- Я говорю, что это женщина, которая выглядит как царица. У нее такой же рост и такие же волосы, такой же оттенок кожи, такая же одежда. Но без лица, этого зеркала, по которому мы узнаем друг друга, опознать ее может только тот, кто знал ее близко… интимно.
- Понятно.
Я опустил глаза, боясь нарушить хрупкое равновесие.
- С вашего позволения, Владыка, есть способ подтвердить, принадлежит ли это тело царице. Но это требует личного знания. Интимного знания.
Он обдумал то, что стояло за моими словами.
- Если ты ошибаешься, я сделаю с тобой то же, что сделали с ней. Я прикажу раздеть тебя донага, отрезать тебе язык, чтобы ты не мог молить о смерти, прикажу содрать с тебя кожу, полоска за полоской, разбить в кашу твое лицо, а затем прикажу бросить тебя в пустыне, где буду наблюдать твою медленную агонию, пока мухи и солнце не умертвят тебя.
Что я мог ответить? Я посмотрел ему в глаза, затем в знак согласия наклонил голову.
- Отвернитесь к стене.
Мы повиновались. Он снимал с нее одежду, обнажая тело. Я услышал, как легчайшим каскадом посыпались на пол песчинки. Затем тишина. Затем звук разбившегося о стену кувшина. Хети подпрыгнул. По комнате быстро распространился аромат пальмового вина. Следующее мгновение решит мою судьбу.
- Это чудовищный обман. - Надежда заставила мое сердце подскочить. - Твоя работа еще не завершена. Она практически и не начиналась. А времени мало. Бери все, что тебе понадобится. Найди ее. - На лице фараона отразилось не просто облегчение, а ликование. - Это тело - хлам. Избавьтесь от него.
И с этими словами он быстро вышел из комнаты.
Мы с Хети и Тженри переглянулись и поднялись. Тженри положил ладонь на влажный лоб.
- Слишком много волнений. - Он усмехнулся, смущенный своим страхом.
- Как вы догадались? - спросил Хети, пристально глядя на тело.
Я пожал плечами, ничего не сказав о том, какую малость имел, ставя на кон наши жизни. Лежавшее перед нами тело было прекрасно, даже совершенно. Какая же деталь оправдала нас и подтвердила мое странное подозрение? Затем я увидел маленькую белую звездочку шрама на животе, где, вероятно, удалили родинку. Этого хватило, чтобы подарить нам еще один день. Но потом у меня в голове завертелись вопросы. Зачем кому-то убивать женщину, которая выглядит в точности как царица? Зачем так изощренно уводить в сторону? И где сама Нефертити?
Я по привычке осмотрел складки одежды. Внутри, у сердца, мои пальцы нащупали маленький предмет. Я вытащил его и увидел старинный амулет, золотой и украшенный лазуритом. Это был скарабей. Навозный жук, символ возрождения, чье потомство появляется как бы из ниоткуда, из грязи. Каждый день скарабей выталкивает солнце на свет из тьмы Потустороннего мира. Примечательно, что на обратной стороне жука было начертано не имя владельца, а три знака: Ра - солнце в виде кружка с точкой в центре, затем "т", а затем иероглиф сидящей рядом с ним женщины. Если я прочел это правильно, Рает - Ра в женской ипостаси.
Я опустил амулет в карман. Похоже, это был ключ или знак, на деле - единственный, помимо девушки без лица, чья ужасная смерть спасла в конце концов мою жизнь. Если бы я мог понять, что передо мной. Я снова повернулся к телу на столе.
- Итак, ключевые вопросы. Кто она? Почему так похожа на царицу? Почему на ней одежда Нефертити? И почему ее убили таким отвратительным способом?
Хети и Тженри с умным видом кивали.
- Кто делает изображения царицы? Все эти непривычные статуи?
- Тутмос, - ответил Хети. - Его мастерские находятся на южной окраине.
- Отлично. Я хочу с ним поговорить.
