- Совершенно верно. Но для этого им необходимо сделать над собой усилие, вглядеться в картину, вникнуть в ее замысел. Вот только никто не хочет ни вглядываться, ни делать над собой усилий. Народ стремится в первую очередь прикрыть голые стены или же увековечить для потомков свои великие дела. Картины служат им для успокоения, для того, чтобы показать им тот Амстердам, который дарует им богатство и сладостный покой. Или убеждает их в том, что флот надежно защищает нас от поползновений врага. Чтобы можно было спокойно откинуться в удобном креслице напротив, раскурить трубочку и перевести дух после суетного дня. А картины, которые вносят сумятицу, - нет, такие им не нужны. Так что можете спокойно создавать их для себя, Зюйтхоф, но уж никак не для того, чтобы заработать на хлеб с маслом.
Мой взгляд снова упал на стопку книг у входа в лавку.
- Уж не потому ли Фредрик де Гааль так скуп на слова, описывая свою последнюю поездку? А не то она здорово разволновала бы его читателей?
Охтервельт, казалось, готов был рвать на себе волосы.
- Ну что вам далась эта последняя поездка Фредрика де Гааля? - возмутился он. - Если вам так уж захотелось узнать о ней побольше, расспросите его самого!
- Расспрошу при случае, - спокойно ответил я. - Но вернемся к ван дер Мейлену. Кроме торговли предметами искусства, он еще чем-нибудь занимается?
- Мы не обсуждаем способы, какими он зарабатывает на жизнь. Но когда вы заговорили, я кое-что припомнил. Примерно год тому назад я узнал, что он вроде бы вложил деньги в игорный дом и в одно увеселительное заведение. Но, может, это не более чем слухи. А чего это вам пришло в голову выведывать у меня про ван дер Мейлена?
- Да из чистого любопытства. В конце концов, я на него работаю.
- Чтобы оплатить ученичество у Рембрандта.
- Вам и об этом известно?
- Об этом известно каждому в Амстердаме, кто зарабатывает на жизнь рисованием. Но только никто не верил, что найдется чудак, который пойдет к старику в ученики. Поговаривают, он стал просто невыносим. С ним и раньше было непросто поладить, а теперь и подавно. Если быть честным, кое-кто даже заключал пари - сколько вы продержитесь в этом доме на Розенграхт.
- Пока что держусь, - уверил я Охтервельта, естественно, умолчав о том, что я уже не ученик Рембрандта. - Скажите, а вот среди этих работ, - я кивнул на картины, - нет ни одной Рембрандта?
- В данный момент нет. Время от времени приносят. Если чье-нибудь имущество идет с молотка. Но что касается меня, я не большой почитатель Рембрандта, если вы уж захотели предложить мне что-нибудь из его работ. Вряд ли на его картинах заработаешь.
- Нет-нет, речь не об этом. Продажей работ Рембрандта занимается его дочь.
Охтервельт удивленно вскинул брови:
- Вот оно что! И находятся желающие купить их?
- Конечно. Например, доктор ван Зельден. Вам не приходилось о нем слышать?
- Не только слышать, я довольно близко знаком с ним. Он часто бывает на приемах в доме де Гаалей.
- Как и вы?
- Да-да, конечно, - с напускным равнодушием подтвердил явно польщенный Охтервельт. И поспешил добавить: - С тех пор, как стал издателем книг Фредрика де Гааля. Вот уж не знал, что ван Зельден - такой почитатель Рембрандта. Наверняка у него деньги есть, хоть он и старается это скрыть. Может, и мне следовало бы забежать как-нибудь на Розенграхт да переговорить с дочерью старика насчет парочки его работ. Как выдумаете, Зюйтхоф? Замолвите за меня словечко, а?
- Непременно, - заверил его я, с трудом удержавшись от улыбки. Как, однако меняются предпочтения торгашей, стоит им заслышать звон монет! - Но раз уж мы заговорили о Рембрандте, скажите, приходилось ли вам когда-нибудь видеть его работы, где преобладал бы или просто наличествовал синий цвет?
Охтервельт с минуту раздумывал.
