- Здравствуйте, Дмитрий. - я завернулась в большую простыню, поданную Устиньей, быстро переоделась внутри нее, пожертвовав условностями типа множественного нижнего белья, отпустила девочку и жестом пригласила комбрига присесть. - Выпить хотите?
- Я не пью. - Он чуть сутулясь устроился на большом валуне.
- Зря, тут алкоголь любую заразу убивает. - он молча протянул руку.
- Ксения Татищева. - я едва успела перевернуть ладонь, чтобы пожать.
- А меня, стало быть, знаете, - он наблюдал, как я достаю из корзины бутылку, наливаю нам обоим и, к чести его, не стал дожидаться моего первого глотка.
- Ну, за встречу, Хакас. - пробормотала я. Не сказать, что граппа легко ложится на измученный стрессами желудок, но весь день я лопала сухарики. Хуже уже некуда. - Давно Вы тут, Дмитрий?
- На Кипре-то? - усмехнулся он. - С полгодика будет.
- Вы же понимаете, я не об острове. - я откинулась на покрывало и выдохнула.
- А Вы? - ушел от ответа мой собеседник.
- Четыре года. - звучит-то как жутко. - В общей сложности.
Он с изумлением уставился.
- Это как?
- Через два почти была возможность дом навестить, но я там… В общем, вернулась.
- Как? - он вскочил и бросился ко мне. Наблюдая это заросшее лицо и диковатые глаза потомка Чингиз-Хана, я вдруг вспомнила, что были у него и контузии. Неоднократно. Не реже пяти-шести раз в году.
- В Петербурге дверь была… Только там революционеры бомбу уронили и больше она не работает. - я наблюдала, как чуть подрагивающими пальцами он достает портсигар, извлекает из него сигарету, прикуривает от зипповской зажигалки. Здесь такое не встретишь - как только не спалился на столь явном анахронизме?
- И что?
- Пожила там пару месяцев и вернулась. Здесь у меня тоже… Жизнь.
Разговор не клеился и я, вдоволь наглядевшись на мужика из телевизора, как-то перестала понимать, зачем притащилась к нему.
- Слушай, давай на ты, а? - он перестал сражаться с привычками и уселся в любимой позе - одно колено параллельно земле опирается о другое.
- Не вопрос. - Я потянулась за влажным покрывалом, свернула его подушкой и подложила под шею.
- Там точно больше нельзя пройти? - он смотрел на меня с надеждой малыша, которому впервые рассказывают про то, что Деда Мороза не существует.
- Сумка динамита.
Он понимающе промычал.
- Ты как про меня узнала?
- Там-то? - он усмехнулся. - А здесь в "Ведомостях" очерк был с портретом. Сильное впечатление, конечно. Вот и подумала, что земляка надо повидать.
- То есть ты на войну приехала увидеться? - он странно посмотрел на меня со смесью любопытства и снисходительности звезды к фанаткам.
- Русские своих не бросают. Я здесь за это время еще ни одного своего не встречала - а насчет тебя сомнений быть не может. Да и вообще, любопытно, как оно там все.
- Ты в тринадцатом пропала? - он добивал запас сигарет, и я начала беспокоиться, что же мы будем делать позже.
- Нет, в пятнадцатом. Здесь такая штука - из какого дня ушел - в тот и вернешься. Но сколько потом в своем мире отживешь - настолько сюда опоздаешь. - данный вывод я сделала еще в первые месяцы, и косвенно он подтверждался опытом Феди.
- Стоп. Еще раз. - он отвлекся от огонька сигареты и внимательно посмотрел на меня. Ох, от этого взгляда я раньше… Ой. Но не теперь.
- Навоюешься здесь (кстати с кораблями у тебя отлично получилось), найдешь лазейку, даже если через десять лет вернешься в тот же день…
- В шестнадцатый хочу… Прикинь, эти суки меня в Новый Год выпилили. По машине шмальнули, я в кювет… Тачка полыхает, еле успел выпрыгнуть, а помню ж, что вокруг минное поле… А оно ни разу не минное, и трассы нет. Да что там трассы, тачки не осталось.