- И еще: сегодня вечером состоится прием в честь первых сановников, прибывших на Празднество.
- Тогда нам следует пойти. Ненавижу приемы, но этот может оказаться важным.
Я приказал Тженри остаться с телом и обеспечить охрану.
- Хети сменит тебя попозже вечером.
Он весело отсалютовал мне в ответ.
Мы с Хети вышли на улицу к нашей заставлявшей стыдиться ее, расшатанной повозке. Перекрикивая резкий стук металла о камень, я сказал:
- Расскажи мне подробнее об этом художнике.
- Он знаменитый. Не как другие ваятели. Его знают все. И он очень богат. - Хети многозначительно на меня посмотрел.
- И как тебе его работы?
Хети помолчал.
- По-моему, они очень… современные.
- В твоих устах это звучит как ругательство.
- О нет, они производят большое впечатление. Просто… он показывает все. Людей как они есть, а не какими им следовало бы быть.
- Разве это не лучше? Правдивее?
- Наверное.
Убежденности в его голосе я не услышал.
12
Южная окраина была обжитой. Здесь, спрятанные за высокими стенами, располагались солидные поместья - большие участки земли с домами, окруженными, очевидно, амбарами, конюшнями, мастерскими и огороженными садами. Для обеспечения уединенности между усадьбами имелось свободное пространство, хотя по большей части и заваленное строительными материалами, а иногда мусором. За стенами виднелись интересные растения, произраставшие благодаря колодцам и оросительным каналам: тамариск, ивы, миниатюрные финиковые пальмы, священные фруктовые деревья, модные гранатовые кусты с красными, как бы увенчанными короной плодами и невозможно запутанные заросли кислых ягод. И цветы: небесно-голубые васильки, маки, маргаритки. Здания тоже свидетельствовали о значительном достатке: каменные притолоки, в основном с высеченными на них именами и званиями владельцев, обширные крытые деревянные колоннады, увитые виноградом, просторные внутренние дворы и площадки.
- У Маху дом в этой части города, - заметил Хети. - И у визиря Рамоса.
- Здесь живут представители высших кругов?
- Да.
- И здесь всегда так тихо? Почти как в храме?
- Шум не приветствуется.
Отсутствие признаков жизни обескураживало, а тишина давила, словно это место было городом богатых призраков.
Хети постучал в дверь дома, казавшегося таким же внушительным и безмолвным, как и большинство других на этой улице. В итоге мы услышали шаги и нас впустил безукоризненно вышколенный слуга. Однако как только мы очутились внутри, нашему взору предстал скрытый мир деятельности. Из дальнего конца двора, в центре которого находился круглый бассейн, обсаженный деревьями и окруженный скамейками, доносился звон множества бивших по зубилам молотков. В других помещениях работа тоже, как видно, кипела: громкие просьбы помочь, слова благодарности, чей-то свист. Слуга исчез, отправившись доложить о нас.
В конце концов на дорожке появился и направился к нам грузный человек. Это был во всех отношениях крупный мужчина. Его круглое, выражавшее любопытство лицо походило на блюдо, украшенное голубыми глазами и редеющим облаком рыжевато-каштановых волос. Он зевнул, ведя нас через главный дом на задний двор. Вдоль южной его стороны располагался ряд небольших мастерских, во всех виднелись погруженные в работу люди, вырезавшие, отбивавшие и рисовавшие.
- Я вижу, вы держите весьма большой штат.
- Трудно найти хороших мастеров, чтобы удовлетворить спрос. Большинство из них мне пришлось забрать с собой из Фив, и их проклятые семьи тоже. Остальных я смог набрать здесь или в городах дельты. Иногда мне кажется, что я в одиночку поддерживаю экономику небольшого государства.