- Нет, не приходилось. А почему вас это вдруг заинтересовало?
- Да потому, что мне не так давно попалась одна картина, очень напоминающая кисть мастера Рембрандта. Может, это кто-нибудь из его бывших учеников?
- Возможно. Но, насколько мне помнится, я не знаю никого, кто использовал бы этот загадочный синий цвет.
- Загадочный, говорите? - насторожился я. - Поясните, прошу вас.
- Разве вам не известно, что синий цвет всегда считался божественным? В истории живописи Бог всегда изображался в золотых и синих тонах. Тому полно примеров среди произведений сакральной живописи.
- Что на сегодняшний день от нее осталось? - вздохнул я. - Картины на религиозные сюжеты строго-настрого запрещено держать в храмах.
- Да уж, одно из последствий нашего кальвинизма.
Охтервельт оглядел стоявшие длинными рядами полотна.
- Когда живописцам еще дозволялось творить на благо церкви, не было такого обилия натюрмортов, городских пейзажей и увековеченных на холсте рыбачьих лодчонок.
- Знаю, знаю вашу нелюбовь к ловцам сельди, - с легким раздражением произнес я. - Но мне так и не ясно, отчего синий цвет относят к числу загадочных.
- Потому что лазурь - не только цвет богов или, позднее, королей. Иногда синеве приписывались и демонические силы. Из многих полотен старых мастеров можно понять, что люди суеверные считали синий цвет предвестником бед. Вы не замечали, что нередко чуму изображали в виде голубоватой мглы? Что есть поверье: если пламя свечи вдруг становилось синим, это предвещало чью-либо смерть или гибель? Вот и не приходится удивляться, что синий цвет окрестили цветом дьявола, адским цветом.
- Все это, по-моему, бабушкины сказки.
- Вне сомнения. Однако не забывайте, во всем, в том числе и в бабушкиных сказках, как вы изволили выразиться, есть зернышко истины. И художнику не мешает побольше знать о красках, с которыми ему приходится работать. Так что задумайтесь над тем, что я вам сказал, Зюйтхоф!
Едва выйдя за порог лавки Охтервельта, я и в самом деле призадумался над услышанным от торговца антиквариатом. И крепко. Та самая, таинственным образом исчезнувшая картина никак не связывалась с венценосными особами, тем более - с божественным промыслом. Когда Охтервельт упомянул о том, что синий цвет испокон веку считался цветом дьявола, адским цветом, у меня мурашки по спине побежали. Вот вам и бабушкины сказки. Но торговцу вовсе не обязательно было знать об охватившем меня смятении. После всего, что произошло, я готов был поверить, что сам дьявол хвостом намалевал это полотно, а потом вновь уволок его с собой в преисподнюю.
Небо над Амстердамом затянули тучи, ветер с моря приносил с собой тончайшую водяную пыль, оседавшую на лице. Я шел опустив голову, стараясь уберечься от назойливой, всепроникающей влаги. И не сразу заметил, что прямиком направлялся туда, где несчастному Осселю было суждено расстаться с жизнью. Столб, к которому он был прикован, указующим перстом вознесся в хмурое небо.
С того дня многое изменилось, благодаря Корнелии я снова обрел веру в будущее. Моя тайная клятва сделать все, чтобы смыть пятно позора с памяти Осселя, была единственным, что связывало меня с прошлым. Я противостоял желанию разорвать это звено и оставить попытки разобраться в этом деле, хотя, решись на такое, я до конца жизни не смог бы спокойно смотреть на себя в зеркало.
Выпрямившись, с высоко поднятой головой, я прошагал от ратуши к церкви Ньювекерк, преисполненный уверенности, что не пойду наперекор совести. В тот сентябрьский день я еще не подвергал сомнению возможность сделать выбор. Оказалось же, что олицетворение моего будущего, моя Корнелия напрямую была связана с моим прошлым. И мне предстояло уже очень скоро убедиться в этом.
