И все же Оксфорд-стрит, несмотря на всю ее заманчивость, казалась Джозефине одним из самых малоприятных мест в Лондоне - эту улицу приходилось терпеть из-за слабости к красивым нарядам, но оставаться на ней дольше, чем требовалось, писательница была не намерена. С радостью выбравшись из толпы и оставив позади ее неумолчный шум, Джозефина ступила на более привилегированную Уигмор-стрит. В анонимной прогулке по предвечернему Лондону ее никогда не уставало радовать ощущение свободы и сознание того, что - пока ей самой не захочется - никто не узнает, где она находится и как ее можно разыскать. Джозефина уехала из Инвернесса десять дней назад, и до сих пор ей удавалось держать свой приезд в секрете ото всех, кроме разве что нескольких случайных знакомых в ее клубе. Такое, разумеется, не может длиться вечно; на следующую неделю у нее уже назначено несколько встреч, и скоро ей придется отвечать на телефонные звонки, за которыми грянет шквал приглашений. Но к чему спешить на все эти встречи, пока в них нет особой необходимости? Ей вполне по душе жизнь без расписаний и сроков сдачи рукописи, жизнь, в которой если кому-то и оставлялись сообщения, то совсем не для нее. Джозефина твердо решила: пока это возможно, она такой жизнью и будет наслаждаться.
Несколько часов в ненавязчивой компании продавщиц принесли ей особенную радость после затворнического утра в номере клуба: она, пишущая машинка и совершенно безразличные ей призрачные фигуры прошлого. Джозефину все еще мучили сомнения: стоило ли вообще браться за это произведение и было ли мудрым ее решение на сей раз писать не детектив, а нечто совсем иное? Когда редактор предложил Джозефине сочинить роман с исторической канвой, ей показалось заманчивым в художественной форме рассказать о реальном преступлении, особенно о таком, которое в некотором роде имело отношение к ней самой. Но тягостная обстановка тюрьмы "Холлоуэй" начинала вгонять ее в страшную тоску, а ведь она еще только приступила к роману. И то лето, что Джозефина действительно провела в Корнуолле, и то воображаемое лето, повествование о котором она недавно вручила своему издателю, казались далеко позади, и писательница вдруг почувствовала, как соскучилась по прикосновению солнечных лучей и по инспектору Алану Гранту, герою ее двух первых детективных романов. Начало любой книги - пока она еще налаживала контакты с героями - давалось ей труднее всего. Знакомиться с персонажами романа все равно что долго находиться в комнате, полной незнакомых людей, а Джозефине, при ее застенчивости, это всегда было нелегко. И потому ей хотелось как можно скорее развить повествование, хотя надежда на то, что мрачные краски его посветлеют, казалась весьма призрачной.
На другой стороне улицы все еще был открыт книжный клуб "Таймс", и Джозефина с улыбкой подумала: с какой легкостью книгам удается пробудить в мужчинах дремлющий инстинкт покупателей. В магазине струившийся от настольной лампы свет зазывно ложился на книжные полки, где судьба свела вместе обложки популярных романов и невразумительных политических памфлетов так же случайно, как и перебиравших их покупателей. Джозефина было подумала, не зайти ли внутрь, но быстро осознала, что слишком устала от покупок и у нее уже нет сил на поиски книг, а потому направилась к Кавендиш-сквер.
Здесь уличные фонари расставлены так, что промежутки тьмы между островками света были гораздо длиннее, и в воздухе веяло элегантностью и умиротворением. Этой площади повезло намного больше ее лондонских соплеменниц, на которых жилые дома уступили место современным офисным строениям, - здесь по-прежнему находились главным образом изящные старинные здания. Наступало время "домашнего очага", и, приближаясь к дому номер двадцать, Джозефина заметила, что в окнах верхних этажей стал загораться свет, и ей уже слышались голоса на лестницах и виделось, как жизнь постепенно перемещается с рабочих мест в гостиные.
