- Но что скажет господин ван дер Мейлен, когда не застанет меня здесь?
- Я все ему объясню.
Я отвернулся, чтобы не смущать одевавшуюся Марион. Уходя, она вновь повернулась ко мне.
- Мне очень жаль, - произнесла она.
Глава 7
Дом на Розенграхт
Амстердам
15 августа 1669 года
Чем ближе я подходил к этому дому в южной части Розенграхт, тем сильнее колотилось у меня сердце. В тот воскресный день настроение мое было явно не под стать чудной погоде. По залитым солнцем улицам дефилировали разодетые гуляющие. Большинство их желало попасть в новый Лабиринт, сооруженный на потеху публике одним немцем по имени Лингельбах. Лабиринт этот, где влюбленные без труда могли отыскать укромное местечко, изобиловал всякого рода диковинками вроде фонтанов и механических движущихся картин. Это сооружение мгновенно обрело необычайную популярность, к тому же сегодня погода как нельзя более благоприятствовала прогулкам и развлечениям. Дом, куда Рембрандт вынужден был перебраться после рокового для него банкротства, располагался как раз напротив увеселительного парка. Я спросил себя, как же все-таки престарелый мастер урывает часы для работы - ведь здесь постоянный галдеж и шум!
Внезапно из тени каменной стены передо мной возникли две развеселые молодые особы. Пестрые ленты в волосах, туго стянутые корсетом и откровенно выпяченные кверху груди. Парк увеселений - наилучшее место для девиц подобного типа. Обе загородили мне дорогу. Но мне было не до увеселений. Довольно бесцеремонно оттолкнув их, я продолжил путь. Вслед полетели реплики, ставящие под серьезное сомнение мои мужские способности и заодно предрекавшие мне не что иное, как ад.
Мне вспомнилась женщина, которую минувшим днем привел ко мне ван дер Мейлен. Эти девчонки, чьи притязания я только что воистину героически отверг, вне всякого сомнения, согласились бы за пару грошей позировать в каком угодно виде. И не только позировать. Причем это происходило бы без малейшей доли стыда или смущения, присущего Марион. Я невольно спросил себя, сколько же платит ей ван дер Мейлен, но на сей счет мог лишь строить догадки.
Вспомнился мне и неожиданный афронт моей квартирной хозяйки. После ухода Марион я попытался поговорить по душам с госпожой Йессен, но та и слышать ничего не хотела. А потом возник ван дер Мейлен. Отсутствие Марион, похоже, не на шутку расстроило его, а мои сбивчивые объяснения только подлили масла в огонь. "Если вы в самое ближайшее время не подыщете себе новое, более спокойное жилище, - заявил он, - можете поставить крест на нашем с вами, собственно, и не начавшемся сотрудничестве". И мне не пришло на ум ничего лучшего, как искать решение проблемы на Розенграхт.
Впрочем, я отправился туда не только на поиски жилья. Имелась еще одна причина. Бессонной ночью, которую я провел, коря на чем свет стоит и себя, и немилосердную фортуну, я внезапно устыдился. С какой стати я переживаю? Ну, потерял работу, остался без жилья. Но что это в сравнении с участью, постигшей моего друга Осселя? Ему пришлось поплатиться жизнью за преступление, обстоятельства свершения которого таили в себе не одну загадку. Стыд за свое малодушие, за слезы, которые я принялся было проливать по поводу выпавших на мою долю неприятностей, лишь укрепил меня в решении прояснить обстоятельства трагической гибели Гезы Тиммерс. Именно поэтому я и прибыл на Розенграхт.
Набрав в легкие побольше воздуха, я ступил на выложенную из тесаного камня лестницу и потянул за шнурок позеленевшего от сырости латунного звонка. После довольного долгого ожидания дверь чуть приоткрылась, и сквозь щель я разглядел помятое лицо Ребекки Виллемс, которая вместе с дочерью Рембрандта Корнелией вела домашнее хозяйство. Домоправительница прищурилась, будто видела меня впервые. Неудивительно - вряд ли она могла запомнить одного из многих учеников Рембрандта, задержавшегося у мастера всего-то на пару дней.
