- Как же так? Не верите мне, а сами расспрашиваете?
- Может, мне хочется, чтобы вы меня и вправду убедили, - с улыбкой ответил я.
- Тогда, может, вас убедит то, что разгружали "Новый Амстердам" под покровом ночи.
- А что в этом такого странного?
- Да все. Едва судно вошло в гавань Текселя, как по распоряжению компании всем зевакам велели разойтись. А перегрузку на баржи разрешили лишь с наступлением ночи. И для погрузки компания отрядила особую группу людей, которых потом рассовали по колониям. Так что никому до сих пор не известно, чем был гружен проклятый корабль.
- Но ведь это не исключает того, что на борту действительно находился перец из Ост-Индии, - резонно предположил я.
- Не исключает. - Поол, сдвинув брови, вперил в меня заговорщический взгляд. - Однако же к чему вся эта комедия с ночной перегрузкой?
Глава 12
В полночь у башни Чаек
Только к вечеру непогода унялась, и я отважился покинуть гостеприимный кров "Черного пса" и вернуться на Розенграхт. По пути я так углубился в размышления об услышанном от Хенка Роверса и Яна Поола, что чуть было не угодил под колеса ломовой телеги. Даже если события в устах рассказчиков за эти два десятка лет успели обрасти новыми деталями, все равно суть истории оставалась неизменной. Может быть, как раз о ней старательно умалчивал Фредрик де Гааль в своих путевых заметках?
Впрочем, встреча с дожидавшейся меня Корнелией оттеснила историю "Нового Амстердама" на задний план. На лице девушки читалась озабоченность.
- Где ты так долго был, Корнелис? Я уже стала беспокоиться, не сдуло ли тебя ветром в канал.
- Вот этого счастья мне не выпало, просто забрел в "Черного пса", - ответил я, чмокнув ее в щеку.
Корнелия понимающе улыбнулась:
- И чтобы даром время не терять, распил с друзьями пару кувшинчиков пива.
Одарив меня ответным поцелуем, она повела меня в кухню, где дожидался незамысловатый ужин: рыба, сыр, хлеб. И хотя они с отцом уже отужинали, Корнелия посидела со мной и рассказала, как прошел день.
- Ах да, чуть не забыла. Тут приходил человек и оставил для тебя вот это.
Сунув руку в карман платья, Корнелия достала письмо.
- И что мне пишут?
Корнелия с наигранным возмущением отпарировала:
- Чужими письмами не интересуюсь. Тем более под печатью.
Взяв у нее письмо, я с любопытством стал рассматривать незнакомую сургучную печать. На ней был изображен торговый корабль под раздутыми парусами. На бумаге изящным почерком значилось: "К. Зюйтхофу". И больше ничего.
- Кто доставил письмо?
- Какой-то мальчишка.
- А от кого, не сказал?
- Он так быстро умчался, что я даже не успела ничего спросить. Наверняка та, что писала это письмо, попросила его не распространяться.
- Откуда ты знаешь, что письмо от женщины?
Корнелия указала на буквы моего имени.
- Проще простого. Это сразу видно по почерку. Вы, мужчины, не пишете с такими завитушками. Мне уйти, чтобы ты мог спокойно прочесть?
- Вздор - у меня нет от тебя секретов, - пробурчал я, срывая печать и разворачивая листок.
К моему великому разочарованию, послание было коротким, всего пара строчек:
Будьте в полночь у Башни Чаек! Мне необходимо сообщить вам нечто важное.
Л.
Вот уж странное приглашение! В других обстоятельствах оно показалось бы мне в высшей степени подозрительным. Но у меня не было причин не доверять Луизе, и я ни на секунду не усомнился, что письмо на самом деле писала она. Наверняка произошло нечто, не терпящее отлагательств, если она просила меня о встрече в столь позднее время у Башни Чаек.
- Что-нибудь важное? - поинтересовалась Корнелия.
- Вполне возможно. Во всяком случае, ночью мне придется уйти. Мне необходимо кое с кем увидеться.
- Как я понимаю, с той, что писала письмо.
- Вот что, Корнелия, прошу понять меня правильно. Пока я не могу рассказать тебе всего - я обещал никому не говорить ни слова.
