- Думаю, он никогда не изменял своему слову. Если ты работал вместе с ним на какой-нибудь операции, считай, ты - как за каменной стеной. Если нужно, он всегда лично платит по счетам… И наказывает тоже… лично.
- А где он сейчас?
- Думаю, я больше ничего не могу тебе сообщить, даже если б захотел. Надеюсь, тебе этого хватит, надеюсь, я был тебе полезен.
- О да, конечно. Очень полезен. Спасибо.
Чиновник сменил тему, заговорив о чемпионате и о фестивале легкой музыки в Салониках, но из соседнего дома доносились звуки бузуки и слова песни Теодоракиса:
В камере пытали Андреаса,
Завтра его повезут на казнь…
- Только послушай, какое свинство. Их бы нужно арестовать и отдать под суд. Нужно всех их арестовать.
Караманлис играл своими комболои, перебирая пальцами желтые пластмассовые бусины.
- Да.
- Ну ладно. Счастливо оставаться. Не пропадай. Черт возьми, ты объявляешься только тогда, когда я тебе нужен.
Постепенно темнело. Караманлис отправился к своей машине. Он остановился, чтобы купить у бродячего торговца жареных каштанов: дети сходили по ним с ума.
7
Тарквиния, Италия
28 мая 1983 года, 19.30
Администратор гостиницы явно с досадой оторвал взгляд от маленького портативного телевизора, по которому передавали Гран-при "Формулы-1", чтобы заняться только что вошедшим посетителем.
- Мест нет, - сказал он. - Если, конечно, у вас не забронировано.
- У меня как раз забронировано, - произнес иностранец, ставя чемодан на пол.
Служащий взял журнал, одновременно поворачивая телевизор, чтобы продолжать смотреть программу краем глаза.
- На какое имя?
- Курас. Ставрос Курас.
Служащий провел пальцем по списку постояльцев.
- "Курас" пишется через "К", верно?.. Да, - проговорил он. - Есть. Номер 45, на втором этаже. Пожалуйста, предъявите какой-нибудь документ, а потом можете подниматься в комнату.
Иностранец положил на конторку паспорт.
- Простите, - произнес он, - мне нужна кое-какая информация.
- Пожалуйста, - ответил служащий, по-прежнему разрываясь между работой и своей истинной страстью.
- Я ищу человека по имени Дино Ферретти. Он живет в Тарквинии и работает экскурсоводом.
- Ферретти? А, да, он часто сопровождает наших постояльцев. Если вы поспешите, то застанете его с последней группой туристов в некрополе Монтероцци. Вы знаете, как туда добраться?
- Нет, но я спрошу у кого-нибудь, - ответил иностранец.
- Да, конечно, - согласился служащий, снова увеличивая громкость телевизора.
Иностранец вручил багаж носильщику, чтобы тот доставил его в номер, и снова направился к выходу. Из-за его спины доносился оглушительный рев мотора "мак-ларена" Ники Лауды. Он сел в машину и выехал из города, а потом добрался до некрополя. До закрытия оставалось совсем немного, сторож уже убрал пачку билетов и запер свой киоск. Он стоял у ворот, ожидая, пока выйдет последняя группа. Туристы долго подтягивались к ожидавшему их автобусу. Гид, молодой человек лет тридцати, с карточкой туристического агентства на лацкане, шел в самом конце процессии. Он задержался, отвечая на вопросы нескольких человек, особенно заинтересовавшихся экскурсией. Это были пожилые американки в домашних костюмах и дамских шляпках, их потрясли сексуальные сцены на супружеской могиле, и они смущенно просили разъяснений.
Когда все наконец сели в автобус, гид тоже вскочил на подножку и стал оглядываться, проверяя, не отстал ли кто-нибудь. Взгляд его упал на черный "мерседес" с афинским номерным знаком, припаркованный в дальней части площадки. Он внезапно потемнел в лице, на несколько секунд различив за лобовым стеклом темную, неясную фигуру. Пневматическая дверь закрылась с мягким шумом, и он сел рядом с водителем, не отрывая глаз от зеркала заднего вида. "Мерседес" тоже покинул площадку и следовал за автобусом на расстоянии нескольких сотен метров. Туристы сошли у гостиницы "Разенна", экскурсовод проводил их до вестибюля, а потом вышел и пешком отправился в город. "Мерседес" исчез.
