Джозефина рассмеялась:
- После смерти леди Каудрей такого сорта работы у вас, наверное, хоть отбавляй. Представляю, как непросто добиться того, чтобы в этом клубе дела шли гладко.
Селия криво усмехнулась:
- Неужели это так очевидно?
- Вовсе даже нет. Но когда в одном месте собирается столько успешных женщин, рано или поздно столкновения между личностями неизбежны.
- Если бы дело было только в их характерах! Тут все гораздо серьезней: суть в самих принципах, на которых и колледж, и клуб были основаны. Вы читали сегодняшнюю "Таймс"?
Джозефина покачала головой.
- Раздел писем читателей пестреет жалобами медсестер: мол, пожертвования, собираемые на их нужды, используются на заведения, в которых живут те, кто с больными никогда и рядом не стоял. Они не называют наш клуб по имени, но всем и так понятно, какое заведение медсестры имеют в виду.
- Но ведь тут взаимная выгода. Разве пожертвования не идут на колледж медсестер?
- Конечно, идут. Но блюстители чистоты нравов предпочитают об этом не думать. Один неверный шаг, и нас расколют на две части, а если подобное произойдет, я даже не представляю, как выживет клуб и как выживет колледж.
Джозефина вступила в клуб, находясь в лагере медсестер, но теперь перешла в другую профессиональную область. Поэтому она прекрасно понимала и ту и другую сторону.
- А что вы сами об этом думаете? - спросила Джозефина, приветливо кивнув Джеральдин, которая в это время усаживалась за соседний столик, и игнорируя ее усмешку.
Селия вздохнула:
- О, я-то за разнообразие. Леди Каудрей всегда говорила, что, если не проводить хотя бы часть своего досуга в беседах с женщинами других профессий, это неизбежно приведет к узости мышления. И я не могу с ней не согласиться. И я считаю, что обязана бороться за ее идеи, хотя боюсь, что сражение будет нелегким. А тут еще, помимо всего прочего - но это только между нами, - в последнее время в клубе кто-то занялся мелким воровством. Несколько женщин заявили о пропажах. Ничего особо ценного не исчезло - шарфик тут, мелкие деньги там, - но это страшно неприятно и мне пришлось привлечь полицию. Разумеется, без огласки. А вот и Тили с напитками.
Джозефина обернулась и увидела молоденькую официантку с подносом, на котором стояли два стакана с некоей жидкостью.
- Я взяла на себя смелость и заказала нам по стаканчику джина. Беседу об убиении младенцев в Финчли мне на трезвую голову не потянуть, а пить в одиночку я не согласна. - Селия бросила взгляд на лежавшие на карточном столике бумаги. - Вы хотите, чтобы я это прочла?
Джозефина кивнула и подтолкнула напечатанный на машинке текст к Селии, изумляясь, с какой легкостью они вернулись к давнишним своим отношениям - учительницы и ученицы. Наблюдая, как эта пожилая женщина медленно читает страницу за страницей, Джозефина вдруг вспомнила, при каких именно обстоятельствах она впервые услышала те имена - Амелия Сэч и Энни Уолтерс. Случилось это летом, во время ее последнего года учебы в Энсти, перед самыми экзаменами, когда заниматься приходилось день и ночь и все были на взводе. Необходимость успешно сдать экзамены тяжким бременем ложилась на студенток колледжа, особенно на самых старших, которым предстояло немедленно искать работу, и потому в комнате для занятий, где с полдюжины выпускниц, не поднимая головы, выжимали все возможное из последних минут подготовки, стояла гробовая тишина. Обычно стоило высокой, представительной Селии Бэннерман войти в класс, тут же все замирали, но в тот вечер она, должно быть, уже какое-то время находилась в комнате прежде, чем ее заметили. Когда Джозефина подняла глаза, Селия уже стояла возле окна, глядя на своих подопечных с глубокой печалью. Одна за другой, они поднимали на нее взгляд, и когда Селия поняла, что все готовы ее выслушать, она заговорила - тоном спокойным, но мрачным. Студентку первого курса Элизабет Прайс нашли в физкультурном зале мертвой. Тело висело на одном из канатов, и не было никаких сомнений в том, что она покончила жизнь самоубийством, - об этом говорила найденная в ее комнате записка. Мисс Бэннерман объяснила, что настоящая фамилия Элизабет была Сэч и что она приходилась дочерью женщине, которую повесили за злодейское преступление - убийство младенцев. Девочку взяли на воспитание совсем маленькой, и она понятия не имела о своем истинном происхождении. Однако Элизабет каким-то образом узнала правду, и, как следовало из записки, жить после этого ей оказалось просто не под силу. Селия Бэннерман обычно двигалась с легкостью танцовщицы, но в тот вечер она покидала их комнату, едва волоча ноги. Лишь позднее Джозефина узнала, что Селия винила себя в смерти Элизабет Прайс.