"Клуб Каудрей" занимал необычайно красивый двухэтажный дом восемнадцатого века на углу Кавендиш-сквер и Генриетта-стрит, в сердцевине одного из самых модных в прошлом районов георгианской Англии. Особняк в свое время купили у лорда Эсквита - последнего домовладельца из этого именитого рода, и в 1922 году виконтесса Энни Каудрей основала в нем частный клуб для медсестер и других работающих женщин. Джозефина не была лично знакома с леди Каудрей, но знала, что та с непревзойденным мастерством собирала деньги на общественные нужды и рьяно поддерживала свое детище. Леди Энн также оплатила постройку в старом саду Эсквита "штаб-квартиры" медсестер, и теперь благодаря изобретательности архитектора оба здания наслаждались дружелюбным соседством: одно из них помогало медсестрам в их профессиональных делах, а другое давало возможность отрешиться от повседневности и отдохнуть. Чуть более половины членских взносов клуба поступало от медсестер. Остальные взносы шли от женщин, работавших в самых разных сферах - адвокатских конторах, газетах и журналах, в театрах и магазинах. И всех их влекли в этот клуб приятная обстановка, возможность провести время с интересными собеседницами и самые дешевые ленчи во всем городе. Джозефина чувствовала себя здесь как дома и всякий раз, приезжая в Лондон, если хотела побыть какое-то время в уединении, с удовольствием останавливалась в клубе. Но со времени смерти леди Каудрей, случившейся около трех лет назад, члены клуба - в отличие от построек - уже больше не жили в прежней гармонии: профессия медсестры приобрела политическую окраску, а у тех, кто теперь руководил этим заведением, были совсем иные приоритеты и иные представления о его будущем. Наверное, подобное случается каждый раз, когда прирожденный лидер умирает или отходит от дел, думала Джозефина, и со временем в клубе наверняка все наладится, ну а ей, так или иначе, лучше оставаться в тени - в стороне от дрязг и склок.
Джозефина, с трудом удерживая в одной руке покупки, подошла к главному входу, но не успела она свободной рукой дотянуться до ручки двери, как та с шумом распахнулась и из нее, чуть не сбив писательницу с ног, стремглав выскочила молоденькая девушка - одна из работниц клуба.
- В доме пожар? - Джозефина произнесла это несколько саркастичнее, чем ей хотелось бы.
- Боже мой, мисс! Простите, пожалуйста! - Девушка наклонилась и принялась собирать коробки, скатившиеся по тротуару прямо на дорогу. - Я даже не видела, куда иду.
- Это точно, - сухо сказала Джозефина, но, заметив, что девушка и так сильно расстроена, смягчилась. - Думаю, ничего страшного с ними не случилось. Это все небьющееся. - Она протянула руку, чтобы забрать у девушки последнюю коробку. - А почему все же такая спешка? В клубе что-нибудь случилось?
- Нет-нет, мисс. Просто у меня сейчас перерыв, и он совсем короткий. А я и так опаздываю на встречу.
- И все же, надеюсь, у вас найдется минута вернуться и надеть пальто? - На девушке были всего лишь тоненькое хлопчатобумажное платье и положенный работницам клуба форменный передник. - На дворе ноябрь, и в таком виде ничего не стоит смертельно простудиться.
- Да нет, это ничего, мисс. Я уж лучше побегу. По правде говоря, мне не положено выходить через эту дверь, но через нее гораздо быстрее, чем в обход через боковую. Поэтому я так и торопилась. Мисс Тимпсон провожала кого-то в бар, и, пока она не видела, я прошмыгнула к главному входу. - Девушка бросила взгляд в дальний конец площади и снова повернулась к Джозефине. - Я буду вам ужасно благодарна, если вы меня не выдадите. И честное слово, со мной все в порядке. Я ведь совсем ненадолго.
- Что ж, договорились…
- Меня, мисс, зовут Люси.
- Ладно, Люси, не буду вас задерживать. Но в следующий раз, пожалуйста, будьте осторожнее.
- Конечно, мисс. Спасибо.
Джозефина проводила Люси взглядом, пока та не дошла до середины площади, а потом открыла дверь и, радуясь тому, что наконец-то окажется в тепле, вошла внутрь.
