- Нет, я вовсе не собиралась этого говорить, - сказала она грустно.
Она на меня не смотрела. Я не мог это терпеть. Слишком грубое оружие для нее, каким бы эффективным оно ни оказалось.
- Я надеялась, что вы поймете, - сказала она, когда стало ясно, что я вообще ничего говорить не намерен. - Но вы не поняли.
- Нет.
Теперь она посмотрела на меня, но не так, как накануне ночью. На этот раз ее взгляд казался абсолютно невинным и полным сожаления. Но я все равно не осмеливался встретить его.
- Бедный молодой человек, - продолжала она. - Звучит снисходительно, если я так скажу?
- Конечно.
- Вовсе нет. Это только правда. Значит, мне следует говорить откровенно? Не как приличествует леди? Опять шокировать вас, касаясь тем, которые, по-вашему, из утонченности касаться мне не положено? Знаете, я ведь видела такое выражение на вашем лице. Вам мало что удается скрыть от меня, как ни убеждаете вы себя в обратном.
Полагаю, я посмотрел на нее свирепо, поскольку она продолжила:
- Сейчас вы сбиты с толку и рассержены. Вы хотели заняться со мной любовью; я вас поощряла, а затем капризно повела себя иначе. Вы думали, будто знаете, что во мне происходило, на самом же деле вы не поняли ровно ничего. Иначе вы бы поняли, что я стараюсь защитить вас.
- Я не нуждаюсь, чтобы вы меня защищали, - сказал я каменно.
- Да не вообще защищала, а от меня, - поправилась она. - Взгляните на себя. Одно маленькое недоразумение - и вы сокрушены. Всю ночь вы бредили мной. Вы не спали. У вас вид бродяги. Вы знаете, как легко было бы уничтожить вас полностью?
- Не думаю…
- Потому что вы не знаете, о чем вы говорите.
Наступил долгий перерыв, поскольку вошла горничная с еще одним подносом кофе. Элизабет поблагодарила ее и смотрела, как она разливает кофе, и говорила с ней, ожидая ее ухода. Я, наоборот, не произнес ни слова, буквально чувствуя, как источаю тоску в своем кресле. Наконец горничная ушла, дверь за ней закрылась. Элизабет некоторое время прихлебывала из своей чашки, потом поставила ее.
- Вам не кажется странным, что вдова, горюющая о своем недавно скончавшемся муже, ведет себя подобным образом? Или вы просто считаете, что для иностранки это естественно? Не соблюдать приличий, как англичанки? Я рассержена, Мэтью. Я испугана, и прошлой ночью мне необходимо было сорвать это на ком-нибудь. Как я уже сказала, мне стыдно за себя. Но не по тем причинам, которые вы вообразили.
- О чем вы?
- Джон умер глупейшим образом, какой только можно вообразить. Он был небрежен, ни о чем не думал. Его минута рассеянности означает, что мне придется провести всю оставшуюся жизнь без него. Разумеется, я знала, что со временем так должно случиться. Он же был гораздо старше меня. Однако я хотела провести с ним побольше времени. С единственным человеком в мире, кто был мне по-настоящему дорог. Когда-либо. У меня был долг, который я должна была уплатить. Он упал из окна и лишил меня этой возможности. Я хотела наказать его, но, конечно, я не могу. А потому подумала, что сорву зло на вас.
Она замолчала, и я открыл рот, чтобы ответить, но понял, что не знаю, что сказать.
- Это так легко! Нацеленный взгляд, провоцирующее движение. Искушающий вопрос. И вы лишаетесь сна и обретаете вид виляющего хвостом обожания, который я не терплю. Джон мертв, но я могла бы легко заменить его, хотя и вполовину не таким, каким был он.
Пожалуйста, не думайте, будто я все это обдумала заранее, будто я просто играла вашими чувствами. Я не знала, что делаю. А затем вчера ночью я опомнилась. Правда, в последний момент. Вы действительно думаете, что было бы лучше, разреши я вам заняться со мной любовью? Это ведь не помешало бы отвергнуть вас, а лишь оттянуло бы момент и сделало бы его в десять раз хуже, когда он настал бы. Это было эгоистично и жестоко с моей стороны. Но я не прошу прощения за то, что спасла вас от последствий вашей наивности. Вы мне не ровня, Мэтью. И никто, кроме Джона.
