Коля спросил, а не слышал, о чем разговор вел Юнусов с "другом". Конечно же, Митенька слышал, на то и половой, чтобы все знать. Говорили, как чудно провели время и как завтра непременно туда же поедут. Митенька был так остер на ухо, что запомнил название места, где князю с "другом" было так хорошо. Сведения были столь полны и откровенны, что не требовалось даже обращаться к коридорному Походилко. А ведь он не прочь был помочь полиции практически бескорыстно. Но - не судьба. Коля уже сбегал по лестнице.
Не прошло и пары часов, как юный Гривцов нашел все, что мудрые чиновники 1-го Казанского так и не смогли установить. В самом деле, трудно это, не вылезая из участка.
Окрыленный удачей и легкой победой, Николя отправился исследовать место, где князь был счастлив и, самое главное, жив. Убедив себя, что за такое самовольство Ванзаров точно не осудит. Все же логично и по делу.
* * *
Роль Антонине не давалась. Слова никак не лезли в голову, и это ничтожество - режиссер Засурский придирается по пустякам. Строит из себя великого творца, а посмотреть - ноль и бездарь. Всех достоинств, что пьет с владельцем театра и актрис молоденьких ему подсовывает. А еще эти прихвостни смотрят с издевкой, как ей плохо, радуются чуть не в глаза, потом будут обсуждать по углам и кулисам. О, какой гнилой кошмар этот театр!
Она старалась понять, что же от нее требует это ничтожество, беспомощно улыбалась, согласно кивала и повторяла снова. Снова режиссер был недоволен, и она в глубине знала, что откровенно фальшивит, хотя куда уж более фальшивой истории, чем трагедия при испанском дворе. Взялись ставить Кальдерона, а превратили в балаган. И кому нужна эта безумная пьеска "Жизнь есть сон". Провал гарантирован, надо отказываться.
И хоть про Кальдерона Антонина узнала неделю назад, когда ее назначили на роль, но уже считала, что в этом театре это ничтожество эту классику поставить не сможет. Она не забыла, как была счастлива, что ей, певичке куплетов, вдруг поручили серьезную роль. И не просто роль, а в стихах, да еще и молодого принца. Как это волшебно - сыграть мужчину. Волшебство кончилось. Громоздкие стихи не желают влезать в ее мозги. Она совершенно не понимает, как играть.
Антонина была на грани истерики. Другой половиной актерской души, не занятой ролью (актерские души, как известно науке, имеют два лица), выстраивала месть тому, кто был причиной ее провала. Кто испортил ей настроение с самого утра. Ох, как она на нем отыграется. Цветочками не отделается. Пусть только появится, узнает всю силу слабой женской натуры!
Ничтожество, устав бороться с бездарной актриской, объявил перерыв и, схватившись за голову, выскочил за кулисы. Антонина осталась на сцене, чтобы бороться с подступающими слезами. И вдруг, как это бывает в театре и сказках, в первом ряду пустого зала она приметила фигуру, которую невозможно проглядеть. Фигура кралась к авансцене. За ней следовал молодой человек средней упитанности с роскошными усами. Их Антона отметила особо. Между тем ее личный враг и будущая жертва, мерзко улыбаясь, делал знаки, чтобы душенька спустилась в зал. Антонина вздернула брови, не понимая, что от нее хочет этот совершенно посторонний мужчина. Как только его пропустили в зал?
Актерская шайка, заметив гостей и соблюдая приличия, вспорхнула и отправилась за ничтожеством, как видно, перемывать косточки несчастной Антонине. А этот незнакомый ей господин нагло подзывал к себе.
- Что вам угодно? - спросила она строго, а эхо разнесло ее слова по пустому залу.
- Антонина Павловна, помните меня? Я Лебедев, из Департамента полиции, - сказал Аполлон Григорьевич. Он, конечно, обрадовался, что его умница так ловко и с ходу подыграла. Но было в ее игре что-то уж больно натуральное. Даже слишком правдивое. Как будто… Блеснула догадка: он вспомнил бурное пробуждение и все понял. Предстоит парочка не самых легких дней. Что не стерпишь от горячей любви.