Я перешел через каналы Эренграхт и Кейзерграхт. Ветер крепчал, и налетевший его порыв едва не сбросил меня с моста в воды канала. Когда я, вцепившись в перила, пытался устоять, взор мой упал на Вестеркерк, где лежал похороненный сын Рембрандта Титус. Странно, но только сейчас до меня дошло, что мастер никогда не упоминал в наших беседах о сыне. Как однажды мне сказала мать: человек скорбящий одолевает свою печаль, называя тех, по ком скорбит; отчаявшийся же называть их не в силах.
Дождь и ветер усиливались, и я был вынужден ускорить шаг. Я уже собирался вернуться на Розенграхт, однако неведомая сила влекла меня в ближайшую харчевню. Ею оказался "Черный пес", перед которым мы так часто усаживались с Хенком Роверсом. Скамейки и столы на улице были пусты, а обычно распахнутая настежь дверь плотно затворена. Поборовшись с дверью - сильный ветер не давал распахнуть ее, - я ввалился в зал. Народу было довольно много - видимо, ненастье загнало сюда людей. В зале стоял неумолчный гомон, в воздухе плавали клубы табачного дыма.
- Эй, Корнелис Зюйтхоф, давайте, присаживайтесь к нам!
Я узнал голос Хенка Роверса. Он со своей коротышкой-трубкой во рту над полупустой пивной кружкой устроился за круглым столом, за которым сидели еще несколько человек. По пути к ним я велел подать мне пива и трубку - в этом задымленном логове уж лучше самому коптить, чем дышать чужим смрадом.
Роверс взглянул на окна, на нещадно хлеставший по стеклам дождь.
- Это еще что! Попомните слова старого моряка: и гроза будет нешуточная.
Старый моряк был не против разделить со мной пиво и табак, принесенные мне вместе с трубкой рыжеволосым мальчишкой.
- В честь самого щедрого из амстердамских художников! - Старик Роверс поднял в мою честь кружку со свежим пивом и тут же уткнулся носом в ароматную пену. - Ну, как ваши дела? Есть успехи с этой ван Рибек? - поинтересовался он после внушительного глотка.
- Разве могу я умыкнуть невесту у одного из самых богатых людей Амстердама? - со смехом задал я свой риторический вопрос. - К тому же, если на то пошло, мне вовсе нет нужды никого похищать, поскольку я в данный момент не горюю от одиночества.
Ровере подмигнул мне:
- Понятно, понятно - уж не о дочурке ли Рембрандта идет речь?
Тут уж настала моя очередь удивляться.
- Откуда вам это известно?
Роверс воодушевился.
- Я всего лишь предположил, и теперь вижу, что не ошибся. А что до Константина де Гааля, то вам печалиться нечего. Ведь он, поверьте, богатство не своими руками наживал. Если б не его отец, этот Константин так и оставался бы городским купчишкой, каких здесь сотни. И уж конечно, не заседал бы в совете правления Ост-Индской компании.
- Да-да, если бы не старик де Гааль, - пробормотал я. - Любопытную книгу написал этот де Гааль.
- О чем это вы? - недоуменно спросил Ровере, на мгновение оторвав нос от пивной кружки.
- Недавно книготорговец Эммануэль Охтервельт пожаловал мне книгу - путевые заметки старого де Гааля.
- Я мало смыслю в книжках. Кроме того, что они стоят кучу денег, проку с них ровным счетом никакого. В особенности если прочесть не можешь.
- Может, и мне не стоило ее читать, - признал я. - Умнее я от этого не стал. Де Гааль подробнейшим образом расписывает три своих первых путешествия, в которые отправился по делам Ост-Индской компании, а о четвертой от силы пара слов.
- А что вас удивляет? Я бы на его месте тоже предпочел не распинаться.
- Поясните. Вам что-нибудь известно об этом?
- Слышать об этом рейсе мне приходилось, только вот ничего хорошего не рассказывают. Был такой корабль, "Новый Амстердам" - горделиво задранный нос, сто восемьдесят человек команды, рейсы в Ост-Индию. Двадцать пять лет, почитай, минуло с тех пор, когда "Новый Амстердам" вышел из Текселя и направился в Бантам с грузом солонины, гороха и фасоли, собираясь забрать там драгоценный перец. Но возвращение домой затянулось на целых три месяца, и когда корабль снова достиг родных вод, то выглядел, будто после битвы. Досталось ему так крепко, что больше он ни в одно плавание не отправился. От ста восьмидесяти моряков, с которыми он покидал родной порт за два года до этого, на борту осталась всего лишь треть.