- Вы очень высокого мнения о себе.
- Нет, - сказала она печально. - Самого низкого.
- Я ни слова не понимаю, о чем вы толкуете.
- Полагаю, что так. В один прекрасный день, когда вы будете таким же старым, как я…
- Вы красавица! - Слова эти вырвались у меня, и прозвучали они глупо.
Она улыбнулась.
- Было время, когда это порадовало бы меня, - сказала она. - Подобные слова, искренне сказанные, казались мне золотом, когда я была молода. Теперь они мне безразличны.
- Вы его любили?
- Да, - сказала она. - Очень сильно.
- Почему?
Она вздохнула и посмотрела через площадь на всех людей, чьи жизни не походили на ее собственную. Почти казалось, будто они ее интересуют.
- Он был моим утешением, моим другом, моим теплом. Осью вращения мира, и всегда на месте. - Она умолкла и посмотрела на меня почти лукаво. - У меня были любовники, знаете ли, в последнем десятилетии или около того. Искренне надеюсь, что мне снова удалось вас шокировать.
- Я учусь, - сказал я.
- Но я никогда никого другого не любила. Улавливаете разницу?
- У меня нет ни денег, ни досуга анализировать такие тонкости.
- Строгое осуждение. Ну, возможно, вы правы. Однако разница очень велика. Надеюсь, в один прекрасный день вы откроете это для себя. Потому что до той минуты никого не будете любить по-настоящему.
Она снова умолкла с выражением жуткой печали на лице.
- Вы верите мне, когда я говорю, что хочу, чтобы вы отыскали этого ребенка? Или вы полагаете, что за этим кроются какие-то другие побуждения?
- Я, честно, уже не знаю.
- Нет, я этого хочу. Когда Джон умер, это явилось страшным шоком. Полагаю, я все еще в шоке. Я навсегда потеряла его. Но когда я прочла его завещание, знаете, какой была моя первая реакция? Гнев? Стыд? Разочарование?
- Может быть, все вместе?
- Ни то, ни другое, ни третье. Я была счастлива. Где-то все еще жила его частица. Я мечтала, как найду этого ребенка, - иногда воображала десятилетнего мальчика, иногда молодую женщину, как раз достигшую совершеннолетия, как я, когда встретила Джона. Я даже надеялась, что детей окажется много. Как познакомлюсь с ними, как возьму жить к себе. Обрету семью в этом мире. Ведь у меня теперь нет ничего. Ничего значимого, только несметное богатство. И все это - вина Джона, понимаете?
Я поглядел на нее с недоумением.
- Он научил меня радости любви и товарищества, радости доверять людям и узнавать их. Прежде, когда я была молода, все исчерпывалось игрой. Кого ты знаешь, как пролагаешь дорогу в мире. Не было ни времени, ни пространства для подлинного тепла. Джон подарил мне целую вселенную любовных чувств, и я влюбилась в нее так же бесповоротно, как влюбилась в него. Вы знаете, какое наслаждение не делать ничего без участия другого, просто сидеть в одной комнате с ним? Или гулять вдвоем молча? Он научил меня всему этому, а теперь все это исчезло. И вновь моя реальность - этот мир. Я испугана и одна, Мэтью, больше, чем человек вроде вас способен вообразить.
- И у вас никогда не было детей?
Она чуть-чуть покачала головой.
- Я забеременела примерно через год после нашей женитьбы. Я была так счастлива, даже поверить не могла. Просто сидела, обхватив себя руками, и плакала от радости. Я думала, моя жизнь будет совершенной.
- Что произошло?
- Он родился, и они забрали его у меня. - Она помотала головой. - Акушерка укутала его и положила у огня, чтобы согревать его, и села рядом составить ему компанию, пока он не умер. Они не позволили мне еще раз посмотреть на него. Вот что они делают, вы знали?
Я промолчал.