- Мне хотелось бы поговорить с вашим хозяином, мастером Рембрандтом ван Рейном.
- По какому делу? - в упор спросила она. - Опять какой-нибудь неоплаченный счет?
- Нет-нет, я пришел не забирать деньги, а, наоборот, отдать их.
Щель в двери стала чуточку шире.
- Что за деньги вы принесли?
- А вот как раз об этом я и хотел поговорить с вашим хозяином, мастером Рембрандтом. Он дома?
Женщина с сомнением посмотрела на меня, будто опасаясь очередной ловушки.
- Не знаю.
За ее спиной раздался звонкий молодой голосок:
- Что такое, Ребекка? Кто там пришел?
Домоправительница, обернувшись к невидимой собеседнице, ной не подумав раскрыть дверь пошире, проскрипела:
- Вот, он заявляет, что принес какие-то деньги.
Шаги приблизились, дверь наконец раскрылась пошире. Передо мной стояла Корнелия. Я поразился, как она изменилась со дня нашей последней встречи. Тогда это был ребенок, сейчас я видел взрослую молодую девушку. Симпатичную, если уж быть точным, со светлыми локонами, обрамлявшими полное, но не круглое личико. Ей наверняка не больше пятнадцати, но на вид можно было дать гораздо больше, что вполне объяснимо, если принять во внимание отнюдь не благоприятствовавшую детству атмосферу, царившую в этом доме.
Когда Корнелия увидела меня, ее синие глаза слегка расширились.
- Возвращайся в кухню, Ребекка. Я займусь нашим гостем.
Домоправительница нехотя удалилась, и дочь Рембрандта обратилась ко мне:
- Вы ведь Корнелис Зундхофт, так? Что же вы хотели?
- Зюйтхоф, с вашего позволения, - деликатно поправил я. - Я хотел побеседовать с вашим отцом.
При этих словах девушка от души расхохоталась:
- В самом деле хотели бы, господин Зюйтхоф? Наверное, успели позабыть, как он едва не спустил вас тогда с лестницы?
- Он тогда был под хмельком, - примирительно произнес я. - С кем не бывает? Да и мне следовало тогда быть сдержаннее.
- Мой отец был вдрызг пьян, а вы ему напрямик об этом сказали. И правильно сделали, между прочим, - решила расставить точки над i Корнелия.
- Может, он все-таки согласится выслушать меня. Или он… опять…
- Нет, сегодня он трезв. Пока. Он рисует. Хотите вновь попытать счастья, набившись ему в ученики?
- Именно за этим я и пришел.
Корнелия недоверчиво покачала головой:
- Боюсь, и на сей раз у вас ничего не выйдет.
- А что, отбою нет от желающих?
- Не в том дело. После Арента де Гелдера вы первый. Но у вас тогда сорвалось по моей вине.
- С чего вы взяли, что по вашей?
- Ведь это я подбила вас поговорить с отцом начистоту по поводу его пьянства, не так ли? Вот видите! Поэтому я теперь должна загладить конфликт. Хотя бы попытаться уговорить отца принять и выслушать вас.
- Может, и он меня успел позабыть, как ваша старушка Ребекка, - предположил я, отчаянно надеясь, что Рембрандт действительно не помнит меня.
Девушка лукаво улыбнулась:
- Это своих почитателей отец не помнит, а тех, с кем скандалил, будьте покойны, запоминает навеки.
Пригласив войти, Корнелия повела меня через крытую галерею в вестибюль, потом мы поднялись по лестнице в студию Рембрандта. Еще издали до моих ушей донеслась громкая ругань. Я мгновенно перенесся в прошлое. Девушка исчезла за дверью мастерской отца. К моменту ее возвращения я уже не столь сильно верил в успех своего предприятия всерьез обосноваться на Розенграхт.
- Отец готов принять вас, - объявила она.
- Судя по тому, что я слышал, все как раз наоборот, - усомнился я.
- Ну, это всегда так - стоит на него прикрикнуть, и он тут же успокаивается. Вот сейчас как раз самый подходящий момент. Так что не упускайте возможность!