- А как ты без документов-то? - вспомнила я свою самую большую головную боль.
- Да ерунда все твои бумажки. Я и сейчас без них обхожусь. Винтовка есть, и ладно. Но поначалу пришлось… Да… - он вспомнил что-то забавное. - А ты?
- Я эпоху изучала там, поэтому устроилась почти гладко. Сначала у купчихи в компаньонках служила, после ее смерти в лавке у купца счета вела. Потом замуж выскочила…
- За купца? - усмехнулся Хакас.
- Нет, за артиллерийского поручика. - показала язык я. Приятно все же сбросить скорлупу условностей. - Овдовела… Теперь вот веду тихую светскую жизнь.
Где-то на море громыхнуло.
- То-то оно и видно. Прогресс толкаешь потихоньку?
- Только если чуть-чуть. Здесь не так легко что-то заработать на инновациях. До Сколково люди еще не доросли. - проворчала я.
- А что дальше думаешь?
- Раньше думала, что еще лет 20 стабильности будет, но недавно у немцев химзавод рванул с какой-то ядреной отравой, значит, наши современники тут случаются. И теперь гарантий нет.
Он откинулся, совершенно по-кошачьи вытянув длинные ноги.
- А знаешь, я вот про разные войны в детстве читал, а эту почти и не знал, только сроки… Раньше думал, что победим тех уродов, на завод свой вернусь. А оказалось, что война сама за мной ходит…
- Ты в курсе, чем она закончится? - поинтересовалась я потому что к стыду своему до сих пор ничего не вспомнила.
- Да продуют греки все… - махнул рукой боевик. - Я тут пробую, бьюсь, а как в учебнике выходит - адмиралы про… все, что можно и нельзя.
- Так что же ты? - удивилась я.
- Не поверишь - втянулся. - Он обезоруживающе улыбнулся.
- Вот и я - втянулась…
Помолчали. Дело шло к рассвету, поэтому собрались и тихо-тихо пошли к госпиталю. Чуть поодаль шли Устя с тенью комбрига.
- Думаешь, революцию переиграть? - спросил он после долгого молчания.
- Раньше считала это важным… Но теперь важно большую войну не продуть. А там уж царизм ли реформировать, или парламентаризм придумывать - видно будет. Причем не мне и не тебе это решать. Знаешь, из двухтысячных все как-то иначе смотрелось. И не то, что одни молодцы, а другие - гады, а беда в том, что десятки миллионов, причем не абстрактных цифр в учебнике, а живых людей, которые еще и не все на свет появились, должны погибнуть, чтобы что-то получилось. Да и теперь нет гарантии, что получится так, чтобы СССР оказался сверхдержавой, если у тех же немцев сидят пара человечков, как мы с тобой, которые знают, где соломки подстелить. Или у итальянцев… Или у французов. Ты только прикинь, какой соблазн - переиграть все так, чтобы лет через тридцать было великое царство Сингапура или Европейский Союз Лихтенштейна…
Мой гость тоскливо посмотрел на пустой портсигар, свистнул, и из темноты появился еще один человек, молча протянувший ему запасы табака.
- Думаешь, что здесь начало Первой Мировой?
- Полагаю, при любом раскладе оно может рвануть где угодно. Вряд ли посреди боя пройдется группа чирлидеров с помпонами и транспарантом "Поздравляем, вы только что начали Мировую Войну"?
Он усмехнулся.
- А знаешь, круто было бы выпилить под ноль Австро-Венгрию… Это же их заботами нам потом…
- Да, что ждать этого несчастного Гаврилу Принципа? Давай прям сейчас начнем. - рассмеялась я, но смех получился коротким и недолгим. - Ладно, поржали и будет. Тебе помощь нужна какая?
