В ту минуту, когда пробило восемь часов, швейцар, который до тех пор стоял за ширмами, вышел и встал перед дверью. Взгляды всех придворных устремились на его широкую руку, которая сейчас должна была позволить им войти в королевскую спальню.
В Зеркальной гостиной толпились все придворные знаменитости: Ришелье, Граммон, Тремуйль, Креки, Мориа, Таванн, Коани, Суврэ и многие другие. Разговор был светский и шумный.
– Флавакур уехал? – говорил Суврэ, смеясь.
– Да, – отвечал Тремуйль, – он уехал и увез свою жеу.
– Он не хотел, чтобы мадам де Флавакур наследовала своим сестрам, – прибавил Креки.
– Это пятая дочь Неля, – сказал Коани.
– Если ее ответ справедлив, он показывает прекрасный характер, – заметил Таванн.
– Справедлив, – отвечал Ришелье, – она сказала это мне. Между нами, господа, мне бы хотелось узнать, не захочет ли она занять место герцогини де Шатору, как та в свое время заняла место мадам де Лорагэ, а мадам де Лорагэ воцарилась вместо мадам де Вентимиль, которая в свое время оттеснила мадам де Мальи. Итак, я в один вечер разговаривал с герцогиней и прямо ей сказал: "Наследство ваших сестер принадлежит вам". Она улыбнулась и ничего не ответила. Я показал ей приятную сторону этого положения, заговорил о богатстве, о могуществе, о славе, о счастье, об обожании. "Все это прекрасно,
– сказала она мне наконец, – но я предпочитаю всему этому уважение моих современников".
– Черт побери, – сказал Тремуйль, смеясь, – какая вольнодумка!
– Вольнодумка или притворщица, – сказал Мориа с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна и впоследствии заставила потерять место министра.
– Как – притворщица? – спросил Креки.
– Да, ведь маркиза де Флавакур уехала со своим мужем?
– Они уехали оба третьего дня утром в свое поместье в Дофине, – сказал герцог Тремуйль.
– Три дня назад, кажется, Флавакур имел разговор с женой о том, как наш король печален и одинок после смерти герцогини де Шатору. Маркиза де Флавакур улыбалась и в упор смотрела на мужа. Тот встал, поцеловал руку жены и сказал ей любезно: "Милая моя, вы хотите жить или умереть?" ‑ "Жить", – отвечала она. "Если так, уедем завтра и несколько месяцев не будем возвращаться ко двору".
– Флавакур это сказал? – спросил Граммон.
– Это вас удивляет?
– Нисколько! Флавакур способен убить свою жену точно так же, как поцеловать ей руку.
– Что же отвечала маркиза? – спросил Коани.
– Она посмеялась над ревностью мужа, но упросила его уехать в тот же вечер, не дожидаясь утра.
– Замешан в этом Флавакур или нет, а маркиза все-таки уехала, – сказал Ришелье.
– А король скучает! – заметил Граммон.
– И ничто ему не нравится… – прибавил Суврэ.
– То есть не нравилось, – поправил Таванн.
– Как? Как? – спросили вдруг Тремуйль, Мориа, Креки и Коани.
– Что ты такое говоришь, Таванн? – прибавил Грам-
мон.
– Я говорю, что ничто не нравилось королю.
– Это значит, что теперь ему нравится кто-нибудь?
– Может быть.
– Кто же?
– Я не знаю, но после охоты на кабана, в которой король подвергся такой большой опасности, он гораздо веселее, чем прежде.
– Это правда, – сказал Суврэ.
– Истинная правда, – раздался новый голос.
– Здравствуйте, Бридж, – сказал Ришелье, пожимая руку первому конюшему короля.