Он заглянул в бакалейный магазин, чтобы купить немного сыра и ветчины, взял в киоске журнал и, листая его, двинулся к дому, расположенному недалеко от пьяцца дель Дуомо. Снова оглянулся, словно все еще чувствуя слежку за собой, а потом вошел в подъезд и поднялся на последний этаж.
Он выглянул в окно и принялся рассматривать панораму красных крыш, а затем перевел глаза дальше, к небу, пропитанному ароматом трав, в цветущие поля, и стал следить за полетом стайки скворцов, метавшейся туда-сюда в поисках укрытия: начинало вечереть.
Раздался стук в дверь - сухой, решительный. Молодой человек внезапно ощутил за дверью присутствие того же самого человека, чью фигуру разглядел за лобовым стеклом там, у некрополя. Далеко-далеко в полях стайка скворцов рассеялась: ее спугнула темная фигура ястреба. Он пошел открывать.
- Добрый вечер, сынок.
- Адмирал Богданос… вы?
- Ты уже не ждал меня?.. Быть может, мне следовало предупредить заранее.
Молодой человек опустил глаза и отодвинулся в сторону:
- Входите.
Человек вошел, медленно пересек комнату и встал у окна.
- Очень красивое место, - произнес он. - Очаровательный вид. Значит, здесь живет Дино Ферретти.
- Да, здесь. И здесь он умрет, очень скоро… Я решил вернуть себе прежнее имя.
Богданос повернулся к нему, и впервые со дня знакомства Клаудио Сетти прочел в его глазах смятение, можно было бы даже сказать панику, если б не неизменная сила во взгляде. Ему стало стыдно за свои слова.
- Я многим обязан вам, адмирал… Жизнью, спокойствием этого места, защищенностью от любых опасностей, но сейчас я понимаю всю бесполезность такого обмана. Я не так представляю себе нормальную жизнь.
Богданос гневно переспросил:
- Нормальную? Тебе захотелось нормальной жизни? Понимаю, ты желаешь получить обратно свое имя, быть может, ты намерен жениться и завести детей, купить дом с садом, ездить в отпуск… Этого ты хочешь? Скажи, ты хочешь этого? Скажи мне, черт возьми, чтоб я знал, что все было напрасно! Все, что я построил и подготовил! Чтоб я знал - человека, которого я знал и которого я спас, больше не существует.
Клаудио опустился на стул, закрыв лицо руками:
- Время многое меняет, адмирал. Даже самые ужасные раны затягиваются. Человек может умереть сразу же, от ярости и боли, но если он пережил свое горе, значит, неизвестные силы толкают его к жизни. Я не могу винить себя за это, адмирал.
- Понятно. Теперь, когда политическая обстановка в Греции изменилась и ты считаешь, что тебе больше ничего не угрожает, ты думаешь, настал момент вернуть свое прежнее имя. Отличная будет статья в газетах: мертвец воскрес…
- Вы считаете меня неблагодарным подлецом, да? Ошибаетесь. Я долгие годы жил в мире, выстроенном вами для меня, и ждал момента, когда смогу отомстить… Я досконально следовал вашим инструкциям, но сейчас понимаю - все бесполезно. Злодейство человеческое остается, и я ничего не могу с этим поделать.
Богданос кивнул и какое-то время стоял молча, после чего взял шляпу и направился к выходу.
Клаудио словно очнулся.
- Адмирал.
Богданос, уже взявшийся за ручку двери, обернулся к нему.
- Зачем вы приходили?
- Теперь это больше не имеет значения.
- Нет. Я хочу знать.
- Мне жаль, что я застал тебя в подобном настроении. Я пришел, чтобы снова открыть твою рану, чтобы она снова начала кровоточить… вопреки твоему желанию… У меня есть доказательства, указывающие на виновных в смерти Элени и на пособников, и я разработал план, как всех их уничтожить. Всех.