- Но ведь ты только что уверял, что у тебя нет от меня секретов, - холодно напомнила Корнелия. В ее тоне не было ни следа ревности или возмущения, одно лишь разочарование.
- Прошу тебя, поверь, это на самом деле так, - умоляюще произнес я.
Покончив с ужином, я попрощался с Корнелией и поднялся к себе. Там я заметил, что дверь в комнату Рембрандта приоткрыта. Подойдя поближе, я заглянул внутрь. Рембрандт по-прежнему работал над автопортретом. Временами он отступал от мольберта, прищурившись, придирчиво осматривал холст, после чего мельком смотрелся в зеркальце и вновь вооружался кистью, чтобы подправить детали. Он был так увлечен, что я мог не опасаться, что он заметит, как я за ним подглядываю.
В сотый раз я спросил себя, что подвигло его создавать один автопортрет за другим. Может быть, преклонный возраст и отсюда стремление увековечить себя перед скорой смертью? На холсте Рембрандт выглядел куда старше, и все же глаза его излучали юношеский задор, энергию, а на губах застыла многозначительная и загадочная улыбка. Запечатленный на холсте Рембрандт, казалось, торжествовал победу над бренностью людской плоти. Я вновь и вновь подивился уникальному дару правдивого изображения, присущему этому мастеру. И вместе с тем стоило мне вглядеться в лицо на холсте, как мне отчего-то становилось не по себе.
Вернувшись в свое обиталище, я отвесил поклон чучелу медведя, взял палитру и стал смешивать краски. Вообще-то время для живописи было самое неподходящее, писать при таком освещении было нельзя, причем не только сейчас, но и вообще на протяжении всего этого непогожего дня. Но мне необходимо было как-нибудь убить время до полуночи. Я размышлял о своем тощем кошельке, о совете Эммануэля Охтервельта всерьез подумать о плавании, и постепенно, мазок за мазком на холсте проступало изображение побитого штормами загадочного "Нового Амстердама".
Мелкий дождь падал мне на лицо, когда я за полчаса до полуночи покинул дом Рембрандта. Все давно спали, погасло и окошко Корнелии. Мне очень хотелось вновь убедить девушку в том, чтобы она не расценивала мое нежелание рассказывать как признак недоверия к ней, но время для подобных бесед было позднее.
Плотно затворив дверь, я вышел в темную, безлунную ночь. Окна домов были погружены во тьму, свет моего фонаря желтоватыми бликами отражался на мокром камне мостовой. Я слышал, магистрат Амстердама намеревался установить на улицах города фонари - я был всей душой за это весьма разумное решение. И вновь убедился в его верности, когда, невзирая на фонарь в руке, все же угодил в глубокую лужу.
Едва оказавшись на Принсенграхт и миновав церковь Вестеркерк, я услышал издали, как перекликаются ночные патрульные. Разобрать их было невозможно, но мне нечего было их опасаться - я был при фонаре.
Между тем зарядивший довольно давно дождь перешел в самый настоящий ливень, и я опасливо глянул вверх, на плывшие над городом низкие облака - на луну рассчитывать было нечего. К счастью, мне оставалось уже недалеко и, различив в темноте очертания Башни Чаек, я невольно, ускорил шаг. Мне не терпелось узнать, что же такого собиралась мне сообщить Луиза ван Рибек.
Ни чаек, ни любовных парочек в это время не встретишь. Амстердамцы видели в теплых постелях десятый сон. Мне казалось, что кроме ночных стражников по дождливому городу шлялся один только Корнелис Зюйтхоф - в поисках чего? Я честно спросил себя: а что, собственно, гнало меня на свидание с ней? И вынужден был признать: не только сочувствие к эксплуатируемой девушке, но и ее красота. Оказывается, подозрения Корнелии были не столь уж и безосновательны.
Я видел перед собой устремленную в небо громаду Башни Чаек, однако Луизы нигде не было. Часы на здании церкви пробили полночь. Я обошел башню чуть ли не впритык к ее стенам, потом стал ждать. Может, Луиза просто опаздывает.