- Мне бы пару танков сюда. Не представляешь, как я по своему танку скучаю. - мечтательно улыбнулся Хакас. - Там тосковал по винтовке, когда меня комбат в танк усадил, но сейчас бы год жизни за своего Наф-Нафа отдал. С ним мы бы за неделю все закончили.
- В Стамбуле? - как-то хорошо представилось именно это.
- Можно и в Стамбуле.
- Извиняй, могу только лекарствами. - Позвала Устю и вместе мы передали мятежникам несколько сумок с повязками, углем и первыми партиями антибиотиков. Врачи все же их пока применяли неохотно, то есть вообще игнорировали в большинстве случаев. - Это, конечно, не ядреные порошочки нашего времени, но лучше, чем ничего.
- Спасибо. - По едва заметному жесту из деревьев появилась та же тень и уволокла сувениры во тьму. - Здесь же вроде антибиотиков нет пока.
- Нет пока. И не предвидится. Но если поискать, то кое-что кое-где можно найти. - Жаба душила тратить средства на чужую по сути войну, но так хотелось, чтобы у него все получилось. Хоть у кого-то из нас здесь должно все получиться. - Денег много предложить не могу, но… - достала из закромов кошель с серебряными рублями.
- Ты - прям фея-крестная. - с радостным изумлением он смотрел на мой аттракцион невиданной щедрости.
- А ты, Золушка, останься живым. - я помолчала и добавила главное, для чего и затевала всю встречу. - Когда тут закончишь, приезжай в Питер. Есть у меня задумки кое-какие, но нужны твои знания в технике. Адрес вот. - передала карточку, внимательно прочитанную и сожжённую.
- Да запомнил я все, не боись. Ты тут графиня? Обалдеть, устраиваются же люди. - произнес он в ответ на немой вопрос. - Ладно, с меня же сказочки были? Значит с пятнадцатого до конца шестнадцатого… Ну у нас все по-прежнему, плюс-минус километр. Ваших на Олимпиаду практически всех не пустили - типа из-за допинга. В Египте питерский борт взорвали, поэтому туда туристы не летают. В Турцию тоже - они ваших летчиков сбили в Сирии. У вас в России на днях борт МО лег… С артистами. В Сирию летел - не долетел. Там, кстати, тоже в затяг пошло.
- А мы туда воевать пошли? - недоуменно уточнила я.
- В основном, авиацией. Там и турки, и европейцы… Прям ностальгия берет, когда на эту войну смотрю. В Турции посла вашего убили. Вроде как фанатик. Европейцы от своих беженцев вешаются. Там то в Париже, то в Брюсселе теракты. Бардак, короче. О, ты ж не в курсе - у амеров Трамп победил!
- Где?
- В Белом Доме.
А я думала, тут большие перемены.
- Цирк поехал на гастроли…
- Мост в Крыму строят. Санкции продлевают. Во все виноваты русские. Даже в результатах американских выборов. Ну и нашей войны, само собой, нет. Этот американский гений все свою ракету запустить не может в космос - смешно даже. Что тебе еще рассказать-то?
Для такой сводки надо знать побольше, но тень рискнула проявить инициативу и прошептала на ухо Хакасу несколько слов.
- Я пойду. Был рад встрече. - он обнял меня, такой высокий, широкоплечий, надежный, похлопал по спине. - Обязательно повторим.
И исчез, унося с собой и все наше утраченное будущее, и энергию, с которой он взялся за обреченное дело, и уверенность в своих силах. Словно телек выключили в темной комнате. Может быть, и мне что попробовать, а то голосить, что революция - это стихия, один человек ни на что не способен, а графиня в депрессии, можно бесконечно, но лучше от этих слов никому не станет? Хоть пользу кому принесу.
Наутро я завернула волосы в обычный пучок, надела самое простое платье и вошла в палату. Работать до седьмого, а порой и двадцать седьмого пота, поить, утешать, закрывать глаза. Переезд опять откладывался, но жили мы все теперь во времянке, быстро возведенной на территории госпиталя.