Селия не спеша прочла принесенный Джозефиной текст, а потом снова перечитала несколько параграфов. Наконец, закончив чтение, она отложила в сторону бумаги и потянулась за стаканчиком джина.
- Только не старайтесь быть снисходительной, - проговорила Джозефина и тут же рассердилась на саму себя за то, что не удержалась от замечания. - Я готова к любой критике.
- О снисходительности тут нет и речи, - с улыбкой заметила Селия. - Написанное вами производит сильное впечатление - на мой взгляд, так даже слишком сильное. Читаю, и сразу же накатывают воспоминания. Понять, что чувствует человек, участвуя в смертной казни, может только тот, кто сам это пережил, но ваше описание очень близко к достоверному. Можно мне сделать несколько замечаний?
Джозефина кивнула.
- Конечно, это все на ваше усмотрение и зависит оттого, насколько вам важно, чтобы достоверность не испортила художественности повествования, но те самые последние часы были далеко не такими спокойными. Я понимаю, что вы хотели особо выделить отношения между преступницей и надзирательницей, однако, если вы простите мне безвкусное сравнение, эта камера напоминала Центральный вокзал в Финчли. Кто только не побывал в ней в утро перед казнью: сначала начальник тюрьмы, потом тюремный капеллан… Не могу ручаться за то, что было в камере Уолтерс, но с Амелией Сэч капеллан провел немало времени. Да, кстати, начальник тюрьмы всегда спрашивает приговоренных, не хотят ли они сказать что-нибудь напоследок.
- И Амелия сказала?
- Нет.
- Значит, в последнюю минуту она не сделала никакого признания?
- Нет. Ни Сэч, ни Уолтерс ни разу ни в чем не признались. Я от кого-то слышала, будто Уолтерс сказала, что, если Сэч умрет, она тоже не против умереть, но я не знаю, правда это или нет. Под конец отношения между ними стали весьма неприязненными. Уолтерс считала, что Сэч, делая все возможное, чтобы спасти собственную шкуру, ее предала, а Амелия настолько искренне верила в свою невиновность, что считала, будто ее предало правосудие. Видите ли, сами убийства совершала Уолтерс, а Сэч делала все возможное, чтобы не испачкать руки кровью. Она изо всех сил старалась, чтобы я и другие надзирательницы, которые за ней смотрели, ясно это поняли.
- Но разве не еще большее преступление - делать грязное дело чужими руками?
- Амелии это представлялось совсем по-другому. И меня удивляет, что ее адвокат на суде не настаивал на ее физической непричастности к убийствам.
- Так как же все-таки Сэч и Уолтерс распределяли свои роли? В газетах о многом умалчивали, а мне бы хотелось услышать об этом от того, кто их знал.
- У Сэч было нечто вроде лечебницы, в которой перед родами и в период родов содержались молодые женщины. Большинство из них были незамужними матерями, отчаянно пытавшимися скрыть свой позор и каким угодно путем избавиться от ребенка. Сэч, очевидно, говорила им, что знает множество женщин, мечтающих взять на воспитание детей, и предлагала найти для их ребенка хорошую семью.
