Вот оно, начинается. Сердце Екатерины Семеновны упало в пропасть, подпрыгнуло и забилось в бешеном ритме. Язык заплетался. Она облизнулась и пролепетала:
- А?.. Что… Какая гостиница… Не понимаю вас…
- Если желаете, устроим очную ставку. Вас видел чиновник полиции в коридоре гостиницы. Вас видели служащие. Для суда этого будет достаточно. Что вы там делали?
Страшное слово прозвучало. Справиться с ним сил уже не осталось. Стало все безразлично, пусть делают что хотят.
- Приехала старая подруга… - сказала она. - Зашла навестить… Проведать.
- В каком номере проживает подруга?
- А… Как же… В двадцать первом…
- Такого номера на третьем этаже нет. Что вы там делали?
- Ошиблась… Запуталась… Искала…
- Когда узнали о смерти любовницы вашего мужа?
Сердце Екатерины Семеновны замерло окончательно. Из него вылетел жалобный звук:
- Что-о?..
- Повторю.
Молодой человек так приятно улыбнулся, что у нее закружилось перед глазами.
- Когда узнали, что барышня Мария Саблина внезапно умерла в меблированных комнатах "Дворянское гнездо"?
Смысл сказанного наконец предстал во всей красе. Екатерине Семеновне показалось, что теперь уж сама проваливается вместе со стулом в пропасть, и она схватилась руками за спинку. С этой новостью справиться она не могла. Во всяком случае, под этим ласковым взглядом.
- Простите… Мне дурно… Я не могу… - кое-как выговорила она.
Родион вежливо поклонился. Не палач все же над слабыми женщинами.
- Долго не задержу, - пообещал он. - У вашего мужа есть друзья?
- Да… Кажется… Конечно, есть…
- Дружите семьями?
- По службе мужа… Бываем на приемах… Именины… Празднества…
- Наверняка знакомы с их супругами.
- Отчасти… Не всех далеко, нет… Что вы…
- Конечно, не всех. С тем, кого знаете, наверняка ведете беседы в своем кругу.
- А?.. Да… Несомненно…
- С кем обсуждаете любовниц ваших мужей?
Екатерина Семеновна подумала, что пытка никогда не закончится. И лучше бы наелась мышьяка, чем все это терпеть. Ведь если бы юноша спрашивал как-то обходительно, она бы знала, как ответить. А вот так, в лоб! Разве так можно со слабой женщиной? И путает все время… Что он там спросил?
- Молодой человек, что вы себе позволяете?.. Я все же дама… Замужняя женщина… Мой супруг - чистейший человек… Он знаете, что… Он в этом министерстве, в этом служит, как его… В народном просвещения, да… Кристальная репутация… На счету у начальства, коллежский советник, а вы такие вопросы… Разве можно об этом… То есть что за чушь…
- Я не подвергаю сомнению репутацию вашего мужа. Вопрос в другом: обсуждаете с подругами любовников ваших мужей?
- О нет… Да что же это… Какое мучение… У меня голова сейчас взорвется… Пожалуйста, оставьте меня…
- Таким образом, можно сделать вывод, что в узком кругу эта тема поднимается. Ничего страшного в разговорах нет. За разговоры у нас не наказывают. Во всяком случае, о любовницах мужей. Не стоит так волноваться. Госпоже Милягиной уже сообщили, что любовница ее мужа мертва?
Екатерина Семеновна закрыла лицо ручками в зимних перчатках и стала вздрагивать, изображая немое рыдание. Ей было так плохо, что ничего более толкового придумать не смогла. Женскую слабость, которую презирала, теперь призвала на помощь.
- О, какая чудовищная пытка…
- Госпожа Милягина уже знала об этом и без вас? Успели обменяться новостями?
- Я не… Я не знаю никакую Милягину…
- Вот как? - Отчего-то Ванзаров не удивился. - А госпожу Пигварскую?
- Не знаю…
- Госпожу Кербель?
- Что за вздор… Какая Кербель…
- А госпожу Лебедеву?
- Не знаю я никакой Лебедевой! Что за глупость.