– Вы говорили, что король веселее после охоты, – продолжал Бридж, – это правда, я повторяю, и доказательством служит то, что вчера его величество скакал по лесу, охваченный азартом…
– И позволил только Ришелье и Таванну следовать за ним, – сказал Тремуйль, – потому что они по счастливому стечению обстоятельств имели превосходных лошадей…
– Да, – сказал Бридж, – эти господа имели самых горячих лошадей из больших конюшен…
– Это вы велели дать их нам? – спросил Ришелье.
– Нет.
– Отчего же кому-то может быть неприятно, что мы смогли поспеть за королем?
– Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог.
– А мне на вашем, любезный Бридж, на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля…
Шумная веселость охватила всех при этом воспоминании о недавнем приключении во дворце.
– Ну, Бридж, вестник забавных известий, – проговорил Тремуйль, – какую остроту принесли вы нам сегодня?
– Остроту, да не мою, – отвечал Бридж.
– А чью же?
– Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня назад исполнилось тринадцать лет.
– Что же она сказала?
– В день своего рождения она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в "каваньол". На другое утро она непременно хотела уехать из Версаля. На вопрос куда она отвечала, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей заметили, что она женщина; она отвечала: "Жанна д'Арк также была женщина, и далеко не такого знатного происхождения, как я. Если ей удалось перебить нескольких англичан, я убью их всех".
– Браво, браво! – раздались возгласы придворных.
В эту минуту дверь отворилась и появилось новое лицо.
XI Будущий кардинал и министр
Человек, вошедший в Зеркальную залу, имел весьма печальный вид, а между тем это был самый остроумный и самый веселый придворный – аббат де Берни, цветущее лицо и тройной подбородок которого дышали обычно радостью и довольством. Но в этот день аббат де Берни олицетворял уныние.
Склонив голову, потупив глаза, с мокрым носовым платком в каждой руке, он шел, испуская вздохи, которых было бы достаточно для того, чтобы раскрутить вместо ветра знаменитую мельницу Дон-Кихота. Его плачевная физиономия произвела такой комический эффект, что все присутствующие громко расхохотались. Аббат де Берни с самой мрачной физиономией поднял кверху обе руки с носовыми платками.
– Ах!.. – воскликнул он, обмахиваясь платками.
– Что с вами? – спросил Ришелье.
– Ах, Боже мой! Сжалься надо мной, – говорил Берни.
– Что с вами? Что случилось? – вскричал Тремуйль.
– И подобное несчастье висело над моей головой, – продолжал Берни с величественным жестом, – надо мною, бедной, невинной жертвой…
– О! – произнес Мориа, видя, что слова замирают на губах аббата. – То, что вы бедны – это так, что вы жертва – это может быть, но что невинная – это уж позвольте усомниться…
– Насмехайтесь! – протянул Берни. – Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями.
– У нас нет каменьев, – сказал Мориа.
– Что стряслось с нашим аббатом? – вскричал Таванн. – Ты, всегда такой веселый, жизнерадостный, теперь плачешь, стонешь, ноешь. Скажи же, что с тобой?
– Что со мной?
– Да, что с тобой случилось?
– Что со мной случилось?
– Да-да! – закричали со всех сторон. – Говорите, аббат! Говорите скорее!
Берни откинулся назад, приняв величественную позу.
– Господа, – сказал он, – до сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя выходцем из благородной и честной фамилии. Но это утешительное заблуждение вдруг сразу и гнусно было вырвано из моего сердца.
Аббат окончил свою патетическую фразу с величественным видом.
XII Утро короля
Два пажа, прелестные четырнадцатилетние дети, в королевских мундирах с гербом Франции, вышитым на правом плече, стояли по правую и левую стороны двери, подбоченясь, вздернув носы кверху, с дерзким и насмешливым выражением на личиках.
Вельможа в великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д'Айян, дежурный камер-юнкер.
Все собравшиеся в Зеркальной гостиной медленно подошли и выстроились в иерархическом порядке: старшие по званию – впереди. Затем все вошли в комнату без малейшего шума и не говоря ни слова.
