* * *
Коронерский суд, назначенный лишь на третий день после убийства (в связи с неординарными его обстоятельствами), был, тем не менее, в значительной степени формальным и чрезвычайно кратким. Инспектор Гэйбл кратко и сухо изложил факты, медицинский эксперт высказал своё мнение о причинах смерти, которые и без того были очевидны, допросили свидетелей, и то не всех. Баронессу Фицгилберт освободили от дачи показаний, за неё коротко отчитался её адвокат, за князя Урусова представительствовал какой-то господин из посольских. Женщин также не стали слушать. Жюри практически не совещалось и вынесло однозначный вердикт, не проливавший никакого света на произошедшее. То, что Фицгилберта убили, было и так ясно, что неустановленным лицом – также не подвергалось сомнению.
Тем не менее, на суде было полно зрителей и журналистов. Инспектор Суон наблюдал за происходящим из последнего ряда и вообще держался так, словно дело его вовсе не касалось. Мисс Ива, сидевшая неподалёку, в плотной вуали, окутывавшей её маленький тюрбан густым туманом, с интересом рассматривала публику. Как только заседание закончилось, журналисты устремились к участникам процесса, особенно плотно обступив мадам Мелисанду фон Мюкк, явившуюся в суд в белом пальто и в огромной шляпе с цветами.
Баронессу Фицгилберт увели через боковую дверь, Суон быстро пошёл за ней, Ива также поторопилась за ними. Увидев её движение, Суон помедлил, придерживая дверь, пропустил её в служебный коридор суда и решительно захлопнул дверь перед самым носом юркого журналиста, который собирался проскользнуть за ними.
Баронесса сидела в небольшой судейской комнатке, рядом с ней стояло двое мужчин: один, поразительно похожий на покойного, – его младший брат. Рядом был и поверенный семьи, мистер Кук, тучный господин с тростью. Поверенный поприветствовал Суона:
– Я знаю, старший инспектор, что вы будете курировать это дело, и очень доволен. Какое несчастье, какая потеря для всей Британии, – отдышливо запыхтел он, пожимая руку инспектора.
– Несомненно, – согласился Суон приличествующим тоном. – Позвольте принести вам мои самые искренние соболезнования, мадам, мистер Фицгилберт…
Баронесса подняла на него опухшие, немного бессмысленные глаза и кивнула. Она была довольно спокойна, что, скорее всего, являлось следствием действия медикаментов, одета в простой, до аскетизма, траур. Потом она перевела глаза на мисс Иву, явно не узнавая её.
– Мисс Ива также зашла выразить вам своё сочувствие, мадам… – пояснил Суон, и Ива вышла из-за его спины и сказала несколько соболезнующих слов.
– Мадам, я понимаю ваше горе, и ваше состояние, но если вы позволите, мне хотелось бы прямо сейчас покончить с некоторыми необходимыми вопросами…
– Я уже сообщил жюри всё необходимое, инспектор! – возмутился тучный поверенный, пристукивая массивной тростью.
– Простите великодушно, мистер Кук. Но ведь вас не было у Бёрлингтонов, не так ли?
Мистер Кук начал было пыхтеть и возмущаться, но баронесса подняла на него несколько рассеянный взгляд и почти равнодушно возразила:
– Пусть. Я всё понимаю, инспектор, спрашивайте. Ведь когда-то это надо сделать. Я справлюсь. Присаживайтесь и вы, мисс Ива.
– Благодарю вас, мадам. Я надеюсь, что мистер Фицгилберт также ответит на один вопрос, чуть позже. Итак, мадам, с кем из гостей графа Бёрлингтона вы были знакомы прежде?
– Только с Бёрлингтонами, сэр. Более я никого не знала.
– А ваш покойный супруг?
– Не знаю… Не уверена. Видите ли, я редко выезжаю, я домоседка…
– Хорошо, тогда скажите: когда вы встали из-за стола и пошли за платком – вы разговаривали со своим мужем?