- А что же произошло?
- Я на его борту не был, и хвала Богу! Если вам так интересно, расспросите Яна Поола. Вон там он сидит, за тем столиком. - Роверс кивнул на один из столиков неподалеку. - Его брат участвовал в последнем плавании де Гааля.
Роверс указал на неуклюжего человека с почерневшей, будто по ней прошлись сапожной щеткой, правой половиной лица.
- Пусть вас не пугает его вид. Все оттого, что, когда они сражались с турками, рядом с ним взорвалась пороховая бочка. Беднягу Поола обожгло, с тех пор он у нас перекрашенный. Даже от злости побагроветь не может.
Хенк Роверс говорил во весь голос, его шутку встретили дружным смехом. Человек с закопченным порохом лицом поднялся и угрожающе сжал кулаки.
- Придержи свой поганый язык, Хенк Роверс! - проревел он. - А не то я тебя сейчас так перекрашу, что ты у меня будешь бледнее покойника!
Роверс без тени страха смотрел на него.
- Ладно, ладно, Ян, шуток не понимаешь, что ли? Это мой друг Корнелис Зюйтхоф. Он хочет с тобой поговорить и поставить тебе полкварты пивка.
Поол глянул на меня.
- Сухопутная крыса? - осведомился он.
- Ну, зачем же так, - ухмыльнулся в ответ Роверс. - Все-таки парочку корабликов сподобился намалевать.
- Ах, так твой приятель - художник! - протяжно произнес Поол и наградил меня сочувственным взглядом. - Этим беднягам временами приходится куда хуже, чем даже нам. Ты бы спросил у него, по карману ли ему полкварты?
Моя честь оказалась под угрозой - шутка ли сказать, сомневались в моей платежеспособности.
- По карману, по карману. И не только полкварты, но и целая кварта! - успокоил я Поола.
- Заметано! - уже куда добродушнее отозвался Поол, присаживаясь к нам с Роверсом и благодарно подмигивая последнему.
Ладно, раз эти два морских волка надумали меня дурачить, пусть дурачат, сказал я себе. Подали заказанное мною пиво, Поол оттаял, однако стоило мне заговорить о "Новом Амстердаме", и настроение опаленного порохом моряка разом переменилось.
- Богом проклятое корыто! - пробормотал он. - Лучше бы его спалили пираты, тогда он не возвратился бы из последнего плавания.
- Проклятое? - переспросил я.
- Этот корабль определенно был проклят. А чем еще, скажите на милость, объяснить, что большая часть команды пропала, в том числе и мой брат Яап?
- Разве в диковинку, если кто-нибудь из моряков перекочует на дно морское? И объяснений тому множество - болезни, штормы, пираты или стрела какого-нибудь дикаря из местных.
Поол досадливо отмахнулся:
- Вот-вот, так и объясняли задержку с возвращением "Нового Амстердама". Дескать, в шторм угодил, от своих отстал, потом его прибило бурей к какому-то острову, где команда и проторчала бог знает сколько дней, приводя корабль в порядок. А там и с пресной водой было плохо, и дикари чуть ли не половину команды перебили.
- Но вы в это не верите? - спросил я.
- И никогда не поверю! Я случайно оказался в городе, как раз когда "Новый Амстердам" возвращался. Я тут же вскочил на какую-то баржу, направлявшуюся в Тексель для погрузки. И там своими глазами увидел, во что превратился "Новый Амстердам".
- И во что же?
- Так корабль даже после страшного урагана не выглядит. У него был такой вид, будто он побывал в сражении. Поверь мне, художник, я знаю, что говорю.
Желая подкрепить сказанное, он ткнул пальцем в почерневшую от пороха щеку.