Клаудио побелел.
- Почему бы вам не сдать их в прокуратуру?
Богданос в ужасе посмотрел на него, словно перед ним стоял незнакомец, говоривший безумные вещи, но в голосе его не выразилось ни малейшего волнения:
- У всех преступлений тех дней истек срок давности, или же они попадают под амнистию, а некоторые находятся вне нашей юрисдикции… Они останутся безнаказанными… Я также знаю, куда выбросили тело Элени: его утопили в искусственном озере в Турнарасе, сняв одежду. Они боялись, что какой-нибудь лоскуток всплывет, указывая на то, что там лежит труп… холодная могила…
Клаудио почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, а лицо морщится, но ему не удалось выдавить из себя ни слова. Богданос некоторое время молча смотрел на него, а потом двинулся вниз по лестнице. Клаудио бросился к парапету лестничной площадки.
- Адмирал! - закричал он срывающимся голосом.
Богданос остановился и медленно поднял голову.
- Зачем вам все это нужно?
Дверь подъезда открылась, и вошла женщина с сумкой, полной покупок. Богданос выждал, пока она скроется за дверью своей квартиры на втором этаже.
- Я всегда наказывал преступников, безжалостно.
Он стал спускаться дальше, в темноте.
Клаудио снова прокричал сквозь слезы:
- Но почему вы выбрали меня? Почему вы не дали мне умереть?
Адмирал теперь стоял в самом низу и уже протянул руку, собираясь открыть входную дверь.
- Не я тебя выбрал. Произошедшее накладывает на тебя суровые обязательства… Что до меня… Мне приходится сражаться с неблагоприятствующей мне судьбой: я не могу выступить открыто сам… Не сейчас… А теперь мне пора вернуться в гостиницу. Я устал. Я много лет провел в поисках… Понимаешь? Я устал…
- В какую гостиницу?
- "Разенна".
- Под каким именем? Если я… Если я решу прийти к вам, то кого спрашивать?
- Курас, Ставрос Курас. Спокойной ночи, сынок.
Он вышел на улицу, и дверь с грохотом захлопнулась. Клаудио прислонился лбом к перилам и некоторое время простоял в таком положении, мысленно считая шаги удалявшегося адмирала. Ему казалось, он видит, как тело Элени белеет в темной воде, а потом исчезает на дне, поглощенное мраком.
- Спокойной ночи, адмирал, - пробормотал он.
8
Университет Гренобля, Франция
10 июня, 17.00
- Добрый день, профессор.
- Здравствуйте, Жак. Новости есть?
- Как обычно, профессор. Да, напоминаю вам, сегодня в полдень состоится заседание факультетского совета.
- Угу. Как там, буря?
- Вероятно. Мадам Фурнье в ярости, ведь ваша кафедра увела у нее две стипендии, а студенты намереваются внести предложение по реформе экзаменов на следующий учебный год.
- Понятно. Постараемся справиться с бурей и выжить. В ближайшие десять минут не соединяйте меня ни с кем: мне нужно проверить почту и просмотреть конспекты перед лекцией.
Мишель Шарье повесил пиджак на вешалку и сел за письменный стол. Через минуту зазвонил телефон.
- Жак, я же сказал: десять минут.
- Но я не мог вас не соединить - сенатор Ларуш, из Парижа.
- Ладно, Жак, вы правильно сделали. Алло? Алло? Это ты, Жорж? Какими судьбами?
- Я, Мишель. И у меня хорошие новости. Руководящий комитет секретариата партии решил выдвинуть твою кандидатуру в парламент на ближайших выборах. Неплохо, да? Ну, ты мне ничего не скажешь?
- Черт, Жорж, а что я должен сказать… Я, черт возьми, не знаю, что сказать… Я не ждал подобного оборота событий… ну… Я счастлив! Более того, прошу тебя поблагодарить всех за доверие… У меня нет слов…
- Как, у человека вроде тебя нет слов? Не смеши меня. Ты должен найти слова. Ты будешь встречаться с людьми, проводить митинги, давать конференции. Ты должен найти слова, обязательно должен их найти!