- Ах, да-да… кажется, припоминаю… - сказала его любовь отменно ледяным тоном. - Что вам угодно? Я занята, у нас репетиция…
- Позвольте представить моего коллегу, господина Ванзарова. Из сыскной полиции.
Антонина что-то такое помнила, как какой-то Ванзаров героически погиб, исполняя службу. Но этот стоял живой и здоровый, к тому же выглядел так мило, что если б ее сердечко не было занято, ну пока еще занято, она бы поддалась слабости, и кто знает… Уж больно вкрадчиво и сладко поглядывал этот юноша, так что невольно стало тепло где-то под сердцем. Антонина забыла про обиду и сошла по приставной лесенке, отказавшись от протянутой руки мерзкой личности. У нее мгновенно созрел план, как воткнуть дюжину иголок в его самолюбие.
Актриса протянула руку для поцелуя.
- Очень приятно, господин Ванзаров, мы не могли где-то встречаться?
Юноша легко наклонился, чуть коснувшись губами ее пальцев, очаровательно улыбнулся и сказал:
- Я бы запомнил такую встречу навсегда.
Ах, как хорошо! Негодник уж надуваться начал, сейчас запыхтит и конфетки начнет трескать. Ну ничего, будет знать! И это только начало.
- Антонина Павловна, позвольте задать вам несколько вопросов, - сказал негодяй глухим и печальным голосом.
Переживает! Как мило.
- Я вас слушаю… - сказала Антонина, глядя только в голубые глаза юноши. А ведь правда, хорош. Есть в нем что-то такое, какая-то загадка, какую любой женщине так хочется разгадать ну или покопаться в ней.
- В вашем театре не так давно, не более недели назад, произошел несчастный случай.
Антонина нахмурилась: совсем не такие беседы ей хотелось вести с юношей. Да и не было ничего, разве только рабочий сцены пьяным свалился в оркестровую яму. В чем тут интерес сыскной полиции?
Видя ее замешательство, Родион пояснил:
- Речь идет о самоубийстве некой актрисы.
- Ах, это… - Антонина даже платочком махнула, который приготовила для слез. - Ужасная трагедия. Так жалко Ольгу.
- Как ее фамилия?
- Кербель… Ольга Кербель.
- Сценический псевдоним или по паспорту?
Вопрос застал врасплох. Антонину не интересовало, у кого что написано в паспорте. Показать незнание перед молодым человеком было невозможно. Она задумалась, незаметно поглядывая на чудовище. Чудовище покорно сопело и топталось, не зная, куда деть руки с чемоданчиком. Будет в следующий раз думать…
- Имя точно настоящее, - решила она.
- Крайне признателен, - Родион светски поклонился. - Где проживала госпожа Кербель, в какой части города?
- Кажется, снимала номер в "Эрмитаже".
- Вы нам очень помогли. Могу ли еще обеспокоить вас?
- Конечно, конечно, сколько угодно! - Антонина одарила юношу одной из самых сладостных улыбок. Ей так нравилось, как Аполлоша пыхтит. Того гляди, лопнет. Бедный малыш, даже жалко стало.
- Что заставило госпожу Кербель полезть в петлю?
- О, это такая история! - Актриса промокнула сухие глаза платочком. - Она полюбила молодого человека, и молодой человек полюбил ее. Но они не могли пожениться, потому что он происходил из аристократической фамилии, а она - простая актриса. И вот однажды она приняла сильное снотворное и глубоко заснула. У молодого человека были ключи от ее квартиры, он вошел, увидел ее спящую, не услышал ее дыхания и решил, что она покончила с собой. Он закричал в отчаянии и бросился вон. Купил яду в аптеке и покончил с собой. А Ольга проснулась от сна и стала его ждать. Он все не приходил много дней. И тогда она отправилась к нему домой. И узнала, что ее любви больше нет. Она страшно закричала на всю улицу, вернулась в номер, сказала слова любви и прощания и что она идет к нему. С этими словами она накинула на себя петлю и повесилась, покончив с собой… Ужасная история.