- Но никто и слыхом не слыхал ни о каком сражении, - продолжал Ян Поол. - И все же у многих, кто уцелел, были раны, как после боя. Когда я расспросил нескольких моряков, они мне рассказали, что, мол, на корабле произошел бунт, и бунтовщиков нужно было обезвредить. И, как мне думается, это больше всего похоже на правду.
Подлив пива в его почти пустую кружку, я осведомился, какова же в таком случае правда.
- Эх, если б я мог знать! Мне ведь так и не удалось выяснить, что стряслось с моим братишкой Яапом. Матросы, рассказавшие мне о мятеже, поступили отменно честно. А остальные вообще не желали распространяться о том, что же на самом деле случилось в плавании. Потому что боялись до чертиков, а чего боялись - непонятно.
Услышанное от бывшего моряка с обожженной порохом физиономией здорово смахивало на морские байки.
- И что же, никто не стал доискиваться? - скептически поинтересовался я.
- Ост-Индская компания выплатила крупные суммы родственникам погибших, причем на сей раз она оказалась куда щедрее обычного. И Каат тоже получила очень неплохие денежки.
- Кто?
- Жена моего братишки, вернее сказать, его вдова. У Яапа осталось двое детей, тогда они еще под стол пешком ходили. И Каат достались от компании не только приличные деньги, но и новый муж.
Я поинтересовался, сколько в этот день принял на грудь этот Ян Поол. Бывший матрос сразу углядел мое недоверие.
- Чего ты лыбишься? - взорвался он. - Думаешь, Ян Поол хочет надуть тебя?
- Разумеется, я так не считаю, но тут уж вы явно хватили через край, дружище, а? Что-то не припоминаю, чтобы компания еще и мужей вдовам погибших матросов подбирала.
Хенк Ровере, почесав за ухом, хихикнул:
- Это и впрямь ни в какие ворота не лезет. Если ты лишился глаза или левой руки, компания пожалует тебе четыре сотни гульденов, если потерял правую руку - получишь целых восемьсот, а если ослепнешь или потеряешь обе руки или ноги - тогда это будет стоить ей уже тысячу двести монет. А это совсем неплохие деньги. Но чтобы в случае гибели женам возмещали еще и мужей, ни о чем таком мне слышать не доводилось.
- Это было, было! - рявкнул Поол. - Конечно, ничего такого в бумагах не прописали. И все же один матросик с "Нового Амстердама", которого дьявол пощадил, стал новым мужем Каат. Некто Клас Стег, но он нынче уже не плавает по морям-океанам, а сидит в счетоводах компании. Странно все это очень. Все, кто выжил тогда, очень быстро пошли в гору. Нынче они или кораблями владеют, или получили должности. Кого в компанию пристроили, кто в торговой палате подвизается. Неслыханное дело. Одни, значит, на дне морском, а другим счастье подвалило. Хотите - верьте, хотите - нет, но я вам вот что скажу, уважаемый господин художник: тут дьявол приложил руку, это точно!
Что-то часто мне сегодня напоминали о нечистом! То Охтервельт пугает меня, убеждает в том, что синий - дьявольский цвет. А теперь этот моряк рассказывает байки!
- По вашим глазам вижу, что вы до сих пор мне верить не хотите, - с досадой бросил Поол. - Не верите, так спросите других, тех, кто тогда видел, как "Новый Амстердам" входил в родной порт. Вы в каждом портовом кабаке отыщете тех, кто своими глазами это видел. Вы их поспрошайте об этом дьявольском кораблике и его нечистом грузе!
- Как я могу вам верить, если вы мне то одно чудо преподносите, то другое? Болтаете о каком-то дьявольском корабле, о нечистом грузе! Ну что может быть нечистого в перце из Ост-Индии?
Поол с шумом выдохнул, словно собирая в кулак все свое терпение, чтобы убедить сидевшего перед ним Фому неверующего.
- "Новый Амстердам" должен был доставить перец домой. И на самом деле взял на борт перец, став на якорь у Бантана. Но я не верю, что перец оставался на борту, когда они прибыл в Тексель.
- Почему? Не напускайте туману, Ян Поол! Говорите напрямик!
Еще секунду назад мрачная физиономия Яна Поола озарилась иронической улыбкой.