- Доктор заверил меня, что больше мне нельзя иметь детей. Что новая беременность может меня убить. Так что, - продолжила она, оживляясь, ее глаза засияли, - это мой шанс, поймите. Потребовались годы, чтобы вполне оправиться. Джон оставался со мной каждую минуту, каждую секунду, возвращал меня к жизни. Во всяком случае, насколько это было возможно. Я тогда утратила мои мечты, и они уже не вернулись. Никогда.
- Я найду для вас этого ребенка, - сказал я. - Если он жив.
- Вы сомневаетесь?
- Многие дети умирают совсем маленькими, - сказал я.
Наступила очень длинная пауза. Она сидела молча, задумавшись, и я понял, что вернулся обратно - обратно под иго ее власти, если вас устраивает такое выражение.
- Скажите, - попросил я некоторое время спустя, - что вам известно о положении компаний вашего мужа теперь?
Она не проявила никакого интереса.
- Что его пакеты акций находятся в руках душеприказчика и так будет продолжаться, пока все не уладится.
- Вот именно. - Я вынул светло-коричневую кожаную папку из сумки, которую теперь всюду носил с собой. - Вот, взгляните.
Она взглянула, но быстро, ровно настолько, чтобы выразить полное недоумение.
- Отсюда следует, что из них изымались большие денежные суммы. И еще, возможно, это объясняет, почему сообщение о его смерти было задержано.
- Как так?
- Вы видели список виднейших акционеров? Они потеряют целые состояния, если курс акций "Риальто" упадет. Половина политиков в стране приобретала эти акции.
Она презрительно поморщилась.
- Приобретала? - фыркнула она. - Не думаете же вы, будто они их покупали?
- Но как же еще… - Тут я понял, о чем она говорит.
- О деталях бизнеса Джона я мало что знаю, но зато я знаю пути мира. Это были подарки. Улещивания. Взятки, если хотите быть честны. Они ждали вознаграждения за предоставление ему контрактов; он ублаготворял их и мог напомнить им о своей щедрости, если возникнет такая необходимость. Теперь, разумеется, то же самое могу делать я.
На миг ее глаза возбужденно блеснули, затем вновь потускнели.
- Такого намерения у меня нет, - сказала она. - Но вы правы, это достаточная причина, чтобы мистер Корт заинтересовался.
- А деньги?
- Этого я не знаю.
- Вы понимаете, что подразумевает содержимое этой папки?
- Пожалуй. Но может быть, вы поясните?
- Оно означает, что ваше наследство будет значительно меньше, чем вы полагаете. Более того, если ситуация станет достоянием гласности, компании могут обанкротиться и вы вообще ничего не получите.
- Понимаю. - Она, казалось, восприняла все это очень спокойно. - Ваши познания в законах не уступают вашим познаниям в финансах?
- Они равно крайне слабы, как вам известно. В данном случае я исхожу из того, что мне сказал солиситер вашего мужа.
- Так что мне следует делать?
- Не думаю, что вы что-то можете сделать.
- Боже мой, какое это время! - сказала она с улыбкой. - Сегодня вы говорите, что я вот-вот стану самой богатой женщиной в мире, а на следующий день предупреждаете, что я буду нищей. Никто не может обвинить вас в последовательности.
- Здесь есть много моментов, которые я не понимаю. Если хотите, я вам их изложу. Тогда вы должны будете принять решение. Желаете ли вы, чтобы я занялся ими, или же мне сосредоточиться на исходной задаче поисков ребенка?
- Продолжайте. Сбейте меня с толку еще больше.
- Интересовался ли ваш муж спиритуализмом?
Она уставилась на меня.
- Спиритуализмом?
- Да. Ну, вы знаете. Столоверчение. Сеансы. Ауры из потустороннего мира. И все такое прочее.
Это ее подбодрило. Она откинула голову и рассмеялась.
- Джон? Столоверчение? Ну конечно, нет! Он был самым практичным, безоговорочным материалистом, каких я когда-либо встречала. Он ни во что подобное не верил. И не интересовался. Абсолютно. Он даже в церковь не ходил.