- Но, Жорж, а университет?
- Да, это важный момент. Видишь ли, мы готовимся заранее, чтобы в нужный момент быть во всеоружии. И в этой связи было бы здорово, если б ты смог стать заведующим кафедрой до начала следующей избирательной кампании. Это будет дополнительный плюс в репутации, а такие вещи не бывают лишними. Мы хотим как следует обыграть высокий интеллектуальный уровень наших кандидатов. Времена, когда мы представляли интересы рабочих, прошли. Конкуренция высока, на политическую арену выходят акулы, и мы не можем позволить себе слишком больших уступок в области идеологии.
- Ну ты и сказал. Это даже не смешно. Кроме того, не думаю, что факультет собирается объявлять конкурс на эту должность.
- Это можно поправить. Мы в меньшинстве, но в определенных кругах достаточно сильны, у нас есть влиятельные друзья.
- Жорж, боюсь, этого недостаточно. Мне нужна - как бы лучше выразиться - более непосредственная поддержка.
- Мы постараемся подумать и об этом тоже, но ты и сам должен поработать: сделать что-то важное, чтобы твои достижения прозвучали и за пределами научного мира, может быть, за границей.
- Понятно. Я… посмотрю, что можно сделать. Дай мне время. Знаешь, вот так, с ходу… Я уже начал одно исследование, но, боюсь, его результаты будут не слишком сенсационными… Мне нужно все обдумать.
- Понимаю, понимаю. Пока не ломай над этим голову. Увидимся, вместе поразмыслим, может, еще кое-кто из друзей поможет. Важно, чтоб ты был готов принять вызов.
- Ну, если дело в этом…
- Вот, молодец, так-то лучше. Об остальном мы подумаем после. Ну, пока. Я приеду на следующей неделе. Следующая неделя тебя устроит?
- Да, конечно. Спасибо. Еще раз спасибо.
Он повесил трубку и откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнув. Боже мой, Мишель Шарье в один момент станет заведующим кафедрой и депутатом парламента - неплохо, черт возьми. Один из самых молодых и блестящих интеллектуалов Франции, один из самых молодых депутатов - так о нем заговорят, если дело выгорит.
Он протянул руку и взял стоявшую на столе рамку с фотографией красивой белокурой девушки, солнце играло в ее волосах.
Мирей, коллега, преподаватель истории искусств. Прекрасная аристократка. Одна из самых родовитых семей в городе, Сен-Сир, относившаяся к нему с неприязнью и свысока. Если все будет хорошо, у них больше не окажется причин держать его на расстоянии. Им придется признать, что он - человек достойный, и перестать чинить ему препятствия в отношениях с девушкой. Быть может, они даже смогут пожениться.
Но с другой стороны, он испытывал чувство стыда. Он любит ее, взаимно, но семья против… И вот предприимчивый молодой человек скромного буржуазного происхождения решает взять приступом башню из слоновой кости - одну из самых древних аристократических семей в городе, - при этом не отказываясь от своих прогрессивных принципов… Черт! Сюжет для фельетона. Он сам себе был смешон.
К черту! Мы живем только раз, а жизнь состоит и из общих мест тоже, почему бы нет. Он любит девушку, им хорошо вместе. Это настоящие чувства. А на остальное наплевать. Он постарался справиться с волнением, с тем ажиотажем, что охватывал его всякий раз, как колесо Фортуны поворачивалось к нему благоприятной стороной, с желанием немедленно броситься в самую гущу событий.
Нужно внимательно, без спешки все обдумать. Партия собирается поставить на него как на блестящего и успешного интеллектуала, верного своим политическим и идеологическим принципам, - именно такую характеристику ему намеревались дать, именно так его хотели представить избирателям. Сенатор говорил очень мило и ободряюще, но было очевидно, что именно он, Мишель Шарье, должен совершить прорыв, вытащить из рукава выигрышные карты.