- Наверное, за небольшую плату.
- Но не такую уж и маленькую. Большинство из них платили по тридцать фунтов, что в те времена было немалыми деньгами, особенно для женщин с их положением.
- И что дальше? Они платили ей деньги, а потом уже больше никогда не видели своих детей?
- Именно так оно и было. И все эти женщины верили, что их детей взяли на воспитание. Или по крайней мере так они говорили, хотя я думаю, что некоторых из них, любой ценой хотевших избавиться от младенца, не очень-то заботило, что с ним происходило дальше. А на самом деле дети попадали к Уолтерс, которая их попросту убивала. Однажды кто-то увидел, как она несла мертвого ребенка, и тут же навел полицию на Сэч. Та отрицала, что хоть что-нибудь знает об этих убийствах, но ей никто не поверил.
- А вы верите, что Амелия была невиновна?
- Надзирательнице думать о виновности и невиновности нельзя - это просто не ее дело. И выполнять свои обязанности она может лишь при обязательной вере в правосудие. Оглядываясь назад, я думаю, что приговор был справедлив, хотя обе женщины считали, что с ними обошлись слишком уж сурово. С той минуты, когда объявили приговор, и до утра казни заключенные друг друга не видели, но они сидели в соседних камерах, и нам было слышно, как женщины то и дело колотили кулаками по стенке камеры и обвиняли друг друга.
- Вы тогда в первый раз участвовали в казни?
- В первый и последний. Три года прошло с тех пор, как в нашей стране повесили женщину. Это была первая казнь женщин при новом короле, из-за чего почему-то подняли много шума. И это была первая казнь в новой тюрьме "Холлоуэй". Можно даже сказать, это была некая проверка.
Джозефина услышала в голосе Селии неподдельную горечь, что писательницу нисколько не удивило: казнь через повешение - страшная смерть, и то, что она была тщательно организована, ничуть не умаляло сопровождавших ее ужасов.
- Никто из нас никогда прежде ни в чем подобном не участвовал, а из-за того, что вешали двоих, все это казалось еще более мучительным и мрачным. По правде говоря, мы все надеялись, что казнь отменят и нам не придется в ней участвовать. Даже палач, судя по всему, ждал ее с отвращением.
- Биллингтон?
- Да, Биллингтон и два его помощника: его младший брат и один из Пьеррепойнтов.
- Из-за того, что вы были так тесно связаны с заключенной, вся эта история, должно быть, оставила в вашей душе глубокий след, - тихо проговорила Джозефина, понимая, что говорит банальность, но сейчас ее заботило только одно: выведать у Селии, что та в действительности тогда чувствовала. - Между вами ведь были очень необычные отношения.
- Думаю, такие отношения сказываются на всех по-разному. К тому времени как я познакомилась с надзирательницами постарше, они уже огрубели. Я уверена, что у них заняло годы, чтобы избавиться от эмоциональных порывов, свойственных большинству из нас. Некоторые приходили в такой ужас от всего происходящего, что бросали тюремную службу раз и навсегда. Но никто из нас не мог избежать ее влияния. И в той или иной степени она всех нас разрушила.
- И тем не менее смею утверждать, что были и такие, кто наслаждался своим знакомством со знаменитыми заключенными. Думаю, что некоторые надзирательницы, склонные к садизму, годами смаковали преступления, совершенные их подопечными.
- Вы нас, наверное, путаете с сочинителями детективных романов.
Селия произнесла это с улыбкой, но резкость замечания не ускользнула от внимания Джозефины.
- Вы, кажется, не одобряете…
- Того, что вы пишете на подобную тему для собственного удовольствия? Полагаю, все зависит от того, как именно вы это делаете. Но я задаюсь вопросами: для чего человек по собственному желанию станет подвергать себя подобного рода переживаниям, если в том нет никакой нужды, и почему кого-то подобные книги развлекают? Могу я спросить вас: почему вы все же пишете об этом?
Джозефина задумалась над ответом.