- В таком случае зачем он посещал собрания спиритуалистов?
- Я уверена, что он их не посещал.
- А я уверен в обратном. Вот, послушайте. - И я прочел кое-какие выписки из его ежедневников.
- Мадам Бонинская? - сказала она, когда я дочитал.
- Иначе известная как колдунья. Ее нашли убитой через два дня после смерти вашего мужа.
На этот раз я заставил ее замолчать. Сказать ей было нечего. Она хотела бы счесть это забавным, но не сумела.
- Почему ваш муж обращался к медиуму? Следующий вопрос: есть ли тут какая-то связь с ее смертью? Или его?
- Позвольте рассказать вам одну историю, - сказала она. - Давным-давно, когда я была молодой и красивой, я жила в Париже. Я вела чудесную жизнь и часто приглашала гостей на обед. Друзей и знакомых. Политиков, писателей, музыкантов. Вот причина несколько преувеличенного отзыва Ксантоса обо мне. Меня это очень забавляло, и когда я познакомилась с Джоном, то пригласила его. Думаю, я хотела щегольнуть. Может быть, даже заставить его ревновать, хотя в то время воспринимала его не более чем знакомого. Приятного человека, хорошего собеседника. С кем я чувствовала себя уютно.
Как бы то ни было, он навещал меня, хотя и не часто. Он не одобрял пустопорожние разговоры с артистическими натурами, и постепенно его скептицизм внушил мне ощущение, что глупо транжирить жизнь таким образом. Как-то вечером он пригласил меня пообедать в ресторане с некоторыми его деловыми знакомыми и некоторыми моими. Они плохо сочетались друг с другом. Некий доктор начал рассказывать о гипнозе, которым лечил своих пациентов, и упомянул спиритуализм. Ауры и эманации. Относился он к этому весьма серьезно и предложил всем отправиться на сеанс с медиумом, подвизавшейся тогда в Париже. Было это в те дни, когда мадам Блаватская наделала столько шуму и подражательниц ей нашлось хоть отбавляй. Вы помните Блаватскую?
- Я почитал про нее, чтобы представлять обстановку.
- Впрочем, не важно. Некоторые из гостей с энтузиазмом откликнулись на это предложение и заговорили о духовности и о нищете нынешнего века, лишившего человеческие души поэзии. Предоставляю их рассуждения вашему воображению.
Ничто не могло бы сильней спровоцировать Джона. Он был рассержен, а то, что я была готова отправиться на этот сеанс, рассердило его еще сильнее. Он всегда утверждал, что все подобное - либо декадентское потакание собственной глупости, либо жалкие крестьянские суеверия. Будущее человечества обеспечивается ревом мартеновских печей, а не постукиванием чайных чашек. Его привело в ужас, что взрослые люди готовы принять всерьез очевиднейшее, как он считал, шарлатанство. Я впервые увидела его рассерженным, и мне показалось странным, что он так разволновался из-за того, что считает нелепостью. Разумеется, причина была в другом. Во мне. В том, чем я была. Тогда же произошла наша первая ссора. Она была некрасивой, недостойной и внушила мне, что он любит меня по-настоящему.
- Вы были… в этом вы согласны с ним?
- В молодости я таким интересовалась. Модно, увлекательно и, полагаю, остается таким и по сей день. Для меня это было тем же, что партия в бридж. Чем-то, чтобы развлечь гостей, позволяющим всем нам играть наши роли. Каждый вел себя так, будто верил, поскольку полагал, что остальные верят. Ну, да это не важно. Суть в том, что Джон глубоко презирал все это и так просто своих убеждений не менял.
- Так, значит, маловероятно, чтобы он, например, обратился к медиуму в надежде установить личность этого ребенка? Может быть, чтобы поговорить с ним, если он знал, что тот умер?
- Джон, настолько удрученный потерей ребенка, не настолько ему дорогого, чтобы его разыскать, беседует с тенями через посредство шарлатанки? Нет! Это невозможно.
- Но ведь он пошел к ней.