И вот, спустя минуту или две, я разглядел темный силуэт, приближавшийся к башне. Фонаря в руках загадочного пришельца не было, и я не мог определить, кто он. Вскоре я убедился, что это женщина в платье служанки в надвинутом на лицо капюшоне. Стало быть, Луиза и на сей раз избрала прежнее обличье.
Я вышел из тени и направился навстречу. Я уже хотел произнести слова приветствия, но они застряли у меня в глотке - возникшая из тьмы особа была явно высоковата для хрупкой Луизы ван Рибек!
- Ну что же ты, мазила несчастный? Не ожидал небось?
Голос показался мне знакомым, я не сомневался, что мне уже приходилось его слышать.
Стоило этому субъекту подойти ближе, как я, разглядев протянувшийся через всю правую щеку шрам, вспомнил августовский субботний вечер, когда на меня напали поблизости от Лабиринта. Передо мной стоял вожак шайки нападавших, переодетый в женское платье. Судя по его довольной физиономии, он был рад этой встрече.
- На этот раз на везение и не надейся, мазила! В такую погоду ночью тебе уже никто не придет на выручку.
Отбросив капюшон, он медленно подошел ко мне вплотную. Небритая рожа гротескно контрастировала с одеждой служанки. Он напомнил мне одну из потешных фигур, виденных мной в Лабиринте. Я даже рассмеялся, несмотря на трагизм своего положения.
- Давай-давай, веселись! Сейчас тебе будет не до смеха! - угрожающе рыкнул пришелец. - Погляжу, как ты будешь смеяться, когда я твои косточки пересчитаю!
Поспешно поставив фонарь, я выхватил нож, тот самый, что достался мне в схватке с ними. Но мой противник оказался проворнее, и вскоре я застонал от удара невесть откуда взявшейся у него короткой дубинки. Удар пришелся в область кисти правой руки, но боль пронзила руку до плеча. Взвыв как пес, я невольно выронил нож.
Когда рука бандита с дубинкой поднялась для нового удара, я понял, что нужно действовать. Ну ничего, сейчас я тебе докажу, что уроки Роберта Корса не прошли для меня даром. И применил прием, освоенный мной в школе единоборств. Я хорошо помню, что в свое время убил на него полдня. Превозмогая отчаянную боль в правой кисти, я изо всех сил заехал по руке нападавшего кулаком, лишив его возможности нанести удар. В первое мгновение он растерялся, и я не замедлил воспользоваться этим. Обеими руками схватившись за дубинку, я рванул противника на себя.
Дубинка оказалась в моих руках, и я уже размахнулся, чтобы сразить бандита его же оружием, но вдруг у меня за спиной раздался неясный шум. Какой же я идиот, мелькнула мысль, не позаботился о надежном тыле! В следующую секунду затылок взорвался острой болью, и я рухнул наземь. Разумеется, негодяй со шрамом явился сюда не в одиночку.
С трудом подняв голову, я увидел прямо перед собой физиономию красноносого. Тот, ухмыльнувшись, взял на изготовку дубинку, такую же, как и у его дружка. Тут в поле зрения появился и третий мой знакомый - лысый. В руках он сжимал пистолет с длиннющим дулом.
Теперь я перетрусил по-настоящему. Да, прав был бандит со шрамом - тут уж мне никто не придет на выручку. Меня сцапали трое, их намерений я не знал. Одно не внушало никаких сомнений: речь шла никак не о мести за позорный для них итог прошлой встречи. И уловка с письмом - лишнее тому свидетельство. Нет, инициатива исходила не от них, самим им до такого не додуматься.
Вожак поднял упавшую дубинку и хорошенько ткнул ею мне в бок. Я готов был завопить, но сдержался.
- Ну что же ты лежишь как мешок и не обороняешься, художник? Я бы с удовольствием поучил тебя уму-разуму.
- А может, тебе самому у меня стоит кое-чему поучиться? - прохрипел я в ответ.
- Чего? - не понял бандит. - Что ты там мелешь, мазила?
- Век живи - век учись! Вот так-то!
Негодяю понадобилась секунда-другая, чтобы понять - над ним издеваются. И по его зловещему молчанию стало ясно, что я раззадорил его не на шутку.