- Но позвольте, откуда же… - начал Лебедев.
- Действительно, какой ужас! - перебил Родион, спасая друга от худших кар. - Кто был ее любовник?
- Разве о таких вещах говорят? - удивилась Антонина.
- Но ведь в театре все про всех известно…
- Ольга… Она была такая скрытная во всем, что касалось ее личной жизни.
- Но любовник был?
- Это невозможно скрыть: новые платья чуть не каждый день, украшения, она щебетала как птичка. И такая трагедия.
Лебедева наградили многозначительным взглядом: вот как некоторые относятся к своим подругам. Не то что дрянной букет и бутылка шампанского… Мученик воспитания тяжко вздохнул.
- Ваши сведения бесценны, - сказал Родион и еще раз поклонился.
- Ах, я вспомнила одну мелочь!
- Любая мелочь может быть бесценна.
- Ольга жаловалась, что за ней следят. Все ей казалось, что кто-то ее преследует.
- Она называла, кто именно?
- У нас, актрис, так сильно развита фантазия. Порой мы выдумываем всякие небылицы. Ну кому она была нужна, чтобы преследовать? Не звезда вовсе, и поклонников у нее не было. Так, жалкий букет за представление, не больше. Не стоит слишком серьезно относиться к этим страхам.
Антонина кокетливо улыбнулась, дала ему ручку для поцелуя, не дала руку тому противному, сама поднялась на сцену и, стоя в огнях рампы, сказала:
- Приходите к нам на спектакль…
- Благодарю! - хором ответили мужчины.
Выйдя в пустое фойе, Лебедев вытер вспотевший лоб, фыркнул, как загнанный конь, и принялся за конфетки.
- Такая женщина стоила принесенных в жертву сигарок, - сказал Родион. - Видно, сильно вы провинились.
Аполлон Григорьевич только охнул. Ну что тут скажешь! Вздорная актриска, и все.
- Какую же ахинею она несла! - возмутился он.
- Совсем не ахинея. Нам исполнили в вольном пересказе "Ромео и Джульетту". По-моему, очень мило. Как раз в расчете на умственные способности чиновника полиции. Наверняка она Джульетту играла. Так ведь? Все логично…
- Да она просто набитая ду… - Лебедев запнулся на полуслове и резко сменил тему: - Что думаете про слежку? Это серьезно?
- Антонина Павловна ясно сказала: у актрис богатая фантазия.
- Вот и хорошо. Не будем верить бабьей болтовне. Куда теперь?
- Гостиница "Эрмитаж" к какому участку принадлежит?
- Кажется, к 3-му Литейному.
- Съездите к ним, барышня Кербель наверняка во льду хранится. Скорее всего, пристав дело закрыл. Проверьте ее на предмет хлороформа. И фото возьмите. Потом обязательно к Юнусову.
- Гоните… - печально сказал Аполлон Григорьевич.
- Не гоню, это крайне важно. Вечером встречаемся у меня в участке. Договорились?
- Только за выкуп.
- Что поделать: грабьте, дорогой друг.
- Признавайтесь: что за барышня мне… меня… муню… Тьфу ты, меню для автографа подсунула? Кто она такая?
- Так, ерунда, - легкомысленно махнул Ванзаров. - Обаял селянку для пользы дела. Бескорыстный помощник сыскной полиции.
- Ох вы и… - начал Лебедев, но так и не нашел приличного слова для такого случая. А "жулик" - явно маловато.
* * *
Коля не пожалел последнего рубля. Переплатил пятикратно, как лихой гусар. Извозчик подивился, с чего это мальчишка деньгами швыряет, вроде трезвый и без барышни. Но обещал домчать стрелой.
Лошаденка тащилась по февральской распутице, как хватало ее силенок. Колеса проваливались в ямы, скакали на ледяных ухабах и скрипели отчаянным воем. И хоть "ванька" грозно махал кнутом и подгонял кобылку, быстрее не получалось. От такой езды Коля весь извелся. Сначала он сидел на диванчике. Потом стал подпрыгивать и глядеть вперед, словно от этого лошадь побежит шибче.