Баронесса до белизны сжала пальцы, но справилась с собой и ответила ровным тоном:
– Я искала мой ридикюль. Я оставила его на диване у стены, и забыла. Там остался платок, а было так душно…
– Значит, вы спросили его о своей сумочке? И что он вам ответил?
Баронесса задумалась, потом, нахмурившись, вновь заговорила:
– Я спросила его: "Дорогой, моя сумочка на диване?" Он кивнул.
– Только кивнул?
– Кажется, да. Знаете, как раз в тот момент полковник отодвигал кресло для той певицы. Может быть, барон сказал что-то коротко, но я не расслышала.
– А когда вы возвращались на своё место – вы вновь прошли мимо его кресла?
– Да. Знаете, там было очень темно. Я почти ничего не вижу в темноте, я побоялась.
– И вы не заметили ничего странного, подозрительного, необычного? В фигуре супруга, или в поведении других людей? Вы ведь сидели прямо напротив мужа, не так ли? Вы могли заметить что-нибудь неестественное.
– Инспектор, я уже сказала вам, что довольно плохо вижу. Но знаете, мне показалось немного странным, что Генрих сидел ссутулившись, обычно он держится очень прямо… Но я не придала этому значения, подумала – он что-то рассматривает, или просто устал… – баронесса отвечала тихим, бесцветным голосом, время от времени поглядывая на своего деверя. Тот ободряюще кивал, продолжая стоять подле её стула.
– Скажите, мадам, мог ли кто-нибудь желать смерти вашего мужа по каким-либо личным мотивам? Ссоры, обиды?
– Инспектор, вы совершенно не знали барона, – горестно заметила Фицгилберт. – Он производил впечатление человека сухого и чопорного, но это не так, совершенно не так! Он был прекрасным семьянином и чудным другом, он обожал наших детей. В нашем доме часто гостили его друзья и сослуживцы, у него не было личных врагов!
– Клара совершенно права, – вступил младший Фицгилберт, – мой брат был прекрасным человеком. В обществе он всегда держался очень строгих правил, но это никак не значит, что у него могли быть личные враги.
– Да, благодарю вас, мистер Фицгилберт. Может быть, вы знаете – не говорил ли он о каких-нибудь неприятностях на службе?
– Нет, инспектор. Напротив, он был очень деятелен и очень доволен. На службе его высоко ценили. Это неудивительно – он был человеком чести, бесконечно преданным своему делу. Он пользовался полным доверием и вообще… я не представляю, кому могла понадобиться его смерть. Совершеннейшая нелепость.
– Скажите, а как барон перенёс покушение полугодичной давности? Он был подавлен, или взволнован? Вдова Биссета не обращалась к нему с угрозами, или просто с упрёками? – спросил Суон, теперь уже полностью повернувшись к брату убитого.
– Он был очень расстроен. Никак не мог поверить, что Биссет на такое способен. Он сам съездил к его жене и передал ей чек на довольно приличную сумму. Выплачивал ей что-то вроде пенсии, и к тому же оплачивал обучение сына Биссета в колледже. У вдовы не было причин ненавидеть моего брата, поверьте мне – немногие на его месте стали бы проявлять такую доброту, и миссис Биссет прекрасно это понимала.
– Ну что же, пожалуй, это всё, что я хотел знать, пока, – Суон захлопнул записную книжку и поднялся. – Ещё раз… мои искренние соболезнования.
Ива, всё это время сидевшая очень тихо и никак не вмешивавшаяся в разговор, тоже поднялась, подошла к вдове и положила ладонь на её сцепленные на коленях руки.
– Дорогая миссис Фицгилберт. Я бесконечно сочувствую вашему горю.
Баронесса посмотрела на Иву, впервые проявив хоть какое-то чувство, с отчаянием глубочайшего горя:
– Я справлюсь с этим, благодарю вас, дорогая. Но пятеро наших детей остались сиротами.