Я и сам не мог понять, отчего стал провоцировать его. Злость на свое легкомыслие обратилась в холодную ярость. Нет, дружище, если ты считаешь, что я от страха в штаны наделал, то здорово ошибаешься.
Рявкнув что-то нечленораздельное, бандит со шрамом на щеке бросился ко мне. Он уже занес ногу для удара, но я, вспомнив уроки Роберта Корса, изловчился схватить его за вытянутую ногу и что было сил крутанул. Бандит, взвыв от боли и изумления, не устоял и упал на землю рядом со мной.
Первой мыслью было бежать прочь, воспользовавшись паникой в стане неприятеля, но тут же я понял, что подниматься ни в коем случае нельзя - лысый тут же уложит меня из пистолета. И я, не поднимаясь, покатился по земле, пока не наткнулся на что-то твердое, - это был ствол дерева.
Вскочив на ноги, я увидел вспышку, в следующую секунду что-то грохнуло. И тут же в паре дюймов от меня в ствол ударила пуля. От ужаса я застыл на месте. Сердце готово было выскочить из груди, к горлу подобрался отвратительный комок. Но, увидев направлявшегося ко мне красноносого с дубинкой в руке, я мгновенно овладел собой и бросился наутек.
Преследователи кинулись за мной. Я чувствовал, что они наступают мне на пятки, и несся вперед так, как еще никогда в жизни. Слишком поздно я сообразил, что в этой темноте утратил ориентировку, и в результате бежал прямо к Принсенграхт. Стоит мне сейчас остановиться, как красноносый тут же сцапает меня. И я, в надежде уйти от преследования, предпринял отчаянную попытку - вскочил в одну из стоявших у берега канала лодок.
Я едва не упал - лодка ходуном заходила по воде после моего прыжка. Махая руками, словно безумец, я все-таки устоял на ногах. Но тут лодка внезапно накренилась, и я упал в холодную воду канала Принсенграхт.
Наглотавшись воды, я возблагодарил своего родителя, еще в детстве обучившего меня нехитрой премудрости плавания. Благополучно выплыв на поверхность, я убедился, что барахтаюсь в воде неподалеку от берега рядом с лодкой, которой намеревался воспользоваться. Но ее занял некто. Некто в разбитых сапожищах и с дубинкой в руке. Красноносый. Его рука поднялась вверх, чтобы нанести мне удар.
Набрав в легкие побольше воздуха, я уже собрался нырнуть, но в этот момент на голову мне обрушился страшный удар. Показалось, будто череп разлетается на тысячу кусочков. И я полетел во тьму.
Глава 13
Ночной кошмар
Я бежал, продираясь сквозь лесную чащобу, огибая корявые стволы вековых деревьев, угрожающе простиравших ко мне суковатые ветки. Иногда мне удавалось увернуться от них, иногда нет, и ветви больно стегали меня полипу, по спине, по ногам. И вот я, не в силах устоять на ногах, растянулся, больно ударившись о неестественно твердую лесную землю. И снова ветки тянулись ко мне, норовя задеть кривыми сучьями, разрывая одежду, и мне мерещилось, что еще немного, и они разорвут меня самого. Ценой нечеловеческих усилий высвободившись из их цепких объятий, я, пошатываясь, поднялся.
Затравленно озираясь, я вдруг заметил невдалеке странный свет. Неяркий, какой-то темный даже, но пронзительно-синий! Лазурный! И тут мне почудилось, что синева образует нечто похожее на длинный проход, служивший, как мне отчего-то подумалось, единственным путем из устрашающей чащобы. Я направился к этому непонятному лазурному маяку, и ветви деревьев, еще мгновение назад готовые разорвать меня в клочья, почтительно расступались, словно зачарованные магией синевы. Только потом, уже оказавшись в лазурном туннеле, я понял, что чащоба гнала меня именно в него.
Голубизна облекла меня, взяла в плен и готова была поглотить. Меня то окатывало ледяным холодом, то бросало в пот от невыносимого жара, и мне начинало казаться, что плоть моя вот-вот растает подобно воску, душа испарится, а разум сольется с этой грозной синевой, всеохватывающей и всепроникающей.