Пообещав, что постараюсь, я стал медленно подниматься по лестнице. Дойдя до дверей в мастерскую, остановился и осторожно постучал.
- Входите, не заперто! - чуть раздраженно проскрипел из-за дверей Рембрандт.
Он стоял перед мольбертом в извечном расхристанном виде, в заляпанном краской балахоне, первоначальный цвет которого при всем желании определить было нельзя. Вид мастера ужаснул меня. Не спорю, даже тогда, во время нашей первой встречи два года назад, он был человеком в летах, сделали свое дело период лишений, месяцы и годы беспросветной нужды. Но землисто-серое морщинистое лицо, которое я видел сейчас и на котором читалось любопытство и нетерпение, принадлежало вконец одряхлевшему старику. Видимо, потеря горячо любимого сына Титуса в сентябре минувшего года окончательно надломила его.
Узковатые губы Рембрандта сложились в беззубое подобие улыбки.
- Мне дочь сказала, что вы хотели передать мне деньги, - осведомился он. - Так где же они?
Я выразительно хлопнул себя по нагрудному карману сюртука:
- Вот здесь.
Мастер протянул ко мне узловатую, в пигментных пятнах старческую руку:
- Так давайте их!
- Дам, дам, не беспокойтесь, но как насчет того, чтобы вместе войти в дело?
Улыбка Рембрандта стала еще шире.
- Не пойдет, если вы вновь надумаете отучать меня от вина!
- Ваша дочь тогда…,
- Да-да, как же, помню, - перебил он. - Вам что же, снова захотелось стать моим учеником?
- С превеликой охотой.
- В таком случае заплатите мне вперед за год. Это будет стоить вам сто гульденов.
- В тот раз вы запросили шестьдесят, к тому же не вперед.
Рембрандт кивнул:
- Тогда я был слишком великодушен.
- Сто гульденов - немалые деньги.
- Обычная плата за год учебы. Не забывайте, я вам не какой-нибудь маляр! У меня есть имя!
Старческие глаза вызывающе сверкнули, а я пока что обдумывал, не выложить ли ему всю правду без остатка. Рембрандт ныне утратил ценность, и времена, когда к нему валом валили те, кто желал чему-то научиться, давным-давно миновали. И требовать авансы означало по меньшей мере необоснованную самонадеянность. Но в мои намерения не входило заставить утратившего чувство реальности старика спуститься с небес на грешную землю, они были совершенно иными, и я решил подобраться к нему с другой стороны.
- Сто гульденов, мастер Рембрандт, я не смогу вам выплатить, поскольку у меня просто-напросто нет такой суммы. Половину я мог бы предложить вам, но и то готов выплачивать эти деньги частями, скажем, раз в неделю. А сегодня заплатить вперед за первую неделю.
Даже такой вариант по причине моего полупустого кошелька представлялся более чем рискованным. Одна надежда была на сотрудничество с ван дер Мейленом.
- Пятьдесят два гульдена, - крякнул старик, дернув себя за поредевшие седые локоны. - Не забудьте, что вы в моем доме как ученик можете рассчитывать на кров и пропитание. А платить за проживание здесь мне тоже приходится немало.
- Сколько?
- Что-то около двухсот пятидесяти гульденов.
- Точнее, если можно.
- Двести двадцать пять! - раздраженно бросил он.
- Моя часть, то есть пятьдесят два гульдена, тоже не жалкие гроши.
Испустив тяжкий вздох, Рембрандт опустился настоявший тут же табурет.
- Трудно с вами договариваться, Зюйтхоф, нет, в самом деле трудно. Не знаю… - И вдруг его взгляд прояснился. - Я готов согласиться, но вы мне за это сделаете один хороший подарок.
- Какой именно?
- Подарок для моей коллекции. Вы еще помните мою коллекцию?