Глава 4. Тайна браслета
– Да, граф Бёрлингтон пригласил меня, чтобы я разобрался с этим русским. Князем Урусовым, – без обиняков сообщил полковник Брюстер.
Он принимал Суона в своём кабинете, весьма впечатляющем. Полки были уставлены разнообразной колониальной дребеденью: фигурками, кальянами, кувшинами. В углу вместо столика стояла слоновья нога, а все стены кабинета был увешаны трофеями экзотических сафари и оружием, один вид которого мог повергнуть противника в паническое бегство. Особо впечатлял африканский трумбаш – огромный кривой и широкий нож с шипами и кривыми лезвиями, ответвлявшимися от широкой, остро заточенной лопасти. Суон осмотрел коллекцию с невольным почтением. Хозяин кабинета, полковник в отставке, с удовлетворением наблюдал за реакцией Суона.
– И что же? – спросил, наконец, Суон, занимая кресло напротив Брюстера.
– Всё – полное враньё! – решительно ответил тот.
– Что именно?
– Он – такой же медиум, как я – принцесса эфиопская! Шарлатан! Интересно, на что он рассчитывал? На чувствительность здешних дам? – полковник хохотнул.
– И всё же, нельзя ли поподробнее?
– Поподробнее? Для начала – он самозванец!
– Позвольте, нам уже совершенно точно известно, что князь Урусов…
– Да будь он хоть трижды князь! Вы знаете, как он себя отрекомендовал? Как ученика мадам Блаватской! А теперь – прикиньте, любезный инспектор, сколько лет этому князю? Никак не более тридцати! И что же, он учился у мадам Блаватской малым ребёнком? Знаете ли, мне посчастливилось лично встречаться с мадам, и что-то не припомню, чтобы она окружала себя пажами из молокососов!
Полковник говорил громко, гулко, явно получая удовольствие от своей прозорливости.
– Значит, он солгал. Интересно, для чего же?..
– Мошенник! Знаете ли, производит впечатление! Если б вы видели, как дамы им интересуются. Вон, та певичка – чуть на шею ему не вешалась. Полагаю, что дамы от него так и мрут. Но даже со своего места мне было прекрасно видно, что он жульничал. Скажу вам – он тряс стол ногами, да. Если бы не убийство барона – я бы устроил ему полное разоблачение! А Бёрлингтон, он, знаете ли, прекрасный малый, но доверчив, как дитя. Хотя у него хватило ума пригласить меня.
– Что же, я вас понимаю. А что насчёт убийства барона Фицгилберта? – Суон занёс карандаш над листком своей книжицы, готовый зафиксировать лапидарный и безапелляционный ответ полковника.
– Он и убил!
– Вы это видели? – уточнил Суон.
– Нет, конечно. Никто ничего не видел. Но князь долго копался за креслами, пока наряжал нашу примадонну в её меха. Я-то встал, чтобы подвинуть ей кресло – а князь в это время ещё топтался там, сзади. Ещё баронесса Фицгилберт пустилась за своим ридикюлем, мы буквально столкнулись там, за креслом барона. А барон – ни гу-гу. Вы понимаете?
– Понимаю. Вы все там столкнулись, втроём. И что, барон никак не отреагировал, когда супруга к нему обратилась?
– Никоим образом. Ну, по крайней мере, он ничего не сказал. Он вообще сидел весь вечер эдаким букой. Нет, я понимаю – его положение диктует быть таким, но зачем он вообще пришёл на этот вечер? Да ещё и с супругой. Он на неё даже не посмотрел, когда она что-то спросила.
– А что Мелисанда фон Мюкк?
– Эта? А что, хорошая идея! Кстати, а ведь они были знакомы с бароном, а делали вид, что нет!
– Что вы имеете в виду? – опешил Суон.
– Ага! Значит, никто ничего не заметил? – полковник радостно засмеялся. – А вот я заметил. Это было перед самым началом сеанса, когда все рассаживались. Она уже сидела, а Фицгилберты прошли мимо неё. Тогда барон и спросил про её мужа. "Господин фон Мюкк в Лондоне?" – спросил он. Она что-то ответила, кажется – "да". Тогда он вновь поклонился и сказал: "Что же, передавайте ему от меня поклон", ну или что-то в этом роде.