- Так вы мне сказали. Если вы сумеете узнать почему и если это не отвлечет вас от главного направления поисков, так узнайте. Пусть еще один сюрприз добавится к тем, с которыми мне уже пришлось столкнуться. Что-нибудь еще?
- А морфин?
- Это вас не касается.
В ее тоне прозвучала ледяная окончательность, не допускавшая возражений. Я почувствовал себя надерзившим слугой и, полагаю, покраснел от смущения. Она ничем мне не помогла, не затушевала мой промах. Наоборот, она мгновенно приняла формальную, деловую манеру, подчеркивающую, что я наказан. Я осознал, что это было ее оружием, одним из многих в обхождении с мужчинами; она держалась интимно, дружески, с намеком на близость, затем делала шаг назад к формальности. Ее владение языком было безупречным в том смысле, что она умела намекнуть на интимность или отчужденность, дружбу или неодобрение сочетанием тона, слова и жеста. Легкая нота неодобрения - и я готов был сделать что угодно, лишь бы вернуть ее расположение. Не думаю, что ею руководила расчетливость; она просто не могла вести себя иначе.
Однако я был не вполне готов стушеваться. Если она умела быть твердокаменной, то и я сумею.
- Вы проинструктировали меня забыть о том, что ваш муж давал деньги анархистам, - продолжал я. - Полагаю, вам известно больше, чем мне, только вы считаете, что это к делу не относится. Пожалуйста, объясните, что вам угодно, и я подчинюсь вашим пожеланиям.
- Ах, Мэтью, мне так жаль, - сказала она умоляюще, мгновенно снова потеплев. - Пожалуйста, не сердитесь на меня, даже если я сержусь на вас. Вы же знаете, что приносите дурные вести. И не можете ожидать, что меня они обрадуют, а не рассердят. Не ваша вина, что последние несколько недель моя жизнь превратилась в кошмар, но это так. Я прошу вас быть мягче со мной.
- Но вы со мной не мягки.
- Я сожалею, если каким-то образом причинила вам боль. Я этого не хотела. Пожалуйста, поверьте мне.
Я не поверил, но самые слова, сказанные ласково и тепло, вновь преисполнили меня надеждой и смели все плоды моих усилий убедить себя, будто отношения между нами - нанимательницы и нанятого. И ничего больше.
- Конечно, я вам верю, - сказал я.
Перечитав это, я вижу, что выгляжу дураком. Возможно, я им и был. Я уже объяснял, что Элизабет принадлежала миру, о котором я ничего не знал. Полагаю, совершенно очевидно, что с самого начала мое презрение и подозрительность сочетались с равной долей завороженности. Ее образ жизни, деньги, слуги, туалеты, картины, досуг, да и просто изобилие всего, опьяняли самой близостью к ним. Отъединить ее от этого окружения было невозможно, но, думаю, ее обвораживающая загадочность не уменьшилась бы, даже будь она гораздо беднее. Она была пленительной. Смена настроений, вспышки гнева и такие же вспышки доброты; то, как ранимость сменялась стальной решимостью; чувство юмора, внезапно уступавшее место глубокой серьезности. Ее непредсказуемость гипнотизировала.
Даже то, как она третировала других, подобно миссис Винкотти. Неприятное зрелище, но мне было важнее, что меня она не третирует, во всяком случае, не часто. Это внушало мне ощущение моей особенности. Я упивался им, потому что оно было мне необходимо; ничего подобного я прежде не испытывал. А когда все кончилось, я унес его с собой, как бесценное сокровище. Она заставляла людей - мужчин, будем точны - ощущать себя лучшими, чем они были на самом деле, более талантливыми, более красивыми, более достойными уважения. И это не было обманом, приемом подчинять других своей воле для достижения своей цели, хотя было и этим. Это было, я убежден, абсолютно подлинным, своего рода душевная щедрость, пусть она и пускала ее в ход себе на пользу.
- Ну, так последнее. Деньги.
- В каком смысле?
- Они, совершенно очевидно, куда-то ушли. Было бы полезно установить куда, если возможно. Мой друг Франклин…
- Нет! - сказала она резко. - Категорически нет. Вы дали мне слово, что будете хранить все в секрете, и должны его сдержать.