Разумеется, я о ней помнил. Страсть Рембрандта к собирательству стала легендой, не один десяток торговцев диковинными безделушками заработали на этом барыши. Он тащил в дом все, что хоть как-то мог использовать потом в своих картинах: экзотическую одежду, чучела зверей и птиц, бюсты, украшения, предметы оружия. Когда его имущество было выставлено на продажу, это гигантское собрание тоже было продано в пользу его заимодавцев. Но миновало совсем немного времени, и Рембрандт вновь отдался своему увлечению.
- Какой именно? - переспросил он, снова улыбаясь до ушей. - А что у вас есть с собой?
Повинуясь внезапному порыву, я извлек из кармана свой драгоценный нож.
- Как вам вот это? Этот нож сделан в Испании.
- Гм, покажите-ка!
Подойдя ближе, я невольно бросил взгляд на картину, над которой работал Рембрандт. Это был автопортрет художника, улыбавшегося с холста беззубой улыбкой. В этой улыбке мне почудилось что-то шельмовское, с некой сумасшедшинкой. Он показался мне генералом, хоть и проигравшим битву, но втуне знавшим, что победа в войне все равно никуда от него не денется. Интересно, что же поддерживало в этом полунищем дряхлом старике веру в лучшее?
Рембрандт долго разглядывал выделанное латунью и оленьим рогом оружие, прежде чем раскрыть изогнутое лезвие.
- Лезвие как лезвие, ничего особенного, - фыркнул он. - Я знаю толк в испанских ножах, приходилось видеть и с орнаментом на лезвиях.
- На этом, как видите, ничего подобного нет, - слегка задетый, ответил я.
- Вот именно. Поэтому он особой ценности не представляет.
Я протянул руку за ножом.
- Раз вам не подходит, могу и забрать.
Пальцы Рембрандта, словно когти хищной птицы, вцепились в рукоять.
- Нет, я его возьму, если вы не против.
- Вот и хорошо. Но у меня есть еще одно условие, - объявил я.
- Условие? - Рембрандт, казалось, был оскорблен до глубины души.
Глядя ему прямо в глаза, я сказал:
- Я хочу, чтобы вы предоставили мне право принимать в вашем доме натурщиц, с тем чтобы я мог выполнять заказы. Естественно, расходы на краски и все необходимое я буду покрывать сам.
Мастер смерил меня скептическим взглядом.
- Так что же вам нужно? Бесплатная мастерская или все-таки мастер, у которого вы сможете научиться кое-чему?
- И то и другое.
Некоторое время Рембрандт безмолвствовал, уставившись на меня из-под сведенных вместе седых бровей, а я тем временем готовился к тому, что он взорвется и, как в первый раз, вышвырнет меня из дома. Но вместо этого старик зашелся блеющим смехом, да так, что по небритым, изборожденным морщинами щекам полились слезы.
- А что, может, на сей раз мы поладим, - подвел он итог, отсмеявшись. - Кто знает, может, и понравимся друг другу.
Внизу меня дожидалась Корнелия.
- Ну, как все прошло? - с волнением в голосе стала расспрашивать меня она. - Давно же мне не приходилось слышать, чтобы мой отец хохотал от души.
Я в нескольких словах передал ей нашу беседу. Лицо девушки сияло.
- Слава Богу, вы с ним не рассорились, господин Зюйтхоф. Отцу пойдет на пользу, если у него опять появится ученик. А в доме - мужчина.
- А ваш отец уже не в счет?
- Отец состарился, силы уже не те. Когда был жив Титус, тот хоть что-то делал, что не под силу ни нам, женщинам, ни старику.
- Я слышал о смерти вашего брата, но как и почему он умер, не знаю. Он ведь был еще очень молод.
- Ему и двадцати семи не исполнилось, - сообщила Корнелия. - В феврале прошлого года он женился. А вот дочь Тиция появилась на свет уже после его смерти. Если б не эта малышка, отец бы совсем сник. Стоит только Магдалене, его невестке, принести девочку к нам, как он буквально расцветает. В ней ведь часть Титуса, это и вселяет жизнь в отца.