- Я никак не могу забыть вечер в Энсти, - наконец заговорила она, - когда вы сообщили нам ту страшную новость. Мы были потрясены. Нам, конечно, ничего не показали, и вы, пожалев нас, скрыли подробности страданий Элизабет, но, возможно, именно поэтому наше воображение нарисовало картины еще страшнее реальных. Вы ведь знаете, как может разыграться фантазия у молоденьких девушек, не говоря уже о том, что мы тогда тревожились о собственном будущем и были весьма ранимы. Думаю, все мы почувствовали, как легко разрушить жизнь любой из нас. Я помню, мне безумно захотелось узнать, какой была мать Элизабет и почему она решилась на подобные преступления. Они произошли сравнительно незадолго до смерти Элизабет, а казалось, были из другого века - напоминали скорее преступления из романов Диккенса, но никак не события, до которых можно как бы дотянуться рукой, легко выудить из собственной памяти.
Селия кивнула:
- Вы правы. Наверное, все это должно было казаться невероятно странным вам, современным молоденьким девушкам.
- И конечно, мы так никогда и не узнали, кто открыл тайну Элизабет и мучил девушку, дразня ужасным прошлым, так что мы часами обсуждали эту загадку, хотя у нас не имелось практически никакой надежды ее решить. День за днем я пыталась представить себя в положении Элизабет, размышляя и о своем прошлом, и о том, что в нем могло быть такого, с чем я просто не в силах была бы смириться.
- И что же?
- Я полагала, что не решилась бы на самоубийство из стыда. И думала, что и Элизабет погибла по другой причине. Девушку могла ужаснуть мысль о том, что и в ее природе заложена склонность к подобному насилию, что где-то глубоко в ней самой таится такая же невероятная жестокость. Наверное, именно поэтому Элизабет и решила покончить с жизнью, считая, что когда-нибудь судьба ее матери станет ее судьбой, и потому лучше она накажет себя сама. - На лице Джозефины появилась извиняющаяся улыбка. - А может, все эти тогдашние домыслы не более чем плод разыгравшегося воображения восемнадцатилетней девушки.
- Нет, в этих рассуждениях что-то есть. Кстати, Сэч во время своего заключения постоянно тревожилась о дочери. Учитывая то, как она относилась к чужим детям, это более чем странно и указывает на ее невероятное умение отстраняться от содеянного. Она без конца волновалась, чтобы ее муж не забыл купить дочери новые ботинки, беспокоилась, что расскажут о ней дочери, когда та подрастет. И Сэч не зря тревожилась о ее судьбе: как только закончился суд, отец девочки совершенно от нее отдалился. В последние дни жизни Амелия умоляла меня позаботиться о будущем своей дочки, а мне в то время пообещать подобное казалось такой малостью. Я и представить себе не могла, что так подведу их обеих.
- Вы не должны так уж себя винить, - мягко заметила Джозефина. - Мы все в какой-то степени оказались виноваты. Элизабет была из тех, к кому не очень-то просто проникнуться симпатией, - она порой хитрила и манипулировала другими. Но если бы мы приложили больше усилий, чтобы Элизабет почувствовала себя в колледже как дома, она, возможно, нашла бы силы смириться с тем, что узнала о своей матери. У нее не имелось друзей, и в этом вы не виноваты.
- Возможно, - отозвалась Селия, но в голосе ее не чувствовалось уверенности.
- А пока она росла, вы с ней постоянно общались?
- Не с ней лично; я время от времени связывалась с ее приемными родителями и следила за тем, чтобы она получила хорошее образование - при всех ее недостатках, Элизабет была очень способной девочкой. И конечно, в Энсти она попала по моей инициативе. Но мне, наверное, не следовало ее туда устраивать. Помимо всего прочего, это было несправедливо по отношению ко всем вам, трудившимся не покладая рук, чтобы обеспечить себе приличное будущее. Но я искренне верила в то, что эта профессия подходит Элизабет как нельзя лучше.