– Что же, это говорит только о том, что Фицгилберт знал фон Мюкка.
– И то верно. Слушайте, да она ведь запросто могла проткнуть Фицгилберта чем-нибудь! Пока она там крутилась со своей шубой… О, так они же с князем в сговоре были! – полковник был явно увлечён таким детективным сюжетом.
– И зачем же им убивать Фицгилберта? – поинтересовался Суон.
– А это уж ваша епархия, старший инспектор. Ну, покопайтесь там, в их делишках – но совершенно точно, эти двое были в сговоре! Это я вам говорю! И вот ещё что, инспектор. Не верю я в эти благопристойные викторианские семейства.
– Что вы имеете в виду? – удивился Суон.
– Ну, баронесса Фицгилберт… Ведь она к нему сзади вроде бы ближе всех подходила, – Брюстер мечтательно прикрыл глаза, видимо представляя себе, как баронесса протыкает своего мужа стилетом.
– Но что она выигрывает от смерти мужа?
– Ну мало ли что. Женщины совершенно непредсказуемы! Не думаю, чтобы тут был замешан другой мужчина, но наследство!
– Хорошо, полковник, мы это проверим. А что насчёт вашего места за столом? Вы разве не хотели сесть рядом с Урусовым, чтобы следить за его действиями?
– Разумеется, хотел. Но Фицгилберт меня опередил. И, конечно, певица – она кинулась к месту, как ошпаренная. Понятное дело, поближе к своему подельнику!
– Хорошо, хорошо, полковник. А вы не заметили на руке у мадам фон Мюкк браслета, такого массивного, с камнями? – спросил Суон.
– Боже правый, инспектор, я совершенно не разбираюсь в женских финтифлюшках, понятия не имею, что там у неё был за браслет! А что, это имеет отношение к убийству?
– Наверняка – нет, – уклончиво ответил Суон, качая головой, – просто хотел проверить.
Суон поблагодарил собеседника и заметил тоном уже неофициальным:
– Прекрасная коллекция, полковник. Очень впечатляет. А у вас, случаем, нет такого редкого кинжала, который ещё называют "мизерикордом"? Читал вот, хотелось бы увидеть собственными глазами.
– Мизерикорд? – полковник как-то собрался и напрягся. – Вы имеете в виду стилет? Европейский или японский? Я, знаете ли, не очень интересуюсь европейскими клинками. Примитив и никакой фантазии. У меня был один японский кинжал подобной формы, я его продал. Нет, инспектор, мизерикорда у теперь меня нет.
– Это не умаляет достоинств вашей коллекции, – заверил Суон. – Что вы намерены делать в отставке?
– Вот, пишу книгу, представьте себе. Об оккультных практиках дикарей. Столько, знаете ли, вранья и пустых слухов! Вуду всякое, ритуальный каннибализм, кровавые жертвоприношения, чудеса! А я пишу всё как есть, исключительно – всё как есть. Бёрлингтон отговаривает меня публиковать, но дело движется, и книга почти закончена.
– Что же, желаю вам успеха, – откланялся Суон.
* * *
Мелисанда, только что вернувшаяся с репетиции, присела к туалетному столику в будуаре и стала аккуратно снимать драгоценности. Она задержала в руке небольшое колье с аквамаринами, словно взвесила его на ладони, прикидывая, насколько оно ценно, и бережно уложила в изящный футляр.
Вошла горничная, подобрала сброшенное на спинку кресла манто, потопталась, ожидая распоряжений, и удалилась с растерянным видом. Воспитание горничных – труд тяжёлый и неблагодарный. Эта, служившая уже три месяца, всё ещё не научилась самому простому – не мешать хозяйке.