Он поставил фотографию Мирей обратно на стол и взял папку с бумагами, где содержалось обоснование темы его исследования: "Идеологическое значение памятников агоры Эфеса в римскую эпоху"… Не слишком воодушевляет.
Строгая научная работа, оригинальная, с тонкой аргументацией, но рамки весьма скромные. Хороша для того, чтобы обратить на себя внимание на конкурсе, но навряд ли способна его выиграть, тем более поднять шумиху в университете и за его пределами. Здесь ему требовалось инструментальное исследование, кроме того, нужно было сделать вид, что само по себе данное предприятие не содержит противоречия, политика и наука могут жить в целомудренном союзе, проще говоря, политика не будет наносить вред науке.
Позвонить сенатору и послать его куда подальше или же сделать вид, будто все в порядке и постараться сочетать эти две сферы деятельности с наименьшим ущербом? Или сделать попытку, а если в голову не придет ни одной стоящей идеи, отказаться, сославшись на то, что честный интеллектуал не приемлет компромиссов? Лиса и виноград. Вот дерьмо!
Он взял непочатую стопку корреспонденции и начал просматривать. Напрасно: им овладела жажда попробовать себя, принять вызов и победить, и эта жажда наполняла его энергией. Энергией, сумбурно бившей во все направления, подобно тому как бьются в разные стороны мухи, попавшие в бутылку.
"Остановись, успокойся: время еще не настало, ничего еще не решено, пока что это не реальность, а только намерение, да и то непрочное, туманное. Лучше заняться почтой, а потом подумать о лекции".
Каталоги, приглашение на конгресс, экземпляры книг, статьи, напечатанные отдельными изданиями: "О нецензурных выражениях в военном быту в эпоху Империи", "Значение асиндетона в прозе Саллюстия", "Состав цементного раствора, применявшегося при строительстве зданий в эпоху Суллы", "Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни "Одиссеи"", "Внутренняя проходимость вала Адриана", "Фаллические метафоры в надписях на метательных снарядах".
Казалось, у коллег, разбросанных по университетам всего мира, не более блестящие идеи, чем его собственные. В дверь постучал служащий:
- Пора, профессор. Студенты вас ждут.
Мишель взял портфель с книгами и конспектами и вошел в аудиторию, но сосредоточиться никак не мог. Он с трудом наговаривал лекцию: где-то в глубине сознания зародилась мысль, но ей требовалась какая-то зацепка, чтобы оформиться, а зацепки не было. Идея смутно наметилась, но ей не за что было ухватиться, чтобы обрести смысл… Однако то была важная идея, он это чувствовал, идея, способная разрешить возникшую ситуацию… Но, черт возьми, проклятие!.. Он спохватился, сообразив, что не закончил фразу, и студенты смотрят на него молча, удивленно.
- Простите, - сказал он, приходя в себя. - Простите, я задумался. Помогите мне, пожалуйста, напомните, о чем я говорил.
- Вы говорили, что из одного из фрагментов Гераклида Понтийского можно сделать вывод о намерении Александра Великого покорить также и Запад, - произнесла девушка в первом ряду, всегда внимательно слушавшая его лекции, не пропускавшая ни одной, из тех, что рано или поздно защищают диссертацию и поступают на должность в университет, чтобы больше никогда оттуда не уходить.
- Спасибо, дорогая. Так вот, все действительно обстоит именно так, как я сказал, но не потому, что Гераклид Понтийский непосредственно рассказывает нам о военных планах Александра. Автор говорит лишь, что Дионис завоевал сначала Индию, а потом Этрурию, то есть сначала самые восточные земли, а потом самые западные земли, согласно представлениям, распространенным в науке того времени, разумеется. А поскольку мы знаем, что Александр в соответствии с полученным образованием и с религиозными верованиями, усвоенными им от матери, Олимпиады, считал себя подражателем бога Диониса, логично будет предположить, что, завоевав Индию, он, как и Дионис, намеревался захватить также и Этрурию, иначе говоря, Италию, то есть Запад. Сила мифа в античности часто превращается в весьма конкретные реальные последствия. Вот. На сегодня все. Еще раз простите меня за случившееся: я немного устал.