Девицы-медсестры потихоньку теряли столичный лоск и выматывались, засыпая где ни попадя. Поначалу любой знак внимания от сопровождающих мужчин воспринимался как эпохальное событие, обсуждаемое всеми подолгу, а сейчас то одна, то другая исчезали на ночь или с врачом, или с пациентом. Мало того, что сестры, в глазах Усти появилось новое слегка мечтательное и одновременно упрямое выражение.
И я, признаюсь, им всем завидовала. Полудетское увлечение парнем из монитора прошло, как наваждение, так что желания закрутить короткий, но сногсшибательный роман с этим мужчиной не появилось. А ведь могло бы, и возможно встряхнуло бы от сердечной апатии. Когда зимой Ольга пробовала развеять мою печаль другими знакомствами, я не могла переступить через свою трагедию. Ну и с Андрюшей, конечно, нехорошо получилось. Позже, когда начала разумом примиряться с тем, что семьи с Тюхтяевым больше не будет, всех сравнивала с ним, и пока позитивных откликов не нашлось. Это что, только post mortem выяснилось, что мне встретилась Самая Большая Любовь? Или просто покойника не переиграешь?
Трудно поверить, что все мои чувства раньше я воспринимала всерьез. Я порой пыталась вспомнить своих возлюбленных из двадцать первого века, но максимум, что получилось - составить список. И то вряд ли полный. Лица многих с трудом вспоминаю - все же с переключением на местную жизнь все почти получилось. Жаль, что так несвоевременно.
Через несколько дней у нас умирал молодой, но чрезвычайно угрюмый грек, в котором я не сразу признала Андреаса. Опознала только по портсигару. Умирал долго и страшно, с развороченным животом и сепсисом, непрекращающимся кровотечением и инфекцией. Хирурги дважды пытались урезать кишечник, лепить швы на швы, но к утру парень скончался.
Ночью я осталась дежурить снова, слегка подремав днем. Теперь, в форме сестры милосердия, меня уже не принимали за графиню. Да что там, я сама уже смутно помнила, был ли мир за пределами этого недосягаемого моря, жары, мух, стонов умирающих и накопленной усталости. Где-то в тени двора тихо плакала Устя. Я и не заметила, что эти двое тогда успели сговориться.
- Ксюха! - потрепала меня по плечу широкая как лопата ладонь.
Как и в той, другой жизни, его практически не цепляли снаряды, и сейчас он щеголял лишь мелкими ссадинами на лице. Даже не сразу заметила, как морщится при ходьбе.
- Ты как тут? - полушепотом спросил, косясь на пост, где дремала маленькая и тихая, как мышка чахоточная сестра Дубровцева. Как можно было тащить ее в такую дыру, я не понимала, ведь по их уставу нужно было иметь лошадиную выносливость, но девочка по мере быстро угасающих сил все пыталась что-то делать. Ее было искренне жаль.
- Бывали дни и лучше. - потянулась я и быстро вышла вместе с комбригом за порог. Там, за стволом древней, как местные руины, оливы, мы укрылись от посторонних глаз. - Прости за своего. Тут все бились как могли.
- Да я еще там понял, что 200. - он снова закурил. Вообще, дымит как паровоз.
Я достала из его пальцев сигарету и потушила о ствол. Экологически неправильно, но не топтать же тоненькими туфельками.
- Пойдем, осмотрим тебя.
Да, да, я видела полуголого Хакаса!!! И у меня даже фотки есть. Он вскинулся, когда увидел светящийся экран и посетовал, что свой телефон посеял еще в Македонии, через которую добирался сюда.
- А заряжаешь чем, святым духом? - пошутил он и очень озадачился моим подходом к энергетической безопасности.
Пока трое неприметных товарищей грузили из мертвецкой тело погибшего, Хакас практически не морщась терпел ощупывания и перевязку.
- У тебя шрам на шраме и шрамом погоняет. - я изучала его тело словно карту сокровищ - мой же ровесник, практически, а видок как у пробной версии Франкенштейна.