- Зинаиду Лукину наверняка знаете…
Дама ответила тем, что плечи ее стали вздрагивать совсем ненатурально.
- Прошу простить, что доставил вам столько неприятных минут… - сказал Родион с проникновенной мягкостью, - но этого требовало расследование. Я полностью убедился в вашей искренности. И теперь, когда вижу, насколько вы честная и неподкупная, позвольте один неприличный вопрос… Что бы сделали, если бы узнали, что у вашего мужа, господина Основина, инспектора Министерства просвещения, коллежского советника, чиновника, уважаемого начальством и любимого семьей, есть любовница, для которой он снял квартиру и которую посещает регулярно? Я говорю исключительно о предположении… Что бы вы сделали с этой барышней?
Женщина перестала изображать рыдания, отерла сухие глаза:
- Зачем об этом спрашивать?
- Мне надо знать, с точки зрения психологической, на что может такая сильная женщина, как вы, мать семейства, решиться, когда наверняка узнает о любовнице.
- Молодой человек… Вы тут душу из меня вынимали… Издевались и мучили, а теперь требуете откровенности? И вам не стыдно?
- У меня есть серьезное оправдание.
- Только не говорите о чести полиции! Знаем мы, какая у полиции честь. За червонец продается…
- Не могу благодарить за столь приятное мнение. Но оправдание мое конкретного толка: три мертвые барышни. Я готов на все, чтобы этот список закрыть навсегда.
Страшный гость показался таким искренним, что Екатерина Семеновна невольно и не желая того прониклась к нему доверием. Как ни глупо это в ее положении.
- Задушила бы собственными руками, - сказала она.
Нельзя было не поверить. Широкие плечи и крепкие руки не только скалкой огреть, на многое способны.
- Крайне признателен за честность, - сказал Ванзаров. - Ваш муж в свободное от семьи и службы время посещает какой-то клуб? Чаще всего - по субботам.
- Да, ездит…
- Он говорил, да я что-то подзабыл. Английский, кажется?
- Нет, Охотничий, на Вознесенском.
- Ну конечно, как я мог забыть! Охотничий. - Родион поклонился и закрыл за собой дверь.
Госпожа Основина осталась на стуле. Хоть кандалы на нее не надели и в участок не сволокли, но лучше не стало. Собственный страх стал привычным, как зубная боль. Теперь к нему примешалось новое чувство удивления и растерянности: откуда могли взяться целых три мертвые барышни? Как это понимать?
Екатерина Семеновна поняла, что этот вопрос так и останется с ней. И хочется, и страшно спросить у тех, кто оказался смелее и решительнее.
Но как же смогли решиться?
Немыслимо и невозможно.
* * *
За окном тускнело простуженное февральское солнце. А в кабинете нависли свинцовые тучи, из которых полыхали молнии и гремел гром. Аполлон Григорьевич исполинскими шагами мерил лабораторию, перешагивая через кучи улик и вещественных доказательств. В столь ранний час настроение ему испортила вовсе не женщина. Хоть Антонина не пожелала открыть, и он несолоно хлебавши вернулся к себе на Гороховую. Такая житейская мелочь не стоила внимания великого криминалиста. Мало ли какую глупость может выкинуть женщина. Он был уверен, что женская глупость - неотъемлемая часть их обаяния. Антонины - во всяком случае.
Иное распирало его грудь и подстегивало характер. Он никак не мог решиться на поступок, который не позволил бы себе никогда. Но обстоятельства сложились таким образом, что… В общем, Аполлон Григорьевич отчаянно дрался с сомнениями.
За битвой титанов наблюдал один зритель. Коля, пристроившись в уголочке, угощался чаем, не смея рта открыть, следя, как его наставник изображает из себя маятник. Колино воображение рисовало совершенно безумные картины. То Лебедев казался ему предводителем рыцарей, сидящим на горячем коне, что рвет удила. То вдруг разогретым самоваром, что пышет жаром. То вдруг воздушным шаром, раздувающимся от натуги. Картинки менялись быстро, Лебедев пыхтел все яростней, и Коля ждал, с некоторой тревогой, чем все это кончится.