- Вероятно, так бы оно и оказалось, если бы она успела воспользоваться предоставленной ей возможностью. Но эту возможность у нее отобрали, и отобрали не вы.
- Даже если и так, я должна была дознаться, кто ее довел до самоубийства.
- И чего бы вы в результате добились? Для Элизабет это уже ничего бы не изменило, а девушка, которая над ней насмехалась, наверное, не предполагала, что дело зайдет так далеко, и потом всю жизнь казнилась, что намного хуже любого наказания, которое вы могли бы для нее придумать. Я, наверное, не должна была вас обо всем этом расспрашивать. - Джозефина уже искренне сожалела, что задавала такие тяжелые для Селии вопросы. - С моей стороны просто бесчувственно копаться в прошлом и пытаться выудить из вас то, чего мне недостает для романа.
- Конечно, это болезненно, и я по-прежнему чувствую себя виноватой. И не только перед Элизабет, но и перед ее матерью. Казнь Амелии повернула мою жизнь к лучшему, но ведь довольно стыдно воспользоваться чьей-то смертью себе во благо.
- Каким же таким образом вы ею воспользовались?
- Это нелегко объяснить, но из того страшного утра мне больше всего запомнились минуты, когда мы подошли к месту казни. Вы совершенно верно описали психологическое состояние Амелии - она была до того испугана, что едва держалась на ногах, но в дверях ее встретил тюремный врач, и это, похоже, женщину немного приободрило. Она вдруг воспряла духом, но лишь на считанные минуты, поблагодарив доктора за его доброту. Я никогда этого не забуду. И Сэч, и Уолтерс называли себя медсестрами - и Амелия действительно была опытной акушеркой, - но при этом они самым злодейским образом лишали младенцев жизни и наживались на несчастных женщинах, которые, гонимые обществом, обращались к ним за помощью. В отличие от этих двоих тюремный доктор был прекрасным врачом, но они, по сути, жестоко надсмеялись над его профессией. Никто не стал бы его винить, если бы он не проявил к ним никакого сочувствия, но доктор поступил совсем по-иному. Он положил руку Амелии на плечо и пожелал ей стойкости. Меня поразило: сколько в его поступке было сопереживания. - Селия нервно рассмеялась, и Джозефине показалось, что ей стало неловко от того, что она так разоткровенничалась. - Должно быть, с тех пор я все время старалась походить на него.
- Из-за этого вы и выбрали профессию медсестры?
- Не выбрала, а к ней вернулась. У меня были кое-какие навыки еще до службы в тюрьме, а перед тем как ушла оттуда, я поработала там в больничной палате. Поверьте, если кому-нибудь надо напомнить о том, как важно соблюдать закон, лучшего места просто не найти. Ни одна женщина в палате не может побыть и минуты наедине с самой собой: за ней все время наблюдает недремлющее око медсестры, а за самыми злостными преступницами зорко следят и другие заключенные. Представляете, какая создается атмосфера, когда в одном месте насильственно собраны подобного рода женщины?
- А вы думаете, я не могу себе этого представить? - заметила Джозефина, окидывая взглядом соседние столики.
Селия рассмеялась:
- По крайней мере еда здесь гораздо лучше. А если серьезно, то человек считается невиновным, пока вина его не доказана, но порой я задумываюсь, так ли это. Как можно подготовиться к предстоящему испытанию в зале суда, когда находишься в подобной обстановке?
- А я могла бы поговорить еще с кем-нибудь из работников тюрьмы? С тем доктором, например?
- Мне кажется, он умер во время войны. А больше никто не приходит на ум. Я поддерживала отношения с Этель Стьюк - другой надзирательницей, - но она погибла в пятнадцатом году во время налета цеппелинов. Биллингтон, наверное, все еще жив, но кто знает, где его искать? Он был в тюрьме палачом после той казни всего лишь несколько лет. Я понятия не имею, что случилось с капелланом, но он уже и тогда был немолод. Единственно кого я могла бы посоветовать, это Мэри Сайз. Вы с ней знакомы?