В северо-восточном углу участка стояло еще одно здание, которое оказалось мастерской скульптора, состоявшей из большого открытого пространства с комнатами, соединенными переходами. Свет проникал через верхний ряд окон под высокой крышей. Тутмос рявкнул на учеников и подмастерьев, и они послушно поспешили выйти. На больших столах и стендах размещалось несколько работ в процессе создания: узнаваемые части тела - пальцы, кисти рук, щеки, руки, торсы, - возникавшие из тесаных камней, вдоль и поперек размеченных грубыми черными пометками. Но я был поистине поражен, увидев на опоясывавшей стены полке бесчисленные серо-белые гипсовые слепки с голов людей - молодых, среднего возраста и старых, из разных слоев общества; они были выполнены настолько детально, что казались живыми: щетина на подбородке, нежные веки девочки, бородавки и пятна старухи, морщины, оставленные временем, складки, прочерченные характером, - все было воспроизведено идеально. У всех голов глаза были закрыты, словно они грезили об ином, дальнем мире за пределами времени.
- Вижу, вас заинтересовали мои головы.
- Они совсем как живые - так и ждешь, что сейчас откроют глаза и заговорят.
Он улыбнулся:
- Они могли бы поведать нам об интересных вещах.
Мы уселись на позолоченную скамью в углу мастерской. Нам принесли напитки. Тутмос медленно и осторожно отпил из своего кубка, я сделал глоток из своего. Густое темно-красное вино. Хети поставил свой кубок на поднос. Я наслаждался, хотя для вина было еще рановато.
- Из оазиса Дахла?
Тутмос повернул к себе кувшин и прочел надписи.
- Очень хорошее. Вы не против, если я зарисую вас, пока мы разговариваем? Мои руки счастливы только за работой.
Он начал рисовать, глаза его блуждали по моему лицу, кисть, судя по всему, работала совершенно самостоятельно, потому что Тутмос ни разу не сверился с получавшимся изображением. Сначала я спросил скульптора о его отношениях с царицей.
- Могу ли я назвать это отношениями? Она моя покровительница, а иногда муза.
- Что это значит?
- Она меня вдохновляет. Лучше я сказать не могу. Я создаю ее изображения и именно с ее согласия имею честь воплощать ее живой дух в камне, дереве и гипсе.
- Думаю, я понял.
- Да? Для меня это постоянная тайна.
- Возможно, вы могли бы объяснить, доступно для непосвященного, как все это происходит. Процесс творчества.
Тутмос вздохнул и продолжил рисование.
- Царица считает, что важно работать с натуры. В прошлом художники были ограничены изображением добродетелей и совершенств умершего. Зачем? Все те работы только уважительные копии, лишь отдаленно связанные с теми, кто вдохновил на их создание при жизни. Те огромные статуи такие величественные, такие официальные и такие невдохновляющие - если только вы не считаете благоговение единственным ценным эмоциональным откликом на искусство. Людьми они были, без сомнения, жирными, невежественными и глупыми, а смотри-ка, вот они - с телами богов, все такие мускулистые, богатые и довольные! Давайте же будем честны, это ограниченный взгляд. Вам не кажется?
Отложив рисунок и изменив позу, Тутмос принялся за новый. Я превращался в модель художника и начинал чувствовать себя неуютно под его изучающим взглядом. Однако же мне было любопытно посмотреть, как он меня изобразил.
- Но вы так не работаете?
- Нет, не могу. Это низводит создателя образов до положения слуги общества. Такой художник абсолютно безлик. Такая работа шаблонна, обща. Нефертити права - это мертвые формы прошлого. Понимаете, я стремлюсь не описать живое существо, но создать его. И я верю, что в невообразимом будущем те, кто по-прежнему будут молиться этим образам, будут знать, что это он, а это - она и никто другой. И в самом конце времен люди, кто бы они ни были, так и будут смотреть на Эхнатона и Нефертити и знать, кто они такие. Вот это вечная жизнь.
Он выжидающе посмотрел на меня, надеясь, что я разделю его энтузиазм. Я сделал глоток вина.
- Могу я спросить, как вы создаете изображение царицы? С чего начинаете?