Наконец Лебедев прервал метания, посмотрел в окно, словно заряжаясь энергией солнца, резко развернулся и саданул кулаком о лабораторный стол, давно привыкший к фокусам хозяина.
- Гривцов! - рявкнул он так неожиданно, что Коля поперхнулся чаем и облил пиджак. - Настал час, когда мы встали перед окончательным выбором.
- Кха-кхе-кхо… - согласился Коля, утирая набежавшие слезы счастливого удушья.
- Нам пора принять решение! - грохотал Лебедев.
- Да! А какое?
- Мы видим, а мы это несомненно видим, что наш обожаемый друг слегка повредился в уме на том свете и на этом совершает непоправимую ошибку. Так?
Коля дипломатично промолчал. Аполлон Григорьевич решил, что молчание - знак согласия, и продолжил:
- Он не хочет замечать очевидное. Запутывается в неочевидном, ошибочном.
И эту мысль Николя счел за лучшее не комментировать.
- Мне, с моим фантастическим опытом, да и с вашим тоже, совершенно ясно, где искать убийцу. Так?
- Я, Аполлон Григорьевич, считаю…
- Молодец! Вот и вы, Гривцов, уже считать научились. Поэтому нам предстоит решить, не сходя вот с этого места, что делать: покориться его приказаниям, потерять время, потратить усилия и в результате оказаться у разбитой реторты, или кто там разбит бывает, или…
- Или… - отозвался Коля.
- …или быстро и красиво поймать убийцу.
- Давайте его поймаем, конечно!
- Не "его", а "ее"…
- Так это вообще пара пустяков!
- Поймав ее, мы тем самым окажем нашему другу, не окрепшему головой, дружескую помощь, от которой он не сможет отказаться. И, быть может, даже поблагодарит. На это я не рассчитываю…
- Так давайте ловить скорей!
- Николя, дело это непростое, сопряжено с риском и требует личного самопожертвования.
Коля пристроил подстаканник к чьему-то черепу, отряхнул пиджак от сырости и заявил:
- Располагайте мной как пожелаете.
Как ни занят был мрачными мыслями Аполлон Григорьевич, но рвение тронуло.
- Не думайте, что говорю для красного словца: поймать убийцу будет очень опасно. Придется рисковать жизнью.
- Служба у нас такая…
- Это ваше обдуманное и окончательное решение?
- И не сверну с него.
- Спасибо, коллега… - Лебедев протянул ладонь, в которую Коля немедленно вцепился пожатием. - Я знал, что могу положиться только на вас. Нас осталось двое… Нет, нас уже двое! И мы вдвое сильнее целого департамента. Не говоря уже о сыскной полиции. И пусть кое-кому будет стыдно. Команды идиотские раздавать - это пожалуйста. А прислушаться к голосу разума, так ни за что.
- Да! - от души согласился Коля. - Приказал: сыщите, кто следил за какой-то актрисой. А как его сыскать?
- Ничего, преподнесем ему отличный подарок.
- Вот-вот, преподнесем. А как? Засаду устроим или следить надо? Только прикажите…
- Нет, тут хитрее надо. Тут такую историю закрутим, такие силки расставим, что деваться будет некуда, - сказал Аполлон Григорьевич, накидывая пальто. - Эх, мне бы самому, да нельзя, каждая собака знает, все поймут…
- Я безусловно справлюсь! А что надо делать? Где силки ставить?
- Для начала преобразим вас до неузнаваемости.
- Ух ты! - обрадовался Коля, не попадая в рукава. - Как настоящего шпиона?
- Лучше, Гривцов, значительно лучше. Шпионы вам и в подметки не годятся…
Чтобы не лопнуть от счастья, Коля стал чрезвычайно строг и серьезен. Не каждому выпадает такая удача - смертельно опасное приключение.
* * *
Уж так хотел Медников помочь сыскной полиции, что из ливреи чуть не выскочил от старания. Но все-таки трусил. Этому господину просто бумажку сорвать. А с него потом, если что случится, сначала пристав голову сорвет, а затем домовладелец. У швейцара одна голова, чтоб ее дважды рубить. Вот и подумаешь: стоит своя голова того, чтоб услужить приятному господину? И ведь чаевых не дождешься за все старания.