Вестибюль в клубе был широкий и просторный, и во главе его располагался тщательно отполированный, красного дерева стол администратора. Справа от стола в дубовой раме висела бронзовая табличка, на которой был изображен фамильный герб Каудрей и приведены слова благодарности первых двух тысяч членов клуба их основательнице. Помимо этой таблички, на стенах не имелось ничего другого, и потому взгляд посетителей мгновенно обращался к изящно меблированным комнатам, войти в которые можно было прямо из вестибюля. Мисс Тимпсон уже вернулась на свой пост и встретила Джозефину с положенным в клубе радушием.
- О, мисс Тэй! - просияла она. - Похоже, ваш послеполуденный поход удался на славу. Дать вам ключ от комнаты?
- Это было бы очень мило, - произнесла Джозефина, стараясь ответить на улыбку мисс Тимпсон с неменьшей искренностью и одновременно пытаясь вспомнить, кого эта женщина ей напоминает. - Между прочим, я принесла не все свои покупки - скоро прибудут новые.
- Они уже прибыли, и Роберт только что отнес последнюю из них в вашу комнату. - Мисс Тимпсон бросила на коробки оценивающий взгляд, который задержался на пятнах, оставшихся после падения на землю. - Хотите, он поможет вам с этими тоже? Боюсь, что лифт опять не работает.
- Нет-нет, я справлюсь. - Джозефина прекрасно понимала, что, в представлении мисс Тимпсон, она и так отняла у Роберта сегодня слишком много времени. - Они не тяжелые.
- Ну, если так… - Она потянулась за висевшим на крючке ключом, и тут Джозефина, все это время ломавшая голову над тем, на кого похожа мисс Тимпсон, вдруг поняла: на тот самый манекен в витрине. Лицо ее отражало полное равнодушие к окружающему миру, и это придавало ей вид небрежного совершенства, которое большинство женщин на дух не переносят хотя бы уже потому, что, как бы они сами к нему ни стремились, для них оно просто недостижимо. - Что ж, скажите нам, если вам что-то еще понадобится.
- Вам первой и скажу. - Джозефина взяла ключ и направилась к лестнице, но не успела пройти и нескольких шагов, как услышала знакомый голос.
- Джозефина! Вас-то я и искала!
Она обернулась, чтобы поприветствовать Селию Бэннерман, и в который раз изумилась тому, насколько мало Селия изменилась за эти двадцать лет. Хотя ее темные длинные волосы - сколько Джозефина помнила, Селия всегда закалывала их в пучок на затылке, - на висках посеребрила седина и вокруг шеи на цепочке висели очки, в которых она нуждалась теперь намного чаще, чем прежде, никому и в голову бы не пришло, что ей уже под шестьдесят. Они познакомились во время войны в Бирмингеме, в колледже Энсти, готовившем преподавателей физкультуры, где Джозефина была студенткой, а Селия - одной из старших преподавательниц. К тому времени как их пути снова пересеклись, мисс Бэннерман, или Селия - как Джозефина теперь с трудом привыкала ее называть, - стала одним из самых уважаемых членов ассоциации медсестер и принимала деятельное участие в управлении "Клубом Каудрей". Разумеется, ее работа надзирательницей в тюрьме "Холлоуэй" осталась в далеком прошлом, но именно этот период жизни мисс Бэннерман сейчас интересовал Джозефину.
- Я уже собиралась оставить вам записку у администратора, - сказала Селия, - но теперь это ни к чему. Вы хотели, чтобы я что-то прочитала?
- Да, мой первый вариант, который мы на днях обсуждали. Мне бы хотелось, чтобы вы его прочли и подтвердили, что все описано более или менее точно. И еще, если у вас найдется время, у меня к вам есть несколько вопросов.
- Ну конечно. - Селия посмотрела на часы. - Если вам удобно, я могла бы поговорить прямо сейчас: я пока свободна. Вы переведете дух, и мы встретимся в гостиной, скажем, минут через пятнадцать?