Королевская спальня в Шуази была высока, обширна и великолепно меблирована, как все комнаты в ту эпоху, когда вкус к хорошей мебели еще не был утрачен. Спальня была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была обтянута той же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. С двух сторон этой балюстрады стояли два пажа; двое других стояли напротив кровати, в амбразуре окна. С двумя пажами, стоявшими у дверей, это составляло шесть пажей – установленное число для спальни короля. Начальником этих пажей был дежурный камер-юнкер.
В головах кровати, справа, стоял главный камердинер.
В этот день дежурил Бине. Впрочем, он дежурил почти каждый день, потому что без него король обойтись не мог, и трое других главных камердинеров попросту даром получали жалованье. Восемь простых камердинеров стояли в спальне, ожидая приказов Бине.
С другой стороны кровати стоял Пейрони, хирург короля, который с Кене, доктором, должны были всегда присутствовать при пробуждении короля. За балюстрадой стояли еще цирюльник, два лакея и два гардеробмейстера.
Король встал, и два пажа подали ему туфли. На низкий поклон придворных король ответил любезным кивком. Глубокая тишина царила в комнате. По законам этикета, никто не должен был заговаривать с королем. Людовик XV имел привычку, очень удобную, впрочем, для придворных, каждое утро произносить одну и ту же фразу, обращаясь то к одному, то к другому из придворных. Эта фраза была следующая:
– Ну и что? Сегодня вы расскажете мне что-нибудь новое и забавное?
В это утро король обратился со своим вопросом к маркизу де Креки.
– Государь, – сказал маркиз, – мне трудно отвечать вашему величеству, зато аббат де Берни приехал из Парижа и уверяет, что с ним случилось самое странное, самое удивительное, самое горестное и самое неприятное происшествие…
– Пусть он нам скорее об этом расскажет! – перебил король.
Придворные расступились, дав место аббату, который стоял смиренно в стороне, в глубине комнаты.
– Ну и что? Сегодня вы расскажете мне что-нибудь новое и забавное, аббат? – продолжал король.
– Государь, – сказал Берни, – самое удивительное и самое неприятное происшествие…
– Государь, – перебил Ришелье, улыбаясь, – сжальтесь над плачевной физиономией этого милого аббата. Он сам признается, что заслужил эшафот!
– Эшафот?! – повторил король.
– Да, государь.
– Каким образом?
Берни поднял руки к небу, потом подбежал к королю и бросился к его ногам.
– Государь! – вскричал он. – Помилуйте меня!
– Помиловать?! – повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази.
– Да, государь, помилуйте!
– Кого?
– Меня!
– Но что вы такого натворили, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом?
– Ах, государь! Если бы только это!
– Как – "только это"?
– Государь! Речь идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось с мной!
– Встаньте, аббат!
Берни повиновался:
– Простите меня, ваше величество!
– Но что такое случилось?
– Ах, государь! Со мной произошло нечто ужасное. Моя жизнь в руках вашего величества!
– Еще раз объяснитесь, аббат, я слушаю.
– Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке…
– Чтобы не предаваться светской жизни, аббат?
– Да, государь, и для того, чтобы заняться приготовлением того вкусного блюда, которое я имел честь накануне готовить вместе с вашим величеством.
– Я был погружен в гастрономические размышления, – продолжал аббат, – когда курьер принес мне письмо от моего дяди, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте. Дядя писал мне, что он едет в Париж, и просил встретить его у Сен-Мартенской заставы. Этот дядя чрезвычайно богат, и, хотя он никогда не был щедр к своему бедному племяннику, я счел своим долгом выехать к нему навстречу…
– До сих пор в вашей истории нет ничего страшного, – сказал король.
– Увы! Государь, я еще не кончил.
– Продолжайте!