Пролетка завернула на Офицерскую улицу, он не вытерпел и вскочил на подножку. Когда же приземистое здание показалось за три квартала, спрыгнул и побежал. Извозчик только усмехнулся. Экий нетерпеливый пассажир.
В такой час театр закрыт наглухо. Гривцов обошел здание вокруг, но все двери были заперты. Он подергал парадные, за стеклами которых виднелась чернота, нашел облезлую и глухую и еще какие-то широкие амбарные ворота. Войти незваному гостю не дали.
Столкнувшись с препятствием, которое было не по силам - не ломать же двери, - Коля счел, что его миссия выполнена. Театр на месте, до вечера никуда не денется. А вечером все детали похождения юного князя узнает и Ванзарову доложит. Вот уж удивится Родион Георгиевич его прыти.
Только успел Коля додумать эту приятную мысль, как увидел зрелище, потрясшее его до глубин юной души. Парадные ворота театра сами собой открылись, а из них вышли Ванзаров с Лебедевым. Простившись, каждый из них сел в свою пролетку. И разъехались в разные стороны.
Это что же получается? Это получается, что Ванзаров все разузнал. И зачем тогда было давать поручение? Ни во что его не ставит, не доверяет. Только для вида дал задание, чтобы отослать. И вот пожалуйста, сам уже все разнюхал.
Коля подумал, а не плюнуть ли на все и не вернуться к себе в участок. Там хоть доверяют за папиросами сбегать. В довершение горьких размышлений его толкнули, не извинившись. Какой-то посыльный спешил с букетом, укутанным в белую бумагу с золотыми волнами. Он затарабанил в стекла, и парадная дверь отворилась.
Николя окончательно пал духом. Только гора шоколадных пирожных могла спасти. Вывеска кондитерской манила издалека.
* * *
Семь этажей "Эрмитажа" возвышались над самым оживленным перекрестком Невского проспекта. Напротив - Николаевский вокзал, с толпой извозчиков и приезжих. Рядом - Знаменская церковь, всегда полная народа. Гостиница занимала выгодное место на пересечении множества потоков. Имела репутацию недорогого, но чистого заведения.
Портье Аникин в наглаженном пиджаке поклонился и спросил, чего желает гость, прибывший налегке, без чемоданов.
- Неделю назад в одном из номеров покончила с собой барышня. Она могла быть записана под фамилией Кербель, - сказал гость, приятно щурясь в усы.
Аникин помедлил, оценивая визитера на предмет, имеет он право задавать такие вопросы или пронырливый репортер. И пришел к выводу, что молодой господин - персона официальная, коллежский секретарь, не меньше. Глаз-то наметанный, столько народу проходит.
- Совершенно верно. Третий этаж, нумер двадцать семь.
- Кому-то сдали?
- Если бы… - Портье вздохнул. - Теперь уж долго пустым простоит. Как узнают, что в нем барышня повесилась, ни за что не поселятся. И пристав приказал еще три недели не отпирать.
- Вещи на месте?
- Ничего не трогали, пылинки не смахнули.
Гость сказал, что ему необходимо осмотреть номер, и представился чиновником полиции. Мог бы и не говорить. Аникин и так понял, что важная шишка. Он провел на третий этаж, открыл ключом номер и отошел в сторонку.
Повеяло затхлым, сладковатым духом, к которому примешивался кислый душок сгнивших цветов. Родион постарался не дышать носом.
Обстановка была не тронута, даже шторы задернуты. На левой - сиротливо болтался ламбрекен. К пыли действительно не прикасались.
Он включил электрический свет. В желтоватом освещении красная обивка мебели казалась насыщенной засохшей кровью. Номер не из лучших, но для актрисы без громкой славы вполне сносный. Ваза с завядшим букетом на приметном месте. Бумагу с вензелем "R&S" не сняли, а только освободили цветы.