Она развернулась и, не дожидаясь ответа, зашагала в комнату отдыха с той самой уверенностью в собственной значимости, за которую, как помнилось Джозефине, все студентки ее уважали и даже чуть-чуть побаивались. Лишь один-единственный раз Селии изменила ее уверенность, и то лишь на мгновения и при необычных обстоятельствах. Поэтому в ее присутствии Джозефина неизменно чувствовала себя не более чем школьницей. Она торопливо зашагала к лестнице, точно опаздывающая на урок ученица, и тут ее снова остановили - на сей раз мисс Тимпсон.
- О, мисс Тэй, я чуть не забыла!.. Подождите, я должна вам кое-что отдать! - В ее громогласном окрике явственно прорезался акцент жителя Ист-Энда. - Это прибыло для вас вскоре после полудня.
Она наклонилась, чтобы вынуть что-то из-под стола, и тут же вручила Джозефине роскошную гардению. Писательница взяла ее и протянула руку за сопроводительной карточкой.
- Простите, мисс Тэй, но это все. К ней не прилагалось никакой записки.
- А вы уверены, что это для меня?
- О да. Посыльный из магазина был абсолютно в этом уверен. Мне пришлось за нее расписаться.
- Но ведь никто не знает, что я здесь.
- Тогда, дорогуша, у вас, очевидно, есть поклонницы в нашем клубе.
Не было никакой нужды оборачиваться, чтобы догадаться, от кого исходило это предположение: нежный, притягательный, полный тонких намеков голос был неотъемлемой принадлежностью клуба и столь же дорогостоящей, как и его декор. Достопочтенная Джеральдин Эшби не была медсестрой и нигде не работала, но являлась одной из немногих женщин, выбранных в члены клуба с согласия совета, и роль ее носила исключительно светский характер. Мать Джеральдин каждый год выписывала чек на солидную сумму колледжу медсестер, обеспечивая таким образом дочери прочность ее положения. Самым большим достоинством Джеральдин были ее связи, и к светским обязанностям она относилась так же серьезно, как другие относились к своей работе. Никто не стал бы отрицать, что с ее приходом обстановка в клубе заметно оживилась. Коктейли Джеральдин - если не считать отель "Савой" - являлись лучшими в Лондоне, а все ее поступки отличались вызывающей смелостью и разряжали чересчур серьезную атмосферу клуба. Невозможно было не поддаться ее очарованию, ее всегда приподнятому настроению и ее, с налетом авантюрного шика, красоте. Она непринужденно блистала как в безупречно скроенном строгом костюме, так и в сшитой по последней моде вещице от Шанель. Забыв на минуту про свою спутницу - хорошенькую, но скучноватого вида блондинку, - Джеральдин лукаво улыбнулась Джозефине:
- Подумайте, ведь цветок могла прислать любая из нас. Так от кого бы вам хотелось его получить?
Джозефина знала по опыту, что стоящий ответ, с долей флирта и одновременно снисходительности, придет ей на ум лишь существенно позднее. Поэтому она, даже не пытаясь ответить, с таинственной - как писательница надеялась - улыбкой взяла в руку цветок и решительно зашагала вверх по лестнице. Судя по усмешке мисс Тимпсон, пересуды о том, кто являлся ее тайным обожателем, начались с минуты, когда цветок "переступил" порог клуба, и теперь Джозефина сама пыталась догадаться: кто же это все-таки был? Арчи? Пожалуй, нет - гардении не в его стиле; если бы он знал, что Джозефина в Лондоне, то не стал бы покупать такой вычурный цветок, а приобрел бы какие-нибудь попроще и принес их сам. Сестры Мотли тоже вряд ли бы на такое сподобились: сомнительно, чтобы Ронни хоть что-то в своей жизни сделала анонимно, а Леттис если когда и посылала Джозефине цветок, то обычно вместе с приглашением на обед. Может быть, Лидия? Для актрисы, которая едва сводит концы с концами, это непозволительная роскошь, однако Лидия известна своим транжирством и подобная экстравагантность для нее довольна типична. А вдруг Джеральдин была права и этот цветок послал кто-то из членов клуба? Не хватало только, чтобы в ее единственном убежище у кого-то зародились к ней двусмысленные чувства.