В отчаянной попытке бежать из плена этой ослепляющей, вездесущей лазури я рванулся. Бежать! Но куда? Вокруг не было ничего, лесная чащоба исчезла, осталась одна лишь ядовитая синева.
Вскоре до меня, будто из бесконечного далёка, донесся смех, и тут из океана синевы вырисовалось чье-то лицо. Торжествующее, радостное от осознания победы. Изборожденное морщинами, омертвелое лицо принадлежало старику. Но глаза! Эти смотревшие будто сквозь меня глаза! Их насмешливый взор, пронизывая меня, был устремлен в мир. Эта насмешливость показалась мне кощунством, святотатством, и я с отвращением отвернулся. И тут синева наконец померкла, стужа и жара уступили место прежнему мраку.
Ощутив под собой холод каменного пола, я вдруг сообразил, что прежний непроглядный мрак беспамятства исчез. Тут мне вспомнились трое громил, дубинка в руках одного из них, ее удар, лишивший меня чувств.
Едва очнувшись, я ощутил страшную, пульсирующую боль в левой части головы - там, куда пришелся удар красноносого. Невольно я попытался дотронуться до головы, но не смог - руки оказались связаны за спиной.
Секунду спустя я сообразил, что мне связали и ноги. Я беспомощно лежал на холодном полу в каком-то лишенном окон закутке, по кускам восстанавливая в памяти кошмарный сон.
Самым ужасным в пережитом кошмаре были не цепкие ветви деревьев и даже не зловещее ядовито-синее свечение, а старческий лик, омерзительный в своем богохульствующем довольстве. Попытавшись вызвать в памяти его черты, я без труда узнал лицо мастера Рембрандта. Не приходилось удивляться тому, что недоступные разуму силы, ведающие нашими сновидениями, напрямую связали смертельную лазурь с обликом мастера. Трудно, почти невозможно уловить логику наших снов. И увиденный мной тоже не был исключением. Меня мучило подсознательное желание постичь непостижимое. Но, тяжело вдохнув, я заключил, что, может, именно мое неведение было как раз мне во благо.
Мысли мои вернулись к застенку, в котором я очутился. Перед собой я видел дверь, под ней едва различимую полоску света. В соседнем помещении, должно быть, горела свеча или керосиновая лампа. Во всяком случае, свет не походил на дневной. Это означало, что я здесь не один: раз есть искусственный свет, должны быть и люди. А среди них тот, кто высвободит меня из пут.
И тут же я стал корить себя за наивность. Тот, кто бросил меня сюда, связанного, вряд ли будет печься о моем освобождении. Скорее напротив.
Чувства обострялись по мере того, как я приходил в себя. Я уже мог слышать голоса. Разговор? Нет, больше походило на пение. Пели под музыку. И песня была мне знакома. Она рассказывала о любви бравого мушкетера к дочери купца, с недавних пор ее горланили во всех амстердамских кабаках. И тут до меня постепенно стало доходить, где я. А если вспомнить о том, что со мной произошло, нетрудно было догадаться, кому я обязан похищением у Башни Чаек.
Я, как уже говорил, был связан по рукам и ногам, но вот приковать цепью к стене меня не додумались или же не сочли нужным. И я покатился по полу - необходимо было исследовать застенок. Помещение оказалось небольшим и совершенно пустынным. Вдоль стены с писком прошмыгнул зверек - наверняка крыса. При всей моей нелюбви к ним все же легче было ощутить себя не в полном одиночестве.
Подкатившись к двери, я стал что было сил колотить по ней связанными ногами. И вопить во все горло. Я хорошо понимал, что услышат как раз те, кто затащил меня сюда, но это меня не смутило, и я продолжал колотить в дверь ногами и орать. Голова гудела, было противно до тошноты, а пить хотелось так, что я готов был осушить бочонок пива. Уже пару минут спустя полоска света под дверью стала ярче, до меня донесся звук шагов. Лязгнула щеколда, и я чуть откатился от двери. Сердце заколотилось, я как зачарованный смотрел на медленно открывавшуюся дверь.