- Может, расписочку изволите? - спросил Медников, оттягивая неприятный момент.
- Изволю, - легко согласился юный чиновник.
- Как бы нам это… того… все же…
- Свалите все на меня. Скажите: Ванзаров распорядился. К вам никаких претензий.
- Ох, как это…
- Смелее, Михаил, рвите!
Швейцар снял фуражку, основательно перекрестился и сдернул бумажку. Гром не поразил, молния не ударила, и мир не покачнулся. Совершив такое святотатство своими руками, Медников глянул на ладони: вдруг появилась печать греха несмываемая. Шутка ли, официальную печать сорвать. Швейцар, который ничего не боялся, кроме пристава, засунул преступную руку поглубже в золоченый карман.
- Ключ у вас, открывайте.
Не попадая в щель, Медников торопливо тыкал, все еще переживая поступок. Нет, точно голову снимут. И этот красавчик не поможет… Все пропало…
Думая тяжкую думу, швейцар нарочно терзал дверь. Родиону надоело бесполезное ожидание, он попросил отойти в сторону, быстро щелкнул замком и приказал подождать на лестничной площадке. Можно было и не говорить. В эту квартиру Медников ни ногой.
За два дня успел настояться дух. В прихожей ничего не трогали. Уличная одежда, обувь и зонтики остались на месте. А вот дверь в гостиную была широко распахнута. Как видно, не закрыли после санитаров. Недалеко от порога скрутился подсохший листик, отмечая место, где посыльный уронил букет. Родион прошел внутрь.
Жилище Марии Саблиной указывало на ее вкусы: портреты великих композиторов вместо предков или родственников. Немецкое пианино в дальнем углу. Стопка нот на витой консоли для ваз. Обстановка говорила не только о хорошем вкусе барышни, мебель новая и модная, но и о больших возможностях покровителя. Стоило все это нескольких жалований министерского инспектора. Ничего не скажешь, умеет основательно жить господин Основин. Квартиру любовницы обставил так, что не стыдно друзьям показать. А уж сыскной полиции тем более.
Штора, не сдерживаемая шнуром, свешивалась вольно. Родион лишь проверил срез: чисто и ровно, как острым ножом. И повернулся к мебели.
Что-то было не в порядке. В правильном расположении вещей ощущался некоторый сбой. Быть может, кресла были не на месте? Вместо того чтобы занимать диспозицию справа или слева от дивана, одно из них самовольно встало посредине ковра, а другое пристроилось рядом, но чуть сзади. Словно кому-то из гостей захотелось сесть посредине комнаты напротив искусственного камина. Для чего кресла поставили таким игривым образом, было неизвестно. Плотный ковер не оставил следов. Даже от ножек не было вмятин.
Родион проверил пол, но, к сожалению, не нашлось мелких соринок. Саблина блюла чистоту. И обивка кресел тоже не была ничем испачкана. Лишь на том, что держалось сзади, виднелось пятнышко. От него оставался черный след на пальце. Происхождение его могло быть самого бытового свойства. Нельзя же за всем уследить.
Ванзаров обратился к картинам.
Портрет Моцарта сиротливо жался к стене. И хоть гений улыбался, было видно, что ему неуютно, хочется на свой крюк. Железная загогулина торчала из стены знаком вопроса. Чтобы подвесить на нем тело, надо перекинуть веревку, подтянуть и закрепить. Судя по фотографии, что сделали под руководством пристава Бублика, висела барышня чрезвычайно аккуратно и красиво. Как произведение особого искусства. Как будто ее нарочно пристраивали в такое неудобное место. Куда проще снять крайнюю картину, там бра не мешают. Зачем же здесь? Неужели для лучшего освещения?