Джозефина вошла к себе в комнату, с облегчением закрыла дверь, небрежно бросила цветок в раковину и постаралась выбросить всю эту чушь из головы.
Комната ее была хоть и маленькая, но удобная и изысканно меблированная. В ней имелось все, что необходимо, и ничего лишнего: односпальная кровать, солидный письменный стол, просторный платяной шкаф, масса полок для посуды и то, что ей нравилось больше всего, - высокое выходившее на Кавендиш-сквер и занимавшее почти всю стену окно. Джозефина разложила по местам содержимое пакетов, прихорошилась, нашла очки и, подойдя к письменному столу, собрала свои утренние записи. Быстро пробежав их глазами, она набросала вопросы, на которые надеялась получить ответы у Селии, и отправилась вниз с твердым намерением узнать все, что только возможно, о губительницах младенцев из Финчли.
В гостиной Селии не оказалось, и Джозефина, усевшись на набитый конским волосом стул возле выходившего на Генриетта-стрит окна, стала ее ждать. В клубе гостиная была самой большой и одной из самых красивых комнат. С паркетными полами и разделенными на изящные панели стенами, выкрашенными для максимального отражения солнечного света эмалевой краской цвета слоновой кости, гостиная тянулась во всю длину первого этажа. Тонкой работы зеркала в стиле рококо висели над старинными каминами, расположенными в противоположных концах комнаты, свидетельствуя о том, что в свое время две комнаты объединили в одну. Были тут и некоторые признаки излишества - отделанная позолотой кушетка в стиле Людовика XV с подушечками цвета сапфира и три огромных канделябра, - однако остальная мебель отличалась простотой и хорошим вкусом. В незатейливых книжных шкафах красного дерева разместилась всех сортов и видов художественная и публицистическая литература, на окнах висели простые бархатные шторы, а на удобных креслах в стиле шератон не имелось ни чехлов, ни каких-либо других излишеств, которые могли бы придать гостиной неопрятный вид.
Несколько женщин расположились в комнате маленькими группами и поодиночке: кто-то играл в карты, кто-то читал газету, - и заполнявший комнату тихий шелест беседы время от времени перемежался смехом или легким звоном чашек и блюдец. Все здесь говорило о привилегированности, однако большинству этих женщин, чтобы попасть сюда, пришлось изрядно потрудиться. Джозефина прекрасно помнила, как она гордилась тем, что ее приняли в этот "Клуб Каудрей". Для нее, как и для многих женщин ее поколения, членство в частном клубе знаменовало впервые обретенную, бесценную независимость. И даже теперь, десять лет спустя, когда успех в литературе и драматургии более чем оправдывал положение Джозефины в этом клубе, то прежнее радостное возбуждение до сих пор не притупилось: здесь она в полной мере ощущала женскую солидарность, к которой успела привыкнуть еще в годы отрочества и ранней юности. И как бы ее такой факт ни смущал, у Джозефины хватало честности признаться себе, что она до сих пор ощущает потребность в принадлежности к какому-нибудь сообществу.
- Джозефина, простите, что заставила вас ждать, но случилось нечто неожиданное. - Селия торопливо, с виноватым видом подошла к окну, и Джозефина встала ее поприветствовать.
- Ничего страшного. Если вы заняты, мы можем поговорить в другой раз.
- Нет-нет, я очень рада вас видеть. И честно говоря, мне отчаянно хочется вырваться хоть на полчаса из этих комитетов, сборов пожертвований и политических интриг, так что на самом деле вы мне делаете одолжение. - Селия жестом пригласила Джозефину сесть и сама устроилась в кресле напротив. - Вы знаете о благотворительном вечере на следующей неделе? Конечно, знаете - вы ведь дружите с Ронни и Леттис Мотли, верно? Они шьют замечательные костюмы.
Так вот, Эмми Коуард считает, что у меня, кроме этого вечера, нет никаких других забот, а так как мы исключительно благодаря ей заполучили Ноэла, я просто не могу лишить ее этой иллюзии.