетках, развешанных тут и там, весело пели разноцветные кенары, своим щебетаньем, хлопаньем крыльев и перескоками с жёрдочки на жёрдочку производя приятные, живые звуки. Здесь складка на лбу графини слегка разгладилась, лицо её стало совершенно спокойным и немного усталым.
– Сесилия, дорогая, можно я задам вам несколько деликатных вопросов? Поверьте, никому, кроме вас, я не стала бы задавать их, – ласково спросила Ива, любуясь вышиванием хозяйки.
– Ива, вы можете задать мне любой вопрос, вы знаете, что я буду с вами откровенна.
– Это чудесно. Скажите мне, дорогая, что вы думаете о баронессе Фицгилберт?
Графиня Бёрлингтон задумчиво пожала плечами. Через несколько секунд она опустила глаза на рукоделие, чтобы вколоть иглу с жемчужной бисеринкой в бархатное саше, слегка вытянула губы от сосредоточенности, и, уже вытянув иглу с нитью, ответила:
– Она очень милая женщина. И она была совершенно искренна, когда говорила, что была счастливы с Эдвардом. Он был действительно прекрасным человеком, и очень порядочным. Исключительно порядочным человеком. А она была ему достойной партией: более преданной жены мне не приходилось встречать. Она боготворила его и относилась к его деятельности так, что вызывала уважение не только дам, но и джентльменов. Она сумела привить эти чувства также и детям, что, конечно, характеризует её самым лучшим образом.
– Значит, у неё не было совершенно никаких причин желать смерти своему мужу?
– О, разумеется, нет! Я не могла бы и подумать такое.
– Что же, это понятно. А что вы скажете о мадам Мелисанде фон Мюкк? – спросила Ива, не сводя глаз с графини.
Сесилия воткнула иглу в свою работу наугад, уколола палец и вздрогнула от боли, или не от боли, но отдёрнула руку и посмотрела Иве прямо в глаза с каким-то ожесточением.
– Мой муж от неё в восторге.
– Она в самом деле замечательная певица, – с мягким нажимом заметила Ива.
– Да, у неё прекрасный голос, – напряжённо подтвердила графиня, откладывая рукоделие, – но она сеет своим талантом зло. Она… она отвратительна! Не могу поверить, что мой муж… – голос её дрожал.
– Вам нечего опасаться, дорогая Сесилия, – мягко заверила Ива и взяла графиню за руку дружеским, сочувствующим жестом, – она не причинит вреда вам. О, да, она вызывающе безнравственна, но вас это не коснётся.
Графиня Бёрлингтон всхлипнула, а затем разразилась слезами.
– Ну-ну, дорогая, вы стали жертвой светского ужаса перед этой женщиной. Все эти слухи, перешёптывания… Успокойтесь. Постарайтесь, всё же, составить какое-нибудь мнение о ней. Вы считаете, что всё её зло лишь в чувственной несдержанности?
Графиня отёрла слёзы, задумалась, поглаживая ровные ряды бисера на своём вышивании, и через некоторое время ответила:
– Ива, дорогая… Вы всегда утешаете меня. Конечно, она всего лишь избалованная обществом примадонна.
– Да-да, без сомнения. И всё же, что вы думаете о ней?
– Знаете ли, Ива, я вовсе не считаю, что Мелисанда – несчастная жертва в этом разводе, – заговорила графиня доверительно. – При её поведении… Кем она была до брака с бароном фон Мюкк? Да, прекрасный голос и выразительные данные, но ведь мы с вами прекрасно понимаем, что в закулисном мире это совершенно не гарантирует успеха. Деньги. Шикарные туалеты, бриллианты, дорогостоящие турне, лучшие гостиницы, – говорят, в Милане он скупил за свои деньги все цветы в городе и оплатил клаку, чтобы ей устроили овацию. Он покупает ей бенефисы, оплачивает оркестр. Кем бы она была, не будь она баронессой фон Мюкк? Голосистой хористкой? Теперь, получив такую славу, видимо, она считает, что более не нуждается в муже. У неё остаются деньги, драгоценности, титул, известность, обожатели. А за что мы ненавидим барона? Только за то, что он немец? Но этого недостаточно для того, чтобы ненавидеть его и сочувствовать Мелисанде. Она могла бы хотя бы из чувства благодарности выказывать ему большее уважение. О, если бы она вела себя несколько скромнее, не ввязывалась в отвратительные, неблагопристойные скандалы…
– Как вы правы, Сесилия. Вы удивительно благоразумны. А что, барон фон Мюкк сейчас в Лондоне?
– Да, насколько я знаю, – графиня вернулась к своему вышиванию вновь с выражением изумительного спокойствия.