Жаль, что пришлось уволить Элизу – она была неплохой горничной. Прекрасно укладывала волосы: пожалуй, она единственная умела так причесать, чтобы овал лица выглядел безупречно, а при таком массивном (волевом – считала примадонна) подбородке это было не так просто. И девушка прекрасно паковала чемоданы – так, что никогда и ничто не мялось в дороге. Но нельзя же оставить на службе горничную, которую обвиняешь в воровстве? Элизой пришлось пожертвовать ради ожерелья из чёрного жемчуга. Подарок Фердинанда к премьере "Аиды".
Боже, какая это была премьера! Мелисанда прикрыла глаза, и волна приятного возбуждения окатила всё её тело: да, она стояла на сцене, в белой тунике, на груди её лежало тяжёлое золотое ожерелье с лотосами, на голове была чудная диадема, к её ногам летели букеты, публика ревела от восторга… От виконта де Басси принесли огромную корзину опьяняюще благоухавших белых лилий. А под лилиями, в серебристой бумаге, была спрятана очаровательная маленькая сигаретница из белого золота.
У виконта был очень тонкий вкус. Даже Фердинанд не стал этого отрицать. Он очень придирчиво рассматривал вещицу, пока Мелисанда получала поздравления в гримуборной, и, как всегда, зверски ревновал. По крайней мере, тем же вечером он преподнёс ей чудное, чудное ожерелье их крупных чёрных жемчужин с ультрамариновым глубоким блеском…
Мелисанда довольно улыбнулась. Теперь это ожерелье лежало в сейфе у её итальянского поверенного, в Милане, и он уже подыскал покупателей на тридцать чёрных жемчужин; осталось только разобрать украшение и получить деньги. Эти деньги лягут на её итальянский счёт, вместе с теми, что она получила за это же ожерелье в качестве страховки от "Зигеля и Брауна". Разумеется, очень жаль Элизу. Но, в конце концов, Мелисанда же не стала доводить дело до суда, а просто вычла из её жалования стоимость бархатного футляра (он не был застрахован), да и отпустила на все четыре стороны…
Кроме всего прочего, Мелисанда считала себя очень умной и практичной женщиной. С аквамаринами придётся повременить. Одно "ограбление" в год – этого вполне достаточно. Не слишком подозрительно, жадничать не стоит. Главное – скоро она получит развод, и будет совершенно свободна. Свободна и богата. А свобода – это… больше – никаких сцен от Фердинанда, гастроли и турне везде, где она только пожелает, а не где захочет муж, это, в конце концов, постоянный контракт в Милане или Лондоне. Фердинанд почему-то резко противился заключению постоянного контракта, но Мелисанде надоело жить на чемоданах. И ещё, свобода это – любовь! Море, океан любви, купание в лучах славы и обожания!..
Мелисанда вздохнула полной грудью, ощущая, как возбуждение горячит её щёки, и заставила себя вернуться к туалету. Она положила футляр с аквамариновым гарнитуром в ящичек туалетного столика, и взгляд её невольно упал на серебряный браслет. Она вынула его и повертела в руках. Надо же, какой переполох она устроила из-за этого браслета! И как могло случиться, что она потеряла его на том сеансе? Удивительная история. Браслет был на правой руке, сперва она держала правой рукой руку князя Урусова (мурашки пробежали по телу от одного воспоминания), а потом по правую руку от неё сидел полковник Брюстер, этот вояка с мужланскими манерами. Когда она держалась за руку князя, браслет точно был на ней – он соскользнул к самой кисти и очень мешал. А потом… потом Мелисанда ничего не могла вспомнить, как ни старалась.
Но потерять браслет было бы ужасно! Фердинанд всё ещё адски ревновал её, и даже требовал отчёта о её тратах и приобретениях. Мелисанде было трудно признаться себе в том, что она боялась своего мужа. Да-да, всё дело было в том, что она ужасно боялась Фердинанда, его ледяного взгляда, его ровного бесчувственного голоса, даже звука его шагов. Он наводил на неё панический ужас.