- Мне говорили, что это только украшает. - улыбнулся пациент. И да, я не святая, мне тоже в это очень даже верилось.
На мой скромный, не подкрепленный рентгеновским исследованием взгляд он сломал пару ребер. Травма неприятная, но сравнительно легкая, и подобное бинтовать меня уже хорошо научили. Вообще, здесь я неплохо поднатаскалась в работе младшего медперсонала, и теперь при необходимости смогу стать не только чтецом фармацевтического справочника, но и полноценным ассистентом медика.
- Все же попробуй беречь себя - я домотала бинт вокруг его торса и завязала кончики.
Он только фыркнул в ответ.
- Что там слышно? Мы тут как в жопе мира торчим, без интернета, газет, радио, вслепую. Толку-то от русской королевы - язык никто не знает, или делают вид, что не знают. - ворчала я.
- Да п…а - в общем-то исчерпывающая характеристика ситуации, которую ни одно средство массовой информации процитировать не сможет.
- А конкретнее?
- Русская эскадра обстреливает греческий лагерь и все хором требуют уйти. Греками рулит принц Константин, женатый на сестре кайзера. А кайзер своими офицерами укомплектовал турецкую армию. И теперь все это одно большое болото.
- Значит скоро замнут все. Получается, что люди погибли зря. - я оглянулась на госпиталь. - М…ки они там все.
- Да, - согласился он. За эти дни осунулся, лицом потемнел, но азарта не утерял.
- Возвращайся в Россию. Там интереснее. Скоро дедушку Ленина из ссылки выпустят - сходим посмотрим. Я прямо чуть-чуть не успела до ареста. Опять же, там живые классики по улицам ходят. - Я передохнула и вернулась к своей любимой песне. - Попробуй пока получить местные документы. В России с этим не так чтобы очень просто.
- Живы будем, не помрем. - обнял меня на прощание человек-легенда и исчез.
* * *
Как только наше доблестное руководство таки собралось "вот завтра, как Бог свят!" выезжать, пришло трагическое известие - турецких соратников накрыла очередная волна малярии и скончался наш вождь, доктор Ланг. Сестры плакали, мужчины курили, я испугалась. До сей поры смерти здесь происходили как неизбежный риск выбравших путь воина. Смешные наши недуги казались издержками акклиматизации, но смерть своего человека пугает и быстро ставит на место.
* * *
Нас перевозили несколько дней по жутким совершенно дорогам, Россия показалась уже недосягаемым раем, и есть ли он вообще?
Перед отъездом нашего госпиталя в мою каюту доставили корзину с вином, лепешками и другими прелестями местной кухни. Кусок козьего сыра был обернут бумагой, на которой карандашом нацарапали танк, крушащий Голубую мечеть. Мы в школе рисовали рейхстаг так же - с взрывами, ошметками.
* * *
Вначале и особой боли-то не было Так, словно камышинкой уколоться. Раз обычные настои трав не помогли, ни пижма, ни подорожник, ни какие-то чудо-смеси, живот нагло рос, порождая все больше и больше ненависти, Саввишна достала спицу, прокалила на свече и под бормотание наговора просунула между ног.
Может, что и изменилось, но с зимы она не ощущала себя ниже пупка. Хоть кулаком бей - пусто. И под крестом - так же.
Похоронить мужа было сложнее, чем пережить насилие. Удавленника не принимала церковная земля и лишь за золотой червонец удалось сговориться с могильщиком, чтобы вырыл могилу неподалеку от дома. Теперь она ежедневно могла навещать его, минуя осуждающие взгляды деревенских. И поначалу это казалось облегчением, равно как и то, что все сударушки-подруженьки разом забыли дорожку к ее жилью, но потом накатила тоска, волчья, отчаянная тоска.
Без мужа оказалось еще хуже, чем под его горьким взглядом. И боль только толкала дальше в яму отчаяния.