Корнелия замолкла. Печаль затуманила ее взор. Пару мгновений спустя девушка продолжала:
- Чума унесла от нас Титуса. Увы, тут уж ничего нельзя было поделать. Седьмого сентября прошлого года мы схоронили его на Вестеркерке. Он лежит в общей могиле, нам еще предстоит перенести его прах в фамильный склеп ван Лоо, семьи Магдалены. Но мы пока повременим. Я боюсь, что для отца это означало бы повторение трагедии. - Подняв глаза, она улыбнулась мне. - Ох, давайте не будем говорить обо всех этих ужасах. Нынче такой прекрасный день. Вы уже сегодня перевезете к нам вещи, господин Зюйтхоф?
- Называйте меня Корнелис, прошу вас. А то я кажусь себе глубоким стариком. Что же касается моего скарба, думаю, этот воскресный день слишком чуден, чтобы транжирить время на канитель с перевозкой. В парк напротив сбежался, наверное, чуть ли не весь Амстердам. Я там еще не был. А вы?
- Меня туда водили, но давно, еще в детстве. Тогда мы жили на Йоденбреестраат. А с тех пор как перебрались сюда, я там ни разу не была. С нас и так хватает этого шума, музыки, криков подвыпивших горожан.
- Ну, знаете, одно дело веселиться самому, другое - слушать, как веселятся другие, - хитровато подмигнув, не согласился я.
- Значит, вы приглашаете меня, Корнелис?
- Приглашаю.
Это воскресенье без всяких оговорок стало веселым и радостным днем. Мне удалось уговорить Рембрандта взять меня в ученики, а теперь в обществе Корнелии я оценивал хитроумное изобретение немца Лингельбаха. Разумеется, Корнелия была для меня несколько молода, но стоило мне заговорить с ней, как я начисто забывал об этом. Девушка оказалась не по годам взрослой, искушенной в житейских делах, мудрой, да и физически она мало напоминала ребенка, виденного мною два года назад. Не раз я ловил себя на том, что чуть дольше задерживаю взгляд на женственной округлости форм. Однажды, когда взоры наши случайно встретились, Корнелия понимающе улыбнулась.
Бродя по Лабиринту, мы шутили, смеялись, останавливались у фонтанов, окроплявших нас свежестью в этот жаркий день. В Кунсткамере мы потешались над разными разностями, любая из которых вполне украсила бы коллекцию диковинок отца Корнелии: над малахитово-зеленым попугаем, изрекавшим сальности, мощным черепом слона, фигурками, приводимыми в движение механизмами и принимавшими самые замысловатые позы. В огромном Лабиринте мы, как и следовало ожидать, заплутали, а когда наконец выбрались из него, съели по доброму куску девентерского пирожного, к которому заказали и шоколад глясе. Ближе к вечеру мы, добредя до виноградников Лингельбаха, без сил опустились на деревянную скамью, велев принести нам графинчик сладкого вишневого вина.
- Корнелис, с чего это вы так расщедрились? - игриво спросила Корнелия, когда служанка торопливо поставила на наш стол вино. - Не забудьте, вам ведь еще оплачивать занятия у моего отца.
Я нагнулся к ней поближе:
- Могу я доверить вам один секрет?
- Какой?
- Договариваясь с вашим отцом, я произвел на него такое впечатление, что он даже запамятовал взять с меня обещанные деньги за первую неделю.
Корнелия улыбнулась.
- Рановато радуетесь, господин Зюйтхоф. Дело в том, что за все денежные поступления в этот дом отвечаю я.
- Вы?
- Разумеется. Вы забыли, что ли? С тех пор как мой отец одиннадцать лет назад был объявлен банкротом, ему ничего не принадлежит. Это для того, чтобы кредиторы не ободрали его как липку, забрав все нажитое до последнего гульдена.
- Но ваш отец работает и получает за это деньги. Как же он умудряется обхитрить кредиторов?
- Тогда у нотариуса было составлено соглашение, в соответствии с которым отцу предоставили место в лавке художественных изделий, принадлежавшей моей матери и моему брату Титусу. Отец, таким образом, получает крышу над головой и пропитание за свои ценные советы и за работу.
- И все это законно? - не поверил я.
- Вполне.
- И после смерти матери и брата все дела ведете вы?