Он нагнулся и поискал на полу. Паркет блестел лаком. На нем был еле заметен тонкий светлый волос. Родион поднял его. Волосок послушно свернулся калачиком. Улика несущественная. Скорее всего - с головы жертвы. А если убийца обронил? Сможет ли Аполлон Григорьевич доказать? Хватит ли его знаний? В любом случае трогать его нельзя. Необходимо правильно оформить протокол. Ванзаров уложил находку на место. Пусть полежит, никуда не денется.
Среди безделушек, что наполняли дом, не нашлось фотографий. И здесь соблюдалась полная анонимность. Сама Саблина, как видно, не любила сниматься. Все-таки серьезная барышня, учительница музыки. Дневника не вела, писем не оставила. Неизвестно, были у нее страхи о неясном преследователе или только у неудачной актрисы.
Пришел черед гардероба. Возможностей господина Основина хватило на то, чтобы обеспечить барышне, прямо сказать, роскошный выбор. Платья вечерние, для прогулки, летние, зимние и даже для дальнего путешествия с трудом умещались в шкафу. В спальне он нашел трюмо, заставленное флакончиками духов и коробочками, в которых сверкали настоящие камни и жемчужные украшения. Барышня Саблина получила жизнь, о какой не могла мечтать простая учительница. При этом счастливо не задумывалась, сколько все это стоит. Иван Васильевич должен был понять, что перегнул палку. Дурман любви прошел, а счета остались. И немаленькие. В конце концов, Министерство народного просвещения не золотые рудники. Средства могли иссякнуть. И что тогда?
Покровитель оказывается в сложном положении. Барышня только вошла во вкус, требует все больше и больше. А еще семья и обязанности. Как вырваться из этой западни? Вряд ли Иван Васильевич вот так возьмет и расскажет. У него удобная и непробиваемая позиция: такое горе случилось, ничего не помню.
Траты оказались слишком тяжелым бременем для семьи. Родным дочкам не хватает, тем более приданое надо готовить. Быть может, кто-то сильнее инспектора духом взялся решить эту проблему одним махом. И очень тщательно подчистил следы. Чтобы намека не осталось. Испарились вместе с хлороформом. Как точно: утренние посещения, когда соседи спят и даже горничные не подглядывают, а швейцар не покидает главного входа. Умно придумано. Всего лишь знать распорядок.
Из прихожей донеслось кряхтение швейцара. Нельзя бесконечно испытывать терпение народа. Чего доброго. сообщит приставу о самовольном посещении места преступления. Чего Ванзарову не очень-то хотелось. Все-таки ради дела допустил отчаянное самовольство.
* * *
Бегать по портным времени нет. Пока примерка, пока подгонка, там шовчик, тут стежок - так неделя и пролетит. Дорога каждая минута. Для того и придуманы магазины готового платья, чтобы нетерпеливых господ одеть сразу. Пусть сидит не так блестяще, зато быстро и носяще. Говоря в рифму.
Аполлон Григорьевич сразу поехал с Гривцовым в универсальный магазин Гвардейского экономического общества - первый супермаркет во всей империи, что возвышался над Большой Конюшенной улицей средневековым замком. Мужской отдел встретил стройными рядами пиджаков всех оттенков черного цвета. Величавый приказчик, с пенсне на носу, спросил, что господам угодно, таким почтительным тоном, словно мечтал узнать, не наследник ли трона затрапезного графства почтил своим визитом. Лебедев вытолкнул Колю, который как-то сразу присмирел и рассматривал грязь на ботинках задумчиво и в чем-то философски. Приказчику была поставлена трудная задача: превратить сопливое недоразумение в исключительно модного, хоть и юного джентльмена. С ног до головы.
Царственным жестом Гривцова пригласили в примерочную. Коля пошел как на эшафот, с гордо поднятой головой. И тут началось.
Младшие приказчики накинулись саранчой. Один натягивал рубашку, другой застегивал ворот, третий подтягивал штанину, а сам верховный приказчик разглаживал спинку. Погружение в мужскую моду далось нелегко. Коля так привык к своей растянутой сорочке и поношенному пиджачку, что задыхался, сопел и не мог головой повести в тугом воротничке. А тут еще на ноги нацепили тугие колодки в форме лаковых ботинок.