– Я поехал в Париж и остановился в гостинице, напротив заставы. Время проходит – дядя не приезжает. Наступала ночь, а его все не было. Я расспросил в гостинице, не видал ли кто-нибудь, чтобы в Париж въехал каноник в карете. Я подумал тогда, что дядю что-нибудь задержало в дороге и что он приедет в Париж на другой день…
– Благоразумное рассуждение, – сказал Людовик XV, подставляя свою голову только что вошедшему парикмахеру.
На короле был просторный пеньюар, весь обшитый кружевами. Парикмахер подал королю бумажную маску для предохранения от пудры.
– А что ваша дочь, Доже? – спросил Людовик XV.
– Ей лучше, государь, гораздо лучше! – отвечал знаменитый парикмахер.
– Кене мне говорил. Скажите ей, что я принимаю в ее судьбе самое живое участие, Доже. Когда она будет в состоянии сесть в экипаж, пусть съездит к королеве и к принцессам.
– Ах, государь, – сказал парикмахер с волнением, – верно, вашему величеству угодно, чтобы Сабина выздоровела еще скорее.
XIII Приключение
Людовик XV, предоставив себя стараниям знаменитого парикмахера, обратился к аббату де Берни:
– Продолжайте, аббат, я слушаю.
– Убежденный, что дядя мой, каноник, приедет в Париж на другой день, – продолжал аббат, – я решил вернуться домой. Камердинер мой доложил мне, что какой-то человек, таинственной наружности, два раза приходил спрашивать меня и не сказал, как его зовут. Я тотчас же подумал, что его прислал мой дядя. Но я ошибался. Человек этот появился, смиренно поклонился мне и объявил шепотом и с большими предосторожностями, что он желает говорить со мной наедине.
– Это очень интересно, – прошептал король.
– Я повел его в мою комнату. Как только мы остались одни, он вынул из кармана запечатанный конверт и подал его мне со словами: "От начальника полиции". Я имею честь коротко знать месье Фейдо де Марвиля, – продолжал аббат, – и очень его люблю, но, какую привязанность ни чувствовали бы мы к начальнику полиции, его имя, произнесенное третьим лицом, особенно если это лицо имеет зловещую наружность, никогда не бывает приятно слышать; невольно дрожишь, хотя грехов за собой не знаешь. Я взял письмо, распечатал его, прочел и вскрикнул от удивления.
– Что же заключалось в этом письме? – спросил король.
– Это было приглашение немедленно явиться по очень важному делу. Внизу меня ждала карета, и я поехал. Я нашел месье Фейдо де Марвиля в самом веселом расположении духа. Он рассказал мне, что только что он произвел самый трудный и самый важный арест в своей жизни. Я посмотрел на него с удивлением, не понимая, зачем он прислал за мной. Он улыбнулся, угадав, что происходило во мне. "Вы мне нужны", – сказал он. "Для чего?" – спросил я с некоторым беспокойством, потому что я никогда не любил вмешиваться в таинственные приключения полиции. "Чтобы помочь мне в том самом аресте", – отвечал он. "Каким образом?" – спросил я с еще большим опасением. – "Тот, кого я арестовал на Пантенской дороге в ту минуту, как он въезжал в Париж, выдает себя за вашего родственника!" – "За моего родственника? – вскричал я. – Уж не за дядю ли?" – "Вот именно". – "И вы его арестовали?" Я находился в изумлении, близком к помешательству. "Вы арестовали моего дядю, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте!" – вскричал я. "Я арестовал того по крайней мере, который носит этот титул и это имя", – отвечал начальник полиции. "Но зачем?" – "Потому что он украл и то и другое". – "Мой дядя украл свой титул и свое имя?" – "Больше того! Тот, о котором я говорю, украл даже степень родства той, о которой говорите вы". – "Но о ком же говорите вы?" – закричал я. "О том, кто убил аббата де Ронье и присвоил себе его имя и его титул". – "Ах, Боже мой! – пролепетал я. – Мой дядя умер!"
– Законное волнение наследника! – улыбаясь заметил Ришелье.