Место, где ее нашли, было отмечено пустым крюком. Картина из сельской жизни итальянских крестьян, которая висела до барышни, была поставлена в угол. До крюка ей самой не дотянуться. Родион поднял руку и еле достал кончиком среднего пальца. Но вот табурета или стула, с которого Ольга могла добраться, не оказалось. Зато домашняя туфля с узким носиком лежала где упала.
На толстом ворсе ковра еще виднелся примятый след. Словно что-то тяжелое волоком тянули к стене. Ванзаров нашел угол, с которого след был виден отчетливо. Начинался от кушетки с витой спинкой. Под ней, кроме пыли и мелкого мусора, нашлась другая туфля. А вот на обивке, почти у края, оказалась небольшая полоса, словно от ожога ткани. Родион поскоблил ногтем: гарь легко отслоилась и растерлась в пыль. Сгоревшие нитки. Вытерев руки, он подошел к крохотной конторке.
Чернильница высохла до дна. Перья покрылись ржавым налетом. А среди бумажного беспорядка счетов, квитанций и старых билетов на городскую конку лежало незаконченное письмо.
К адресату Ольга обращалась: "Дорогая Маша!" Почерк неуверенный, детский, но разборчивый. Актриса сообщала последние театральные сплетни, жаловалась на коллег, особенно на мерзкую выскочку Лазурскую, которая неизвестно что о себе думает, и прочие женские глупости. В конце письма шла жалоба, что в последнее время она стала бояться преследований. Ей все кажется, что за ней кто-то ходит и следит. Застать следящего не смогла, но только его чувствует и потому сильно волнуется, кто бы это мог быть. Далее шла фраза: "Друг мой надо мной смеется и называет иллюзией женских нервов. Но я-то знаю, что за мной следят. Ты не представляешь, как это неприятно. Я положительно стала бояться одна выходить из театра после представления…" На этом письмо обрывалось.
На хлипкой жардиньерке Ольга устроила вернисаж. Барышня очень любила сниматься. Она принимала самые эффектные позы и смотрела вдаль томно и задумчиво. Как актриса с неудавшейся судьбой. Снимки были разные, разных ролей и костюмов. Но среди них не нашлось ни одной мужской фотографии. Ее "друг" не пожелал оставить любимой свое изображение. Какой предусмотрительный мужчина. Выбранный портрет отправился в карман.
Поблизости оказалась шкатулка фигурной эмали. В ювелирных тонкостях Родион разбирался слабо. На его взгляд, украшений для дорогой любовницы было преступно мало. Несколько колечек, скромное колье да мелкие сережки. Не особо-то Ольгу баловали.
Он занялся шкафом. Но и здесь изобилия нарядов не нашлось. Десяток платьев, три шляпных коробки, короткая шубка и несколько стоптанных туфелек. Любовь не сделала ее богаче. Антонина-то расписала. И как после этого верить актрисам?
Столь сложным вопросом Родион не стал себя мучить. Увидел достаточно. Спустившись к портье, он спросил, кто нашел жертву.
- Горничная постучалась убирать, потом ее каплями отпаивали, - сказал Аникин.
- Утром кто-то к ней поднимался?
- Посыльный от Ремпена прибегал. Может, кто еще был, мне не докладывают. Вон сколько народа приезжего. Не уследишь…
* * *
В кафе Сокольской было не принято глазеть по сторонам. Собеседница за столиком имела право делить внимание только с шоколадной чашкой. Да и то тихим и приличным полушепотом. Чтобы не мешать другим столикам. Никто этому не учил, никто не обязывал, но у настоящих завсегдатаев так было принято. И считалось хорошим тоном. Случайные посетители вели себя как им вздумается. Пришли и ушли, какой с них спрос. Свои - служили шоколаду. И тихой беседе под терпкие глотки.
Дама, зашедшая в кафе, знала традиции. Она заказала чашечку, села скромно в сторонке и стала ждать. Подали порцию со взбитыми сливками и стаканом воды. Она поблагодарила официанта и опустила глаза. Быть может, она рассматривала волнующуюся пенку, что еще испускала последний вздох пузырьков? Или вдыхала ароматы корицы? Кто знает, что было у нее на уме.