- Это происходит в виде частных сеансов, которые продолжаются много часов, много недель. Она сидит здесь, и я работаю прямо с натуры. Делаю этюды с натуры.
- И вы разговариваете?
- Не всегда. Я не поощряю ее желание беседовать, и к тому же не могу разговаривать за работой. Я глубоко сосредоточиваюсь. Звучит претенциозно, но ты как будто покидаешь этот мир. Время летит быстро. Внезапно начинает смеркаться, у меня прибавляется несколько седых волос, а царица улыбается мне, и здесь, у меня под руками - портрет. Образ. Форма.
Очень умный способ не ответить на мой вопрос.
- А царица, как она проводит это время?
- Думает, мечтает. Мне это нравится. Воссоздавать ее в процессе размышлений, тайны ее ума в движении…
- Значит, вы не помните, о чем вы разговаривали? Или какой она показалась вам во время последнего сеанса?
- Она была очень тихой.
- Это необычно?
Он посмотрел мне прямо в лицо.
- Да, я бы так сказал.
- И над чем вы работали?
- Над великолепным бюстом. Думаю, это моя лучшая работа.
- Могу я ее увидеть?
Отложив рисунок, он тщательно обдумал мою просьбу.
- У вас есть соответствующие разрешения?
- Есть, - ответил я. - Могу показать их вам, если желаете.
- Никто не видел этой работы в процессе создания, за исключением самой царицы. Она не хотела становиться достоянием публики. Это частная работа. И завершена так недавно, что царица даже не успела прислать за ней до того, как…
- Да?
- Что, по-вашему, с ней случилось? Я опасаюсь худшего. Все говорят, что ее убили.
- Я не знаю. Но все, что вы мне говорите, очень важно. Любая подробность.
Я внимательно за ним наблюдал. Внезапно на его лице появилось выражение сильной боли.
- Я ощутил, что она чувствовала себя в какой-то опасности.
- Что вы имеете в виду?
Он помолчал и посмотрел на свои беспокойные руки как на двух очень хорошо обученных животных.
- Женщина ее ума, власти, красоты, положения, популярности…
- Разве популярность - это неприятность?
- Да, когда жена становится популярнее своего мужа.
Опасные слова. Тутмос посмотрел на меня, признавая, что оказывает мне доверие.
- Это Эхнатон послал за мной, чтобы расследовать исчезновение царицы.
Он быстро глянул на меня, но больше ничего не сказал.
- Мне очень поможет, если я смогу увидеть эту последнюю работу.
- В самом деле? Ну, пожалуй - если это поможет. Я сделаю все, что смогу.
Мы прошли дальше в глубь дома. Здесь было прохладнее. На стенах и на полу лежали постоянные тени. Перед ничем не примечательной дверью, ведущей, как могло показаться, в обычную кладовку, скульптор остановился, сломал печать и вытащил из петель замка бечевку. Открыл прочно закрепленную в каменной коробке дверь, зажег лампу, и мы вошли.
Вдоль стен комнаты, сложенных из каменных блоков, шли деревянные или каменные полки. Воздух был сухой, с примесью пыли. За пределами маленького пятна света, идущего от лампы, комната терялась в непроглядном мраке. Тутмос зажег светильники, и в мерцающем свете комнату постепенно заполнили одно за другим смутные очертания - накрытые тканью, частью на полках, другие в рост человека - взрослого или ребенка. Мне почудилось, что я оказался в Потустороннем мире. Поставив лампу на полку, Тутмос взял одну из фигур, благоговейно поставил на маленький круглый стол, ловко снял с нее ткань и явил нам - чудо. Он повернул стол, показывая нам бюст со всех сторон, наслаждаясь нашим изумлением.
Я сразу же узнал ее. Волосы убраны под темно-синюю корону. Это придавало царице исключительную властность. Посадка головы красивая, сильная, исполненная достоинства, замечательно уравновешенная и естественная. Кожа лица, способного, казалось, изменить выражение, передавала цветение жизни и отличалась прозрачной бледностью, как у человека, который всегда находится под защитой густой тени. Высокие скулы и изящное, чувственное лицо. Губы красные, выразительно очерченные, напряженные. И один глаз: широко раскрытый, со взглядом непростым, ищущим, гордым, с едва уловимой искоркой юмора, когда в него заглянешь; второй глаз оставался ненарисованным. И кое-что еще: отсвет боли виделся за уверенностью взгляда. Тайная печаль, возможно, даже страдание, спрятанное, как мне показалось, в его глубинах. Вообразил ли я это? Могут ли гипс, краска и камень открыть так много?
- Это помогло? - спросил Тутмос.
- Да. Я где угодно ее узнаю.
Я увидел, что ему пришлась по душе глубина моего отклика.
- А она видела работу завершенной?
- Нет, не было глаз. Она должна была попозировать для глаз. Я всегда оставляю глаза напоследок.
Этот глаз. Он пристально смотрел на меня, в меня, сквозь меня. Эта призрачная улыбка. Словно Нефертити уже жила в вечности. Я надеялся, что нет. Оттуда я не смогу ее вернуть.
Скульптор снова заговорил:
- Здесь есть и другие работы. Возможно, вы захотите взглянуть и на них?
Я кивнул, и он прошел по комнате, медленно снимая полотнища ткани и являя одно за другим изображения царицы. История жизни, запечатленная в камне: молодая женщина, лицо ее менее совершенно, менее сосредоточенно, но одухотворено прекрасной, неуверенной силой молодости; молодая мать сидит со своим первым ребенком на руках; Нефертити в день провозглашения царицей, обретающая свою власть, новую ипостась самой себя; парная статуя к изображению мужа, ее естественная красота в странном контрасте с причудливыми, удлиненными пропорциями его лица и конечностей. Я ходил между этими работами, разглядывая их со всех сторон, и лампа у меня в руке освещала меняющиеся черты множества ее лиц в этом царстве теней, где их держали. Хети оставался у двери, как будто боялся ходить меж живых мертвецов.
- Из каких материалов вы создаете эти чудеса? - спросил я.
- В основном из известняка. Из гипса. На глаза идут алебастр и обсидиан.
- А краски? Как вы достигаете таких цветов? Они такие яркие, такие живые.
Тутмос встал позади бюста и стал показывать, не касаясь пальцем поверхности.
- Ее кожа - это тонкий известняковый порошок, смешанный с еще более тонким порошком красной охры, оксидом какого-то металла. Желтый - сульфид мышьяка, красивый, но ядовитый. Зеленый - стеклянный порошок с добавлением меди и железа. Черный - уголь или сажа.
- И из всех этих порошков и металлов вы создаете иллюзию реальности.
- Можно и так сказать. Но в таком виде это похоже на накладывание грима. Это отдельная реальность. Она переживет всех нас. - Тутмос почтительно посмотрел на свою работу.
- А подобных изображений Эхнатона вы не делали?
Он пожал плечами:
- Только в последнее время. В первые годы он позировал другому скульптору.
- Я видел эти статуи. Люди находят их очень странными.
- Он знает, что мы живем в век образов. Он потребовал, чтобы его видели не таким, как всех предшествовавших ему фараонов, поэтому художники и изменили старинные пропорции. Они сделали его выше человеческого роста, высокого, как бога, и соединили в нем мужские и женские черты, и более того. Образы очень мощные. Эхнатон понимает это лучше, чем кто-либо.
Он знает, что образ - это часть политики. Он воплощение Атона, изображения сделали его таковым независимо от вида его смертного тела. Искусство имеет дело не только с красотой и правдой, но и с властью.
Затем он накинул на свое новое творение ткань, скрыв глаза и эти немые губы, и задул лампу.
Тутмос снова опечатал комнату, и мы в молчании пошли по коридору назад. Тут я случайно заметил, как что-то блеснуло в открытом дверном проеме. Тутмос обратил внимание на мой интерес.
- А, моя красавица